Держава (том первый)

— О-ох, любят гвардейцы выпендрёж, — одобрительно поглядел вслед стрелкам Дубасов. — Даже рядовой состав. Прохладно, а они в одних малиновых рубахах пришли. Явно на водочный согрев отТумпакова рассчитывают.

— Зато в барашковых шапочках. Видно головы зябнут, — хохотнул Зерендорф.

— Они их и летом не снимают. Гордость полка, как у нас гренадёрки, а у 145‑го Новочеркасского — цилиндры, — тоже хохотнул Аким.

— Ну, стану я офицером.., — взъярился Дубасов. — Всех на дуэль вызову.

— А вон и флюгер с цифрами 1901, — указал пальцем Зерендорф. — Заманчивая вещица.

— Это год открытия сада, — уже миролюбиво произнёс Дубасов. — Тот самый часовой, которого вы сегодня имели честь наблюдать, с одного села с Тумпаковым, — залюбовался громадным цветником, в основном из искусственных цветов — живые давно завяли.

В этот момент, замаскированные среди цветов, зажглись электрические лампочки. Весь сад засиял электричеством.

Публика, состоящая в столь ранний час, в основном из небогатых студентов и мелких чиновников с дамами, зааплодировала.

— Мужиков в косоворотках, русских сапогах и картузах, бывший крестьянин Тумпаков велел не пускать, — доложил знаток садовых правил, Дубасов.

— А ежели они в цилиндрах? — озаботился судьбой мужиков Аким.

— Что дамы, что мужчины, все должны быть в шляпах, — пропустил подковырку мимо ушей Дубасов. — В платках барышень–крестьянок тоже не пустят. Часовой Петька Ефимов, в денщики потом его возьму, в свободное от службы время билеты проверяет. А затем дворник Степан ведёт его на кухню, где служивый натрескается до отвала, да ещё и в казарму водочки принесёт, — сглотнул слюну рассказчик, поправив на голове цилиндр.

— Ты так впечатляюще повествуешь, словно завидуешь этому Петьке Ефимову, — стал выводить на чистую воду своего друга Зерендорф.

— О-о, какой туфовый грот симпатиш–ш–ный, — ловко ушёл от ответа Дубасов, рассмешив друзей.

Послушав оркестр гвардейских стрелков, направились в ресторан, состоявший из застеклённой веранды и кабинетов.

— Ну и тракти–и–р! — ахнул Рубанов. — В точности наша столовка в летнем лагере, только застеклённая.

На веранде был высокий помост, заставленный экзотическими растениями, и на нём играл румынский оркестр в чёрных фраках.

— Куда, интересно, они цилиндры попрятали? — не удержался Зерендорф, занимая столик неподалёку от скрипачей, главный из которых стоял перед своим оркестром и выпендривался, принимая невообразимые позы. То откидывался назад, то, отставив ногу, наклонялся вперёд или в бок, при этом виртуозно играя на скрипке, заставляя её, то рыдать, то страдать, то упиваться восторгом. Попутно он оживлённо корчил гримасы, поминутно подмигивал, играл бровями, улыбался сидевшим рядом дамам, а то вдруг начинал припля–сывать.

Дубасов увлёкся зрелищем и тоже стал шевелить бровями, вытаращивать глаза и выпячивать губы, обидев до глубины души первую скрипку румынского оркестра, посчитавшего, что его передразнивают.

Не успел он всласть покуражиться, как к столику подлетел дородный метрдотель в чёрном смокинге. Тряся бульдожьими брылями, приветливо, как собака котам, улыбнулся, и хриплым, но, по его мнению, сладчайшим голосом, предложил господам устриц и клубники.

«Сто′ящие клиенты», — думал он, ожидая ответа.

— Вот что, братец, — поиграл бровями Дубасов. — А засунь–ка ты оные деликатесы в одно место…

Брыли замерли, а брови задвигались, подражая дубасовским.

— Вели принести для начала водки и мяса, сыра и колбасы, а господам военным — шампанского… Впрочем, они сами сделают заказ.

Довольный унижением начальства официант стал записывать в книжечку пожелания клиента.

Аким, вспомнив ужин на московском балу, составил меню:

— Запиши–ка, братец, следующее, — пощёлкал в раздумье пальцами.

Метрдотель, официант и друзья заинтересованно глядели на заказчика.

— Шесть флаконов шампанского»Вдова Клико».

Метрдотель от умиления пустил бульдожью слюну, наисладчайшим голосом проскрипев:

— Бутылочка, господа, по двенадцать рубчиков.

— Во как! Кругом по четыре или по шести рублёв, а у вас двенадцать. Но я это ещё припомню, — суровым унтер–офицерским оком окинул брылястого Дубасов, отчего того пробрала дрожь.

— Господин титулярный советник, не перебивайте ради бога, — сделал ему замечание Аким.

Метрдотель с уважением поклонился Дубасову.

«Чёрт возьми, — подумал тот, — а ведь титуляшкой, выходит, почётно быть».

— Консоме Империаль, — заглянул в вытаращенные титулярно–дубасовские очи. — Пирожки буше аля рен и риссоли Долгоруковские. Филе из лососины. Соус не какой–нибудь, а ремулянд…

С удовольствием глянул, как дубасовско–румынские брови заметались вверх–вниз, влево–вправо.

— Каши гречневой с бараниной, — просипел поражённый «титулярный советник», да водки побольше.

— Так вот, милейший, — продолжил Аким. — На жаркое пойдут цыплята, куропатки, рябчики… На закуску салат эскароль… Да, буше паризьен не забудьте…

Потрясённый Дубасов сделал попытку подняться со стула, отнять скрипку у румына и сыграть марш Павловского военного училища, но товарищи благоразумно не позволили это осуществить.

К 8‑ми вечера ресторан начал заполняться публикой, большую половину коей составляли купцы с жёнами и без оных. Но были и офицеры с дамами.

Дубасов, запамятовав от водки с шампанским, и гречневой каши с бараниной, что он пока всего лишь унтер–офицер, вместе с румыном подмигивал вальяжно сидевшей за столом полной даме в манто и широкополой шляпе, украшенной страусовыми перьями.

Её муж, солидный купец или фабрикант — жирная денежная кубышка, по мнению Дубасова, зло на него кривился, заказывая что–то умопомрачительное по цене брылястому метрдотелю.

— Да это же не Ольга, — предчувствуя, мягко сказать, неприятности, стал отвлекать «титуляху» от заманчивой дамы Рубанов, догадываясь, к чему это может привести. — Кстати, господа, всем привет от Мишки Дроздовского…

— О-о! И как он? — отвлёкся, наконец, от купчихи Дубасов.

— Доволен. Недавно, 15 сентября, прибыл в лейб–гвардии Волынский полк и назначен младшим офицером в 8‑ю роту, — зябко поёжился Аким. — Ну её, это вдовье шампанское, — налил себе водки.

— Господа, сколько можно пить, пора и о возвышенном подумать… То есть, оперетту посетить, — внёс здравое предложение захмелевший Зерендорф.

— Нет, Дубасов, столик оставим здесь, с собой не возьмём, — оторвал вцепившегося в стол приятеля Рубанов. — И купчиху тоже, — потащил его из ресторана.

Усевшись во втором ряду театра–варьете, с доброжелательным любопытством уставились на так называемый «коммерческий» занавес, закрывавший портал сцены, и разрисованный рекламой.

— О-о! Надо купить. Папиросы «Роскошь» 20 шт. 5к. т-во Табачной фабрики А. Н. Шапошников и К°. С. Петербург, — чуть не по слогам прочёл Дубасов.

— Полагаешь, хорошие папиросы? — задумчиво рассматривал рисунок Аким, где два ямщика в синих кафтанах, покупали у разносчика в красной рубашке и чёрной жилетке с лотка папиросы. — Друг мой, «Роскошь» курят ямщики, а не унтера славного Охтинского полка, — сделал он умозаключение.

Но Дубасов не слушал его, увлёкшись рекламой с рисунком дамского корсета.

Зерендорфа захватила реклама баночек с помадами под надписью «я был лысым». Рядом изображены двое господ, один с зеркальной головой, и он же, но уже обросший бурой щетиной.

Рубанова в самую печень поразила реклама товарищества Пиво–медоваренного завода Ивана Дурдина, где в окружении разнокалиберных бутылок, официант открывал пивную.

«Следует заказать во время антракта».

К их сожалению «коммерческий» занавес поднялся и за ним оказался обыкновенный бархатный.

— Шпачек вышел, — зашептал кто–то за спиной, — сейчас начнётся…

Дирижёр по фамилии Шпачек поднял цилиндр, поприветствовав публику, и уселся за пульт.

— Понял, как надо метрдотеля приветствовать, — пошпынял локтем в бок Дубасова Гришка Зерендорф. — Тогда гречневой кашей с бараниной будешь обеспечен по гроб жизни, — заржал он.