Коридоры кончаются стенкой

— Когда, где и при каких обстоятельствах ты с ним познакомился?

— Я познакомился с Вороновым в тысяча девятьсот тридцать третьем году в ЦК ВКП(б), куда нас вызывали на собеседование в связи с утверждением на должности в Политотдел. Мы проживали с ним в одном общежитии, и он, то есть — Воронов Анатолий Григорьевич, пытался завербовать меня в троцкисты, пригласив на троцкистское совещание, которое тайно проводилось в одном из отделов ЦК.

— Вы были на этом совещании?

— Нет, я отказался, заявив, что твердо стою на сталинской — позиции.

— А зря. Надо было сходить. В интересах ВКП(б). Что скажешь, Воронов? Неужели и теперь будешь отрицать?

— Не просто отрицать. Я буду отвергать сказанное как несусветную ложь.

— Отвергай.

— У неизвестного мне гражданина, или у того, кто его подставил, — Воронов с усмешкой взглянул на Березкина, — нестыковочка вышла. В должности я утвержден Центральным Комитетом заочно и в Москве в тридцать третьем ни разу не был. И в общежитии я с этим человеком жить не мог, потому что никогда в общежитии, будучи в Москве, не останавливался. Это можно проверить по документам крайкома, цэка, милиции и так далее. Стало быть, вербовать этого человека в троцкисты я никак не мог.

— Логично, — хмуро согласился Березкин. — А зачем же ты, Ян, клевещешь на честного человека? — Березкин украдкой взглянул на Воронова и, заметив на его лице саркастическую улыбку, выдавил из себя: — При таком поведении, Ян, тебе, как говорят блатные, век свободы не видать.

Ян молчал, наклонив голову, и кто знает, что там было написано, на его роже: может, хохотал над недалекостью следователя. Конечно, Березкин мог разыграть сейчас негодование, облаять Яна отборной чекистской бранью, избить, в конце концов, но представил, как нелепо и смешно все это будет выглядеть, и смолчал.

Очная ставка закончилась, Яна увели.

— Все начинается сначала? — глядя исподлобья на Березкина, спросил Воронов. — А как же ваше обещание разобраться?

— А я что делаю? Онанизмом, что ли, занимаюсь?

Передопрашиваю, уточняю… Очные ставки для чего проводятся? Чтобы устранить противоречия в показаниях.

— Какие противоречия! — возразил Воронов. — Я по этому поводу никаких показаний не давал.

— Не умничай, — прикрикнул Березкин, — почувствовал слабинку. Заткнись! — заорал, заметив, что Воронов снова хотел что-то сказать. — Заткнись, или я спущу тебя в подвал и там, за пять минут до смерти, ты подпишешь мне все, что я от тебя потребую.

«Все, — подумал Воронов, — маска сброшена. Он такой же подлец, как все другие». Черная тоска сдавила сердце. Надежда рухнула. Стало ясно, что отсюда ему уже не выйти.

Через два дня была проведена очная ставка с Рожиновым и тот подтвердил свою гнусную ложь о совместной троцкистской террористической — раньше было только вредительской — деятельности.

— Ну, вот видишь, Воронов, — торжествующе говорил Березкин, — придется тебе, друг ситный, раскалываться. Рожинов не врет, это факт.

В кабинет вошел Сербинов. Быстро взглянув на Воронова, спросил:

— Ну, что, он все еще упирается?

— Отвергает очевидное.

— Не теряй время. Вечером приводи ко мне. А ты подумай, — повернулся к Воронову, — шесть часов на размышления достаточно. Не разоружишься — пеняй на себя.

94

Известие о внезапной кончине Аллилуева ввергло Малкина в смятение. Он не испытывал к этому человеку, знавшему взлеты не по заслугам и гонения без вины, ни злорадства, ни жалости, ни сострадания. Умер человек — ну что ж: рано или поздно все там будем. Вероятно, прошла бы мимо него эта смерть, не вызвав никаких эмоций, если бы не было случайной встречи с покойным на даче Калинина в Сочи и того невинного визита к опальному маршалу, который Малкин спровоцировал без всякой задней мысли. Прошла бы мимо, если б после визита не был арестован Блюхер и не случилось этой смерти. Интуитивно, а может, в силу привычки он почувствовал в событиях, последовавших одно за другим, какую-то связь. Мысли заклубились мрачные и неотступные, и вот он уже уверен, что смерть Аллилуева — результат злого умысла, и что умысел этот реализован кем-то накануне или после посещения Аллилуевым дачи Ворошилова. Малкин испугался, ибо понимал, что если подобное подозрение зародится в недрах ЦК или Наркомвнудела — он окажется в центре разборок, последствия которых непредсказуемы. Он стал думать, как обезопасить себя, кем можно пожертвовать ради собственного спасения, если возникнет такая необходимость. Прежде всего, вероятно, Кабаевым. Или Шашкиным? Или тем и другим вместе? Очень жаль. Особенно Кабаева. Но себя тоже жалко. Жизнь на взлете. Надо удержаться. А если не жертвовать никем? Если перевести стрелки и направить локомотив репрессий за пределы НКВД? Например, в систему здравоохранения. Или общественного питания. В самом деле, ведь жаловался Аллилуев на дурное самочувствие после посещения Гагры. Даже высказывал предположение о возможном отравлении недоброкачественной пищей. А лечение — мацестинские ванны? Тоже жаловался, что от них стало хуже… Настроение поднялось. На душе стало светло и радостно. «Позвоню Дагину, — подумал он, — прозондирую и дам нужное направление».

Дагин оказался на месте. Малкин поздоровался. Начал издалека.

— Израиль Яковлевич! Я под впечатлением смерти Аллилуева. Это ужасно. В расцвете сил…

— Говори короче, — остановил его Дагин, — надеюсь, ты не соболезнование решил мне выразить? У тебя сомнения в части диагноза? Он же накануне был, кажется, у тебя?

— Да. Я встречался с ним. На даче Калинина. Выглядел тускло, жаловался на плохое самочувствие.

— Ты с ним разговаривал?

— Да. Встретил на одной из аллей, разговорились. Говорил, что Мацеста не только не помогает, а, наоборот, усугубляет.

— Хочешь сказать, залечили?

— Возможно, без умысла, а там чем черт не шутит. Может, на всякий случай провести проверку?

— Не торопись. Есть решение направить к тебе сотрудника Особого отдела Кудрявцева. Помоги ему. Подскажи.

— С готовностью. Я предполагал, что управимся сами, но так даже лучше. Что новенького родила гора?

— Да ничего особенного… Разве что… Я тебе не говорил, что упраздняются «двойки» и «тройки»? Нет? ну так имей в виду. Так… Меня вызывают. Пока! — Дагин положил трубку.

— Ч-черт! Ни хрена не понял, — выругался Малкин. — Носятся там, как угорелые…

Малкин полистал записную книжку с телефонами нужных людей. «Так… Ага! Вот этот. Давно не общался. Серега…»

— Сережа! Малкин говорит. Привет! Малкин, говорю, говорит. Вспомнил? Ну вот… Надо тебя чаще тревожить, чтоб не забывал. Ха-ха! Как ты там? Жив? Здоров? Неважно? Что так? Понятно. Давно бы позвонил мне и все вопросы решили бы. Слушай! Мне сказали, что готовится постановление ЦК и СНК об упразднении «троек». Ты в курсе?

Серега был в курсе. Он подтвердил сказанное Дагиным и предостерег от опасностей, которые сопутствуют этому постановлению.

— Да мне-то, собственно, бояться нечего, — покривил душой Малкин.

— Не скажи! — возразил Серега. — По поручению Лаврентия Павловича готовится проект приказа о ревизии дел арестованных, содержащихся в тюрьмах и ДПЗ. Не мне тебе рассказывать, во что это может вылиться тем, у кого в делах непорядок.

— Какими силами будете проверять?

— Задействован только аппарат НКВД.

— Ты выезжаешь?

— Да. Я возглавлю одну из бригад.

— Постарайся приехать ко мне. Заодно порешаем твои проблемы.

— Постараюсь.

95

Сотрудник Особого отдела НКВД Кудрявцев прибыл в Краснодар вскоре после разговора Малкина с Дагиным. Малкин встретил его радушно, надеясь расположить к себе, внушить доверие и потом, если удастся, навязать свою точку зрения на возникшую проблему, однако вскоре почувствовал, что Кудрявцев держит его на расстоянии, постоянно сохраняя в отношениях деловую направленность. Правда, высокомерия не проявлял, Малкин отметил это для себя сразу. Задавая вопросы, ответы выслушивал внимательно, не прерывая и не мешая формулировать мысли, что-то записывал, что-то «наматывал на ус». Оценку услышанному не давал, свое отношение к проблеме не высказывал. «Тертый калач, — забеспокоился Малкин, — Шашкину с ним будет трудновато. Может, поручить его Кабаеву? Нет. Пусть все-таки занимается с ним Шашкин, а Кабаеву поручу координацию».