Страшный Тегеран

— Ты, кажется, все-таки не понимаешь, с кем имеешь дело. Я уже сказал тебе, какие выгоды принесет тебе союз со мной, а теперь не хочешь ли послушать, какой вред тебе принесет твой отказ, если ты меня не послушаешься, — я сейчас же возьму тебя силой, а завтра скажу назмие, чтобы оно забрало этого оборванца, который осмелился за тобой ухаживать. Стоит только моему отцу написать записку, и ему всыплют на площади Тупханэ двести плетей.

Джелалэт, знавшая, что Джавада уже раньше били плетьми, невольно вскрикнула:

— Нет, нет, он больше не вынесет плетей. Не трогай его!

Шахзадэ, удивленный, сказал:

— О чем ты? Его пока еще не били, и, если ты согласишься, никто его не тронет.

Джелалэт умоляюще сказала:

— Я знаю. Но его один раз уже били плетьми, и он сидел в тюрьме.

Шахзадэ сердито спросил:

— Его имя?

— Джавад, — ответила девушка.

Сиавуш некоторое время молчал. Он вспомнил о наказании плетьми Джавада. Потом, в сильнейшем раздражении, произнес:

— Куда ни пойдешь, везде на моем пути этот человек или его люди.

Не понимая, о чем он говорит, Джелалэт сказала, вся охваченная тревогой:

— Он же не виноват, не мучай его.

Шахзадэ счел момент благоприятным:

— А если не хочешь, чтобы его мучили, подчиняйся. — И, наклонившись к девушке, хотел ее обнять.

Джелалэт в ужасе громко закричала. Этот-то крик и слышали Ферох с Ахмед-Али-ханом.

Чтобы предупредить скандал, Сиавуш-Мирза быстро зажал ей рот рукой и, придав своему лицу угрожающее выражение, заговорил:

— Ну, что ж? Видишь теперь, что ты совершенно напрасно кричишь? Никто не пришел к тебе на помощь. Так решайся скорее и освободи меня. Ведь я же хочу, насколько это в моих силах, щадить тебя. Хочу все сделать по-хорошему.

И в самом деле, уже целый час, как Сиавуш-Мирза удерживался от насилия. Ему хотелось, чтобы Джелалэт сама отдалась ему, чтобы она была довольна. Он даже решил было в этот вечер оставить ее в покое.

Но Джелалэт не сказала ему ничего. Ничего не понимая в его словах, девушка чувствовала только, что он что-то задумал. Она не могла ни ответить ему, ни освободиться от него. И, улучив минуту, когда шахзадэ отнял от ее губ руку, она изо всей силы крикнула:

— Помогите!

И этот крик указал Фероху и Ахмед-Али-хану, где все это происходило.

А шахзадэ одной рукой обхватил бившуюся Джелалэт, а другой крепко зажал ей рот. Девушка едва могла дышать. В тот самый момент Сиавуш услышал, топот бегущих людей. Чтобы ему удобней было скрыться, он вложил свой носовой платок в рот девушки, которая лежала почти без чувств. Затем он потушил лампу и остановился в темноте посреди комнаты, готовый, как только войдут, броситься через боковое окно в сад и исчезнуть. Но во время прыжка с террасы в сад он зацепился ногой за камень мощеной дорожки и тяжело упал на землю, ударившись о камни головой. Удар был так силен, что он сразу потерял сознание, так что Ферох, не узнавший его сразу, даже пожалел.

Как мы уже знаем, в следующий момент Ферох, увидев, что это Сиавуш-Мирза, его давнишний соперник, выпустил из своих рук его голову, и она снова ударилась о камни. Ферох на секунду задумался. Потом, взяв Ахмед-Али-хана за руки, повел его в комнату, сказав:

— С ним нам нечего делать. Позаботимся о ней.

Джелалэт все еще лежала обессиленная движениями, которые ей пришлось делать, чтобы вырваться. Холодная вода быстро привела ее в себя. Но, когда она открыла глаза и увидела перед собой казака, она снова испугалась.

— А он где? Он ушел? — спросила она, трепеща.

Ферох спокойно сказал:

— Не бойся. Он теперь уж ничего не сделает.

Джелалэт, поняв, что опасности больше нет, перестала плакать. Она говорила:

— Мать, наверно, беспокоится. Я должна идти к ней. Сжальтесь, отправьте меня к ней.

С глубоким сочувствием глядели на нее Ферох и его товарищ.

Потом принялись ее утешать. Ферох сказал:

— Не горюй так. Скажи, где ты живешь. Я тебя сейчас же отвезу к матери.

Рассказав, что с ней случилось, Джелалэт дала адрес матери.

— Ну, я повезу ее, — сказал Ферох Ахмед-Али-хану. Тот хотел обратить его внимание на шахзадэ, который находился в тяжелом положении, но Ферох грубо отрезал:

— Мне до него дела нет.

Больше разговаривать было не о чем. Джелалэт быстро накинула чадру. Сердце подсказывало ей, что этому молодому человеку можно довериться. И, радуясь, что увидит мать, она без страха вышла с ним за ворота.

Простившись здесь с Ахмед-Али-ханом, Ферох двинулся с ней к центру города.

Целых полчаса шахзадэ пролежал без чувств. Из раны на голове текла кровь. Однако холод помешал развиться сильному кровотечению.

Мохаммед-Таги, зная, что вследствие военного положения, ему не удастся удрать из этого квартала, спрятался на огороженном стенами пустыре против дома Мешеди-Резы. Когда он увидел, что те двое вместе с Джелалэт ушли, он, осмелев, вернулся в дом, калитка которого оставалась отпертой, узнать, что случилось с его господином.

Тихо-тихо, с величайшей осторожностью направился он в комнату. Вдруг нога его задела за Сиавуш-Мирзу, и он едва не упал. Он чиркнул спичкой и увидел своего ага, раненого и без сознания.

— Ну, и везет же ему, — сказал он, вздохнув. — Видно, судьба его такая, чтобы его везде за эти дела ранили.

В это время шахзадэ открыл глаза и простонал:

— Голова у меня очень тяжелая.

И снова потерял сознание.

Мохаммед-Таги поднял его, внес в комнату и уложил на той самой постели, что должна была служить ложем наслаждений.

Сиавуш-Мирза был страшно бледен, но кровь больше не шла. Мохаммед-Таги в ужасе, что шахзадэ умирает, не знал, что делать. Но, так как действительно ничего нельзя было сделать, он предоставил его самому себе, потушил лампу и стал ждать утра.

Глава двадцать шестая

ВЫДВОРЯЮТ ХАДЖИ-АГА

В комнате с чисто выбеленными стенами, покрытой хорошим ковром и обставленной по-купечески, на огромной постели, разостланной возле теплого корси, в обнимку с красивой молодой женщиной лежал человек с бритой головой и крашенной хною бородой. Хотя прошли уже часы, как взошло солнце и лучи его давно уже сквозь стекла окон заливали комнату, этот нерадивый мусульманин и не думал вставать и читать намаз. Он то похрапывал, то залезал под одеяло, то поплотнее прижимался к женщине. Толстое и противное лицо его опухло, а подслеповатые глаза совсем склеились от долгого сна, какой бывает после нескольких рюмок водки; рот и зубы, никогда не видавшие зубной щетки, были нечисты. Это был Хаджи, живший в собственном доме с собственной женой. На самом-то деле, женщина не была его женой, точно так же, как и дом не был его собственным.

За три года Хаджи-ага, торговые дела которого шли хорошо, сколотил порядочный капиталец и жил теперь в свое удовольствие. Некоторое количество денег было у него спрятано здесь же, в доме, в железном сундуке, который он перетащил сюда с верным приказчиком, услав на время женщин и детей в Шах-Абдель-Азим. В эти дни он сильно трусил, так как был слух, что все богачи будут арестованы. Хотя он и успокаивал себя тем, что «законно нажитые деньги останутся у их владельца», но в мыслях у него все-таки было тревожно.

Прошло уже три года, как он бросил старый дом и переехал сюда. Как и подобает настоящему Хаджи-ага, он достал у дервиша, у Молла Ибрагима Иегуди и у других знахарей всякие талисманы и повесил их над воротами и дверями, а над крышей утвердил пару бычьих рогов. По четвергам он приглашал роузэ-ханов, которым платил по десять шаи каждому, и назвал свой дом «хусэйниэ» в честь имама Хусэйна. И вскоре мать соседнего хлебопека Мешеди-Аббаса и жена Кербелаи Джафара стали уже искать чудесной помощи у кресла роузэханов: одна просила об исцелении больного глаза, другая — о ниспослании ей на старости лет мужа с хорошим будущим. Принимая их у себя, Хаджи-ага стал считать свой дом священным. В Мохарреме, в дни убийства, специально беря на прокат минбер и потратившись немного на цветы и свечи, он подрабатывал несколько туманов к своему годовому доходу, на продаже верующим свечей. Ребятишки Хаджи-ага рисовали на всех стенах и дверях дома картинки, а старший сын его, Голям-Али, ходивший в мектэб и выучившийся уже писать свое имя, писал везде: «В память Голям-Ага», «В память Голям-Али». Видя эти надписи, Хаджи-ага умилялся: