Коридоры кончаются стенкой

— В общем-то это так, но… есть тут одна тонкость… В общем, если поднимете шум, то вас привлекут по самостоятельной статье. Поэтому примите мои самые добрые пожелания.

— Да-да. Спасибо. Спасибо за разъяснение.

88

В райкомах города бушевали страсти: «трижды проклятых» врагов народа, чья деятельность направлялась «адептами контрреволюции» Осиповым и Литвиновым, клеймили позором на партактивах и партийных собраниях. Многие знали истинную причину арестов, иные догадывались, но никто не возвысил голос против, не разоблачил беззаконие, наоборот, именно их голоса Громче всех звучали на сборищах радетелей за народ и его светлое будущее. Когда в конце октября Газов проинформировал членов бюро Краснодарского ГК ВКП(б) о последних показаниях Осипова, с места сорвался начальник пристани Булавинцев.

— Товарищи! — крикнул он так, словно выступал перед многотысячной аудиторией. Крикнул и замолчал, беззвучно шевеля губами.

— Ты что там, молитву читаешь? — насмешливо спросил Газов. — Говори!

— Я ваш намек понял, товарищ Газов, приступаю. Да! Так что я хотел сказать? Я хотел сказать от имени своего трудового коллектива, его передовиков-стахановцев. Так? Осипов в свое время работал у нас на водном транспорте… Поверите — я никогда не доверял ему. Вот не доверял и все. Чувствовал. И, как видите, не ошибся: как я и предполагал, он оказался врагом народа. А сколько он навредил на водном транспорте — уму, товарищи, непостижимо. Поэтому я уверен, что выскажу общее мнение и водников, и здесь присутствующих: смерть предателям! Смерть шпионам и диверсантам! Смерть и вечное проклятие тем, кто готовил покушение на наше краевое начальство и на вождя всех времен и народов, надежду человечества — товарища Сталина!

Булавинцева восторженно поддержали аплодисментами. Нашлись и другие ораторы, чьи выступления были выдержаны в духе Булавинцева.

Через несколько дней состоялся пленум горкома, на котором был заслушан отчет Головинской о работе Сталинского РК ВКП(б). Снова речь шла о врагах, о борьбе, о разоблачениях.

— Выполняя решения февральско-мартовского тридцать седьмого и январского тридцать восьмого годов Пленумов ЦК ВКП(б), райком многократно усилил бдительность, по-большевистски нацеливая парторганизацию района на выкорчевывание врагов партии и народа. С нашим участием органами НКВД разоблачено и изъято сорок человек, в их числе бывший секретарь райкома Галанов и предрайсовета Фетисенко… Наша ближайшая цель, — заявила докладчица, — до конца и беспощадно выкорчевывать всех оставшихся врагов, как бы они ни маскировались!

Участники пленума и ее поддержали бурными, продолжительными аплодисментами.

Заседание «тройки» Малкин решил начать с утра. Газов воспротивился, заявив, что у него мероприятие краевого масштаба, которое он срывать не намерен.

— А я не намерен срывать заседание «тройки», — оборвал его Малкин, но почувствовав, что перебрал, пояснил извиняющимся тоном: — Идут массовые аресты. Городская и внутренняя тюрьмы переполнены. ДПЗ в Управлении и на Красной, 3 битком набиты арестованными. Дана команда сформировать эшелон. Как видишь, не до жиру. Поработаем три-четыре дня, освободим камеры до разумных пределов — будет легче и мне, и тебе. В конце концов, Леонид Петрович, график у тебя есть и мог бы учесть его при планировании мероприятия.

— Что ты предлагаешь?

— Мне не впервой заседать одному. Разрешишь присутствовать прокурору — скажу спасибо, какая ни есть, а помощь. Ну а сам… Зайдешь после двадцати трех, оставишь свои автографы на делах. Что я могу еще предложить?

— Согласен. Только смотри там, без перегибов.

— Какие перегибы в наше время? Как решим — так и правильно.

— Ладно, не отвлекай.

Заседали без перерыва четырнадцать часов. Напрягаться особенно не приходилось, на каждое дело тратили не более пяти минут, изредка — до десяти-пятнадцати, но к завершению заседания усталость чувствовали неимоверную. Решение принимали по докладу начальника следственного отдела, в дела не заглядывали. Иногда прокурор брал тонкую папку, не торопясь, развязывал тесемки, изображая сморщенным лбом напряженную работу мысли, перелистывал несколько страниц, а затем, протирая уставшие глаза, кивал докладчику, выражая согласие и бросив коротко: «Предлагаю утвердить», ставил размашистую роспись.

В конце заседания появился Газов.

— Сколько? — спросил он у Востокова.

— Я не считал. Сколько, Иван Павлович?

— Восемьдесят девять дел на четыреста человек.

— Не густо. За четырнадцать часов можно бы поболе.

— «Тройка» заседала не в полном составе, — уколол Малкин первого секретаря крайкома, — ты же знаешь.

— Нормально, — отозвался прокурор. — В среднем на дело почти десять минут. Нормально. Надо ж по каждому делу разобраться, не огульно ж осуждать.

Позвонил дежурный по Управлению, пригласил Малкина на ВЧ.

— Здравствуйте, товарищ майор, — услышал Малкин знакомый голос капитана из приемной наркома. — Будете говорить с Николаем Ивановичем.

— Малкин, ты? — Малкин вскочил и вытянулся. — Как слышишь меня?

— Отлично, товарищ народный комиссар!

— Слушай меня внимательно. Принято решение об аресте Блюхера. Обеспечь безопасность наших людей, занятых в операции. Чтоб без шума, понял?

— Так точно, товарищ народный комиссар!

— Вообще без шума. Немедленно выезжай в Сочи. Утром тебя найдут там работники наркомата.

— Понял, товарищ народный комиссар.

— Как личная жизнь?

— Никакой личной жизни, товарищ народный комиссар.

— Врешь ты все. Слышал, пьянствуешь? Ну да ладно. Крепись. Для нашего брата наступают не лучшие времена, — нарком положил трубку.

«Что он хотел сказать? — зацепился Малкин за последнюю фразу. — Что он хотел сказать? Наступают не лучшие времена? Так они и не были лучшими. Значит, будет еще хуже? В каком смысле? Спросил о личной жизни…»

Малкин насторожился. Не хотелось предполагать худшее, но в голову лезло тревожное: один за другим в Управление поступали приказы наркомата об арестах ответственных работников НКВД разного уровня. Неужели не минет и его эта чаша? Сказано недвусмысленно. Наступают не лучшие времена. Значит, положение действительно серьезное…

Взяли маршала Блюхера утром, когда вся семья была уже на ногах. К корпусу, в котором он проживал, подкатили на автомашине Малкина. Двое сотрудников НКВД и Малкин, миновав вестибюль, по внутренней лестнице поднялись наверх, к спальне. Вошли без стука, предъявили оторопевшему Блюхеру ордер на арест и обыск. Соблюдая меры предосторожности, придерживая арестованного за руки, спустили его в вестибюль и бесцеремонно затолкали в комнату дежурного по корпусу, где он под наблюдением Малкина просидел до конца обыска. Затем его поместили в машину, куда перед этим накануне сопроводили жену — Глафиру Лукиничну.

— Распорядись насчет вещей и детей арестованных, — приказал Малкину представитель НКВД, — и дай команду горничной, или кто там есть, собрать для них вещи первой необходимости, пусть возьмут с собой.

Малкин прошел в столовую. Там Рукавцова собирала в роскошную вазу букет из свежесрезанных роз.

— Все, Ефросинья, кончай дурью маяться. Блюхерам розы больше не понадобятся.

Рукавцова растерянно опустила руки.

— Не пугайте, Иван Павлович!

— Блюхер с Глафирой арестованы. Быстренько собери для них немного вещей, остальные упакуй, передадим родственникам. Присмотри за детьми, потом комендант займется ими. Чего стоишь?

Ефросинья стремглав бросилась в комнаты.

90

В тот же день вечером Малкин вернулся домой и, хоть на душе было муторно, он был доволен свершившимся. Судьба берегла его: с маршалом Блюхером решились расправиться открыто.

Жена встретила настороженно:

— Что-то ты уезжать стал… хотя бы позвонил.

— Извини, не успел. У нас выпить найдется?

— Давно пил?

— Сегодня особое желание. Не выпить хочу, а напиться. Чтобы заспать все и больше никогда не вспоминать.