Эпикур

   — Будильник? — вспомнил Эпикур.

   — Да. Видишь внизу справа от часовой стрелки фигуру Урана? Она подвижна, и когда встречается с Кроном, раздаётся звук, способный поднять самого заядлого соню. Ну, что, запустить тебе будильник?

   — Если можно.

Памфил открыл дверку в нижней части часов, достал оттуда кувшин с водой и начал объяснения:

   — Предположим, что тебе надо проснуться через пять часов. Отсчитаем их по линейке от Крона вниз и поднимем Урана до замеченного деления. Для этого подольем воду в чашку, где нимфы Адрастея и Идея собираются купать младенца Зевса...

Зажурчала вода, и бог неба Уран, раскинувший покрытый звёздами плащ, сдвинулся с места.

   — Он поднимается, потому что прикреплён к поплавку, под который мы льём воду, — объяснил Памфил. — Теперь повернём руку Матери-земли по направлению к Урану. Слышишь, звук капель изменился? Вода из клепсидры пошла в сосуд будильника, и Уран будет постепенно подниматься, пока через пять часов не поравняется со своим сыном, который, как ты понимаешь, задумал недоброе.

Памфил отступил от часов, окинул их любящим взглядом и продолжал:

   — Но мы с тобой не будем ждать пяти часов. Я подолью столько воды, чтобы Уран стал совсем рядом с Кроном.

Осторожная струя из кувшина снова полилась в Зевсову ванну, и Уран поднялся к самой фигурке бога времени.

   — Теперь ждём, — сказал Памфил и отставил кувшин.

Затаив дыхание, Эпикур прислушивался к частым ударам капель и ждал обещанного чуда. Фигурка Урана неуловимо медленно поднималась позади вооружённой руки Крона. И вот, едва грозный серп коснулся Урана, в глубине часов раздался протяжный тоскливый звук, похожий на крик отчаянья. Уран вздрогнул, как живой, и, поверженный, полетел вниз. В тот же миг в верхней части часов вокруг стоящего с кифарой Аполлона закружились девять муз. У одной из них в руке была палочка, кружась, муза задевала ею за язычки медных колокольцев, и они заиграли немудрёную мелодию. Уран совсем опустился, стон и журчание стихли, а колесо с музами ещё некоторое время вращалось, повторяя мелодию всё медленней и тише.

   — Ну, запустить тебе ещё разок? — спросил Памфил, довольный произведённым впечатлением.

   — Не надо! — сказал Эпикур. — Урану, наверно, больно...

   — Ты что! — засмеялся Памфил. — Он же из дерева.

   — Я понимаю, но этот стон...

   — Стон тоже из дерева, его издаёт флейта.

   — Это я тоже понял. Но флейта запела, когда Урана коснулся серп, значит, он всё-таки что-то должен ощущать!

   — Мой друг, никакой связи между прикосновением серпа и началом действия флейты нет. Это нарочно устроенное совпадение. Флейта начинает петь в тот момент, когда уровень воды под поплавком Урана достигнет верха изогнутой трубки. Стоит этому случиться, трубка высасывает оттуда всю воду и посылает её в закрытый сосуд. Вода выгоняет оттуда воздух в отверстие флейты и на колесо с крылышками, где стоят музы. Вот и всё.

Памфил раскрыл переднюю дверку часов и показал Эпикуру желобки и трубки, по которым вода перетекает из одного блестящего медного сосуда в другой, поплавок будильника и изогнутую петлёй трубку, которая сосёт воду.

   — А почему она это делает? — спросил Эпикур.

   — Такова её сущность, — ответил Памфил. — Платон с помощью этого устройства показал, как идея способна одухотворить мёртвую материю. Такие вещи называют «аутоматос», то есть способные двигаться сами.

   — Чудо, — сказал Эпикур, разглядывая внутренность часов.

   — Наоборот, мой друг, не чудо, а закономерность. Ведь я просто повторил будильник Платона, и он действует как тот, что стоит в Академии, поскольку они причастны к общей идее. Или фонтан... Знаешь, как он сделан? Наверху под стеной, — Памфил махнул рукой в сторону окна, — я устроил бассейн, от которого провёл к Методе свинцовую трубу.

   — А я думал, у тебя там источник, и огорчился, что он иссяк.

Памфил расхохотался:

   — Иссяк потому, что я велел заткнуть трубу пробкой. Так вот, Эпикур, вода прыгает из трубы вверх, потому что приходит в неё сверху. На первый взгляд — чудо, но какое же это чудо, если оно всегда происходит при соблюдении известных правил? — Философ закрыл дверку часов и продолжал: — Так вот, мой друг, сам того не зная, ты затронул один из двух главных вопросов бытия — вопрос о пределах действия закономерности. Ведь даже небесные светила в своих движениях подчиняются строгим математическим законам, которые они обречены соблюдать. Недаром Платон изобразил Вселенную в виде веретена, которое вертит на коленях Ананка — Необходимость.

Что движет бытием — закон, судьба, неизбежность или свобода и произвол? И где границы владений того и другого? Вот он, вопрос вопросов!

   — А второй? — спросил Эпикур. — Ты говорил, их два.

   — Второй — вопрос о рождении и смерти, — ответил Памфил, — но давай сегодня не будем его касаться.

«Государство»

   — Наконец-то добрались до дела, — сказал Софан Эпикуру. — Ну и какое же идеальное государство придумал Платон?

   — Придумал Сократ, а Платон только описал, — поправил Эпикур.

   — Какая разница! Главное — какое.

Они сидели на краю Поликратова мола, подставив босые пятки брызгам от разбивающихся о камни волн. Уже месяц Эпикур ходил к философу и время от времени рассказывал другу о своих занятиях. Но Софан не видел большого толка в выяснении связи чувственного мира с миром идей или в рассуждениях о четырёх видах добра. По-настоящему его занимала только политика и способы разбогатеть.

   — Ладно, слушай. Совершенное государство — это общество без недостатков, то есть такое, где все граждане довольны жизнью, и при этом прочное. Сейчас таких государств нет. В любом честному и справедливому живётся хуже, чем несправедливому обманщику.

   — А при чём тут государство? Это всегда было среди людей и всегда будет.

   — Очень даже причём, — возразил Эпикур. — Люди от природы склонны к честности и справедливости, но их толкает к порокам несправедливое государственное устройство. Все нынешние государства несправедливы, и это происходит потому, что никто до Сократа не понял сути объединения людей в обществе.

   — Тут и понимать нечего, — усмехнулся Сократ. — Государство нужно, чтобы граждане не съели друг друга и не дали съесть себя соседям.

   — Это ты говоришь о том, что есть. Но давай посмотрим глубже, зачем вообще люди живут сообща. И окажется, — потому что каждый не может сам себя всем обеспечить. Люди собираются вместе, чтобы оказывать друг другу помощь. То есть в основе государственной жизни лежит не вражда, а дружба и взаимная выгода. Ведь для жизни нужны разные занятия: земледелие, ткачество и всякие другие ремесла. И каждый делает какую-то работу и для себя и для остальных.

   — Занятно, — кивнул Софан.

   — Так вот, Сократ говорит, что каждым ремеслом должен заниматься специалист. Тогда он достигнет в своём деле совершенства и будет делать его хорошо и быстро. Притом у людей от природы существует склонность к какому-то определённому роду занятий. Поэтому справедливо и выгодно, чтобы в идеальном государстве каждый занимался своим делом и не касался других. Если это осуществить, получится соответствие справедливости государственного устройства и справедливости граждан. Все они будут работать согласно способностям и сообща утолять свои потребности и таким образом достигнут блага. А благо — это прежде всего...

   — Деньги, — вставил Софан.

   — Давай без шуточек, — попросил Эпикур. — Главное благо — здоровье. Телесное и душевное. Согласен? А при нынешнем устройстве государства мало кто находится в ладу с самим собой, потому что всякий душевно здоровый человек стремится быть справедливым, а жизнь принуждает его к несправедливости. Если же кто-то занимается своим делом, к которому у него задатки, не лезет в чужие дела и притом всем обеспечен, то, конечно, будет доволен жизнью.