Поручик Бенц

Димитр Димов

Поручик Бенц

I

– Господин поручик, машина подана! – Смуглый болгарский санитар с черной как смоль шевелюрой кивнул, показывая на окно.

В широкой парковой аллее, которая вела от улицы к зданию госпиталя, стоял автомобиль немецкого интендантства. Машина находилась в полном распоряжении доктора Бенца, что было одной из его служебных привилегий как немецкого офицера и специалиста. Болгарские врачи обходились простой пролеткой.

Доктор Бенц снял халат и по мрачным длинным коридорам направился к выходу. Он шел неторопливой походкой, присущей человеку атлетического сложения, обладающего крепкими нервами. Стройное мускулистое тело, золотистые волосы и голубые глаза убедительно свидетельствовали о его арийском происхождении. Он. выглядел зрелым мужчиной, а на самом деле был еще молод и, хотя работал ничуть не больше рядовых болгарских врачей, прослыл энергичным и неутомимым. Серо-зеленая форма оттеняла здоровый румянец его загоревшего на южном солнце бодрого лица. Оно отличалось своеобразной красотой, крупные, смелые черты его были будто высечены несколькими ударами резца – без плавных переходов. Твердость, упорство и непреклонность выражения смягчались мечтательным, добрым взглядом голубых глаз. Широкие плечи, уверенная посадка головы усиливали впечатление недюжинной физической силы и выносливости.

Мимоходом он смутил двух дежурных сестер милосердия, которые увлеклись бесконечными и, судя по всему, увлекательными пересудами. Однако Бенц прошел мимо, не сделав им замечания, чтобы лишний раз не смешить их. Он еще очень плохо говорил по-болгарски.

По аллее разгуливали раненые в мятых халатах, исхудалые, осунувшиеся и подавленные. Они тихо переговаривались между собой, смех и восклицания то и дело вспыхивали среди общего уныния и бесследно замирали. Было что-то жалкое и бессмысленное в их вымученных шутках, движениях, голосах, словно все эти люди после пережитых ужасов отупели и впали в детство.

Шофер завел мотор и без надобности оглушительно просигналил, вызвав болезненные гримасы на лицах раненых. Расплывшийся, толстый коротышка померанец с жирным лицом и маленькими, близко сидящими глазками, он был полной противоположностью Бенцу и мог служить живым доказательством гениальной способности германской расы ставить каждого из своих индивидов на то место в огромной военной машине, которое соответствовало их способностям. С первого взгляда было ясно, что этому толстяку уготовано место только тылового шофера.

Машина выкатилась на улицу и помчалась к центру города, оставляя за собой клубы белесой известковой пыли.

Был час вечерней передышки, когда новобранцы возвращаются с учений, полковники и генералы покидают штабные канцелярии, сестры милосердия – госпитали, а почтальоны расходятся по всему городу, разнося письма с фронта, которые будут распечатывать дрожащими пальцами, читать затаив дыхание, целовать или обливать слезами, потому что в них писали о любви, измене или смерти. У дверей домов на нетесаных камнях и низеньких табуретках сидели одетые в черное старухи; они курили самокрутки и покрикивали на грязных, загорелых до черноты ребятишек, копошившихся в уличной пыли. По тротуарам прохаживались девчонки-подростки, которые за военные годы стали не по возрасту самостоятельными. Большинство из них работали на табачных складах, жили впроголодь, хотя еще не скатились на дно. На их лицах блуждала заученная полустыдливая улыбка, они неумело притворялись, будто идут по своим делам и не обращают внимания на заигрывания. Но ухажеров они не отгоняли, нередко соблазняясь солдатской пайкой хлеба. Маленькие оборвыши, озлобленные и крикливые, шли с жестянками в руках к казарме, надеясь получить остатки солдатской трапезы, и с остервенением переругивались меж собой. Их визгливые вопли резали слух.

Солнце скрывалось за горизонтом, огромное, мрачно багровое, словно утопая в крови убитых за день.

Бенц закурил сигарету и жадно затянулся.

Вечерняя прохлада освежала лицо, разгоняла усталость, будила желание развлечься. Бенц находился в состоянии полного душевного покоя, когда все чувства проявляются во всей их полноте. Наверное, поэтому он ощутил необъяснимую грусть, когда подумал о предстоящем вечере, который ничем не будет отличаться от предыдущих. Перед ним возникла знакомая картина: столик, приготовленный для игры в покер, бутылки вермута и грубоватые лица нескольких болгарских офицеров. Было что-то неистребимо печальное в этих суровых и одиноких товарищах Бенца.

Машина, переваливаясь с боку на бок, медленно пробиралась по ухабистой улице, обсаженной с обеих сторон акациями, с которых при каждом дуновении ветерка осыпались желтые листья. Багровая дымка на западе стала нежно-фиолетовой, сквозь нее прорисовывались очертания далеких гор.

Незаметно облик улиц изменился. Исчезло убожество бедняцких окраин, появились признаки иной жизни. На тротуарах попадались фигуры офицеров в белых фуражках и голубых пелеринах. Хорошо одетые молодые женщины торопились домой с заседания какого-нибудь благотворительного комитета, не желая смешиваться с толпой новобранцев и работниц. С нарочитым жеманством они семенили изящной, легкой походкой, оставляя за собой аромат венских духов. Многие из них оглядывались на Бенца и улыбались, и тогда в его памяти оживали эпизоды мимолетного флирта. Но это уже не волновало Бенца. Любовь никогда не доводила его до ослепления, он не ревновал, не презирал женщин и не испытывал даже сочувствия к покинутым. Женщины скользили по поверхности его жизни, не оставляя ни восторгов, ни печали.

Когда автомобиль подъехал к немецкому интендантству, Бенц отпустил шофера и сел за руль. Рванувшись с места, он свернул на улицу, ведущую к софийскому шоссе. Дорога была безлюдной и унылой. Но вскоре из-за поворота показалась колонна солдат. Вероятно, из-за ремонта обрушившегося моста им пришлось сойти с поезда и идти в город пешком. Конец колонны терялся в туче пыли. Солдаты шли молча, поникшие от усталости, исхудалые, озлобленные лишениями, но все еще стянутые цепями уже пошатнувшейся дисциплины. Обтрепанная, вылинявшая одежда, измятые фуражки, дырявые сапоги, запыленные и хмурые лица, враждебно глядевшие на вылизанную машину и свежее, холеное лицо сидевшего за рулем, – все это промелькнуло перед Бенцем, пока колонна шла мимо. И хотя то были болгары, нечто вроде стыда шевельнулось у него в груди; он подумал о своем новом мундире, перетянутом блестящими ремнями, о легкой жизни в тылу и развлечениях. У него отлегло от сердца, когда он перестал ощущать на себе взгляды солдат.

Каждый вечер Бенц совершал по шоссе автомобильные прогулки, выжимая из машины максимальную скорость. В быстрой езде было что-то напоминавшее жгучий вкус выпитого залпом спиртного. Притормозив на извилистом участке пути, он помчался к небольшому возвышению на горизонте, откуда шоссе по прямой спускалось вниз. Прежде чем насладиться бешеной ездой, он, остановив машину, оглядел дорогу. Ни точки не виднелось на светлой ленте шоссе. Бенца охватило тщеславное сознание власти над бездушной мощью мотора, который с безумной скоростью домчит его до кромки горизонта и доставит обратно. Минуту спустя яростный свист ветра в ушах слился с ревом мотора.

Состояние грустного покоя настолько зачаровало Бенца. что он не заметил, как оказался перед средневековым турецким мостом из розового гранита. Под мостом с величественной медлительностью катила свои воды широкая и мутная река, окаймленная ракитами, за которыми простирались рисовые поля. По другую сторону моста, среди деревьев, приютился постоялый дворик, маленький и убогий, но сохранивший в своем уединении наивную прелесть хижины из сказки. Немая тишина царила над равниной, обрамленной горами, очертания которых растворялись в голубоватом пепле наступающих сумерек. Набегал ветерок, теплый и влажный, как женский поцелуй, и замирал в первых шорохах приближающейся ночи. Покойно и грустно было вокруг.