Бездна (Миф о Юрии Андропове)

По существу, одним ударом была обезглавлена венгерская армия.

Из воспоминаний члена делегации на несостоявшихся переговорах бывшего Председателя Совета национальной обороны и командующего венгерской национальной гвардией генерал-майора Бела Кимрали:

«Прошло четверть века, но и сейчас я отчетливо вижу фальшивую улыбку Андропова, его холодные серо-голубые глаза, в которых явно присутствует гипнотическая сила. Это были глаза инквизитора: вы мгновенно схватывали, что он мог с одинаковым успехом и улыбаться вам, и уничтожить вас. Это был человек, который прекрасно понимал, что происходит на самом деле. Однако до последнего момента он прикидывался передо мной, перед премьер-министром и другими, что дела идут, как обычно, как положено. Даже пираты, перед тем как атаковать корабль, выбрасывают черный флаг. Андропов был сплошной цинизм и расчет. Андропов для венгров — символ террора, который последовал за советским вторжением. Он сделал Венгрию безмолвной — как кладбище. Он депортировал тысячи венгров в Россию и отправил на виселицу сотни беззащитных юнцов».

Из воспоминаний тогдашнего шефа будапештской полиции полковника Шандора Копачи:

«Андропов производил впечатление сторонника реформ. Он часто улыбался, у него находились лестные слова для реформаторов, и нам было трудно уразуметь, действовал ли он только согласно инструкциям или по личному почину. Он был, несомненно, человек благовоспитанный и располагающий к себе. Вместо того чтобы приказывать то или это, как действовал его предшественник, Андропов всегда «советовал» или «рекомендовал». Но я неизменно чувствовал в нем что-то холодное и непроницаемое. Казалось, что его глаза меняли окраску, и было в этих глазах ледяное пламя, скрытое за стеклами очков.

Никогда не забуду последнюю встречу с этим страшным человеком. Так произошло — она случилась в последний день нашей революции. Вместе с женой я торопился в югославское посольство, где мы надеялись получить политическое убежище. Прямо на улице нас задержали агенты КГБ и доставили в советское посольство. Встретил нас Андропов, радушный, приветливый, как будто мы званые дорогие гости и он чрезвычайно рад нашему появлению. Он пригласил нас к столу «на чашку чаю» и, улыбаясь, сказал, что вот Янош Кадар формирует новое правительство и что он очень хотел бы видеть в нем полковника Копачи. Я поверил советскому послу. «Время тревожное,— сказал он.— Если хотите, мы предоставим вам машину, и вы будете доставлены к главе нового венгерского правительства». Я согласился. К подъезду была подана бронемашина. Я на всю жизнь запомнил, никогда не забуду Андропова в последнюю минуту нашей последней встречи: он стоял на верхней площадке лестницы, улыбался мне, махал на прощание рукой… Советская бронемашина доставила меня прямиком в тюрьму, из которой я вышел по амнистии семь лет спустя, в 1963 году».

Из воспоминаний Георга Хелтей, заместителя министра иностранных дел в правительстве Имре Надя:

«Ум и хладнокровие — вот что отмечало Андропова, человека, который, безусловно, являлся высшей инстанцией, выносящей решения, кого именно и сколько должно быть казнено. Я уверен, что ему была дана абсолютная власть расправляться с революционерами. Так что царство террора в Венгрии было царством террора Юрия Андропова. Оно связано с его именем навеки…»

— Ну, Юрий Владимирович, вот мы и прибыли.— Дверцу машины распахнул сам Янош Кадар.— Прошу.

Небольшой двор перед парадными дверями замка, который вымощен крупными, отполированными временем булыжниками; во мраке неясно видны высокие каменные стены с зубчатым верхом. Неяркие фонари асимметрично расставлены среди клумб, источающих терпкие запахи. У дверей швейцар в ливрее, услужливо, но с достоинством распахивающий их тяжелые створы перед высоким гостем. Кадар входит в замок за Андроповым, чуть приотстав, на полшага, но в застекленной галерее, в которую они попали, опережает Юрия Владимировича, чуть-чуть шагает впереди и распахивает дверь справа:

— Прошу.

Небольшой овальный зал с высокими стрельчатыми окнами, за которыми стоит черная ночь. По стенам лампы в виде подсвечников. Огромный ковер на полу. Мягкая мебель. Единственная картина в тяжелой темной раме между двумя окнами: средневековый рыцарь во всем облачении на сильной мускулистой лошади устремил сумрачный взгляд из прошлого в ваши глаза. У глухой стены — сервированный стол — холодные закуски, фрукты, напитки.

— Юрий Владимирович, может быть, после перелета… Как у вас говорят, чем Бог послал.

— Нет, нет, Янош! Благодарю. У меня режим, диета. Да и ночь. Я приношу свои извинения, что из-за меня и у вас эта ночь без сна.

— Что вы, Юрий Владимирович! Интересы общего дела — превыше всего.

— Именно так, мой друг.

Они садятся в кресла по бокам низкого столика, на котором стоит ваза с большими, неестественно большими, белыми розами.

«Уложимся в полчаса»,— говорит себе Андропов.

Первые несколько вопросов задает гость из Москвы: как здоровье товарища Кадара? Каково положение в венгерской экономике? Вроде бы возникли проблемы в отношениях партии и творческой интеллигенции? («Тут у нас, Янош, общие проблемы».) Оба понимают формальность этих вопросов, и на их ответы уходит не более десяти минут.

— Вас, Янош,— спрашивает наконец Андропов,— наверняка интересует основная цель этого моего несколько неожиданного визита к вам.

— Безусловно. И меня, и моих ближайших соратников.

— Дело в следующем…— Максимальная сосредоточенность. Ни одного слова, которое может быть истолковано двояко. Ясность. Четкость. И — убежденность в своей правоте. В двух следующих встречах с руководителями социалистических стран эта информация будет повторена почти дословно.— Дело в следующем… Положение со здоровьем Леонида Ильича Брежнева таково, что, увы, он окончательно не в состоянии руководить ни нашим государством, ни международным коммунистическим движением.— «Только бы избежать вопросов»,— и Юрий Владимирович ускоряет темп своего монолога.— В сложившейся обстановке Политбюро нашей партии фактически на меня возложило руководство страной, хотя, конечно, сам факт этого руководства, как вы понимаете, не оформлен юридически. Пока. И, учитывая сложное положение в стране, прежде всего в экономике, я вынужден принять эту тяжкую ношу…

— А…— неожиданно перебивает Янош Кадар. И Андропов уже знает, какой сейчас будет задан вопрос. Он готов к нему, но все-таки была надежда, что его собеседнику хватит политического такта и… сработает сидящий во всех них страх и осмотрительность, внедренные в верных вассалов его недавним ведомством (впрочем, оно и сейчас его…). — А что же товарищ Брежнев? Как…

Юрий Владимирович останавливает Яноша Кадара не резким, но в то же время повелительным жестом руки:

— Во-первых, мы сделаем все, чтобы поправить здоровье Леонида Ильича. Но для этого он должен быть освобожден от тяжкого груза руководства державой. Этот великий человек, простоявший на своем посту бессменно восемнадцать лет,— в голосе Юрия Владимировича появился пафос,— заслужил настоящий полный отдых. И посему, и это во-вторых,— вся страна в ближайшее время с почетом проводит его на пенсию. Леонид Ильич будет самым знаменитым пенсионером нашего государства. Уверяю вас, Янош, тот день, в который вождю советского народа будет вручена пенсионная книжка, станет всенародным праздником благодарности и хвалы… Да, да! Леонид Ильич заслужил такой триумф!

— Заслужил! — как эхо повторил Янош Кадар, не сумев скрыть облегчение в своем голосе.

— Я же надеюсь,— с напором закончил Андропов изложение главного тезиса своего сообщения,— что венгерские товарищи, учитывая и свои интересы, прежде всего в области реформаторской деятельности, поддержат мою кандидатуру на высший пост Советского Союза, когда этот вопрос будет поставлен историей на повестку дня.

— Можете не сомневаться, так и будет!

— Спасибо, Янош! — Андропов протянул руку Кадару, которого именно он в кровавом ноябре 1956 года поставил во главе Венгрии. Рукопожатие было крепким и долгим.