Поручик Бенц

Андерсон представил его Бенцу: поручик Гиршфогель. Приезжий щелкнул каблуками и поклонился. Его бескровные губы дрогнули в подобии улыбки, не изменив выражения суровой печали, неотделимой от его облика. Бенц испытал известное разочарование, хотя Гиршфогель не вызывал антипатии. Бенца задело, что Гиршфогель не разделил того воодушевления, с каким Бенц протянул ему руку, как будто присутствие еще одного соотечественника в море болгар не заслуживало особого внимания.

На фоне общего веселья в зале (болгары весь день ликовали, отмечая победу над румынами в Добрудже [3]) Бенц остро почувствовал контраст между поведением болгар и утонченной сдержанностью своих новых знакомых, которые сразу же воздвигли между собой и остальными стену сословных различий. Это впечатление еще более окрепло, когда Бенц увидел, как ротмистр Петрашев с машинальной вежливостью ответил на приветствия нескольких знакомых.

Гиршфогель сел напротив Бенца. Вид у пего был скверный. На лице, загорелом и обветренном, со следами перенесенной болезни, застыло выражение усталости. На мятом мундире, который не мог скрыть угловатую и неуклюжую фигуру, висел железный крест. Наверняка вполне заслуженная награда. Такие люди способны проявлять храбрость не столько из любви к Германии, сколько из ненависти к ее врагам. Он несколько раз испытующе взглянул на Бенца, а затем глаза его с усталым равнодушием заскользили по собравшимся в зале.

Андерсон, наоборот, выглядел бодрым и сосредоточенным. Бенц ощущал его присутствие, как посетитель музея, разглядывая всякие безделушки, не может отделаться от ощущения, что где-то в зале находится интереснейший экспонат, и это ощущение отвлекало его от окружающей обстановки, возбуждая уже знакомую необъяснимую настороженность. Бенц все время чувствовал на себе все тот же взгляд бархатистых глаз, неотступный и будто оценивающий.

Что касается ротмистра Петрашева, то ему, видимо, было очень неловко от того, что он недостаточно свободно владел немецким. Он попытался было сказать, как приятно увидеть на чужбине соотечественника, но запутался и умолк. На его лице, как и на лице Андерсона, лежала тень сосредоточенности и какой-то затаенной мысли.

Все это Бенц отметил про себя во время краткой, но тяжелой паузы, возникшей после первого обмена любезностями. Чтобы нарушить неловкое молчание, Бенц высказал ротмистру Петрашеву свою радость по поводу блестящей победы болгарской конницы в Добрудже. Заговорил он по-болгарски, потому что ему приятно было показать, насколько он преуспел в языке, от трудностей которого многие немцы приходили в отчаяние.

Андерсон удивился.

– Вы давно в Болгарии? – с интересом спросил он тоже по-болгарски.

– Восемь месяцев.

– И вы изучили болгарский за восемь месяцев? – воскликнул ротмистр Петрашев.

Он с восхищением поглядел на Бенца, а тот еще больше насторожился. Было ясно, что чрезмерная любезность Андерсона и Петрашева преследовала какие-то тайные цели. Даже аскетичный Гиршфогель несколько оживился. Бенц прочел в его глазах готовность заговорить – что-то вроде попытки вступить в общение, которая, однако, сулила не так уж много.

И действительно, Гиршфогель вскоре спросил:

– Извините, пожалуйста, вы, кажется, специалист? В какой области?

Учтивый тон не вязался с его грубой внешностью. Бенц был удивлен таким интересом к своей особе. Но особенно поразило его впечатление, которое произвел этот вопрос на ротмистра Петрашева. Ротмистр помрачнел, а затем с выдержкой светского человека постарался овладеть собой, чем еще больше подчеркнул свое волнение. Андерсон вскинул голову, выразительно посмотрел на Гиршфогеля, а затем на Петрашева. Гиршфогель тоже обменялся с ними взглядами – было похоже, что все трое провели какое-то молчаливое совещание. Ротмистр Петрашев опустил голову, словно подавленный своими мыслями. Он как-то сразу сник. Все это было крайне непонятно. Андерсон попытался по-своему истолковать вопрос Гиршфогеля, но вышло весьма неубедительно.

– Поручик Гиршфогель болен малярией и всех расспрашивает о специалистах-медиках.

– Это верно, – поспешно подтвердил Гиршфогель. – Я еду с южного фронта.

Бенц вгляделся в Гиршфогеля; диагноз не вызывал сомнений – меланический пигмент, запавшие глаза, потрескавшиеся губы красноречиво говорили о характере его болезни; вполне допустимы и внутренние осложнения. И все же в словах его сквозила явная двусмысленность. Казалось, он заодно с Андерсоном пытается отвлечь внимание Бенца от горестных мыслей ротмистра Петрашева.

– Я хирург, – ответил Бенц и с готовностью спросил: – Хотите, я вам пропишу что-нибудь?

– Разумеется, – ответил Гиршфогель. – У меня больная печень. Где я смогу найти вас?

– Конечно, в госпитале.

– Я имел в виду неслужебное время, – пояснил Гиршфогель.

– Где угодно, – сказал Бенц, не понимая, почему Гиршфогель не хочет прийти к нему в госпиталь, и добавил шутливо: – Но чаще всего – за карточным столом. Вы, очевидно, догадываетесь, что покер здесь единственное развлечение…

– Как и на фронте, – согласился Гиршфогель.

Воспользовавшись случаем, Гиршфогель пустился описывать жизнь в окопах. Речь его была грубой, но красочной и нравилась слушателям.

– Одно только, – заключил он, – спасает нас от полного безумия в часы безделья в резерве. Это покер… Нас, офицеров, я хочу сказать…

Он замолчал и скорчил гримасу, словно даже воспоминание об этих часах вызывало у него безмерное отвращение. Наступило вежливое молчание – все ожидали продолжения. Но Гиршфогель неожиданно предложил:

– Не хотите ли сыграть партию сегодня же?

Вопрос был адресован Бенцу, будто с Андерсоном и поручиком Петрашевым он договорился заранее. Бенц не раздумывая согласился. Ему хотелось засвидетельствовать уважение своим новым знакомым, и, кроме того, покер мог оказаться удачным предлогом для дальнейшего знакомства.

Ротмистр Петрашев сразу же предложил собраться у них.

– Сестра живет отдельно, – сказал он, обращаясь к Бенцу, – и ничуть не будет нас беспокоить. Моя машина в вашем распоряжении, в любое время вы сможете уехать. Что касается их, – он кивнул в сторону Андерсона и Гиршфогеля, – то мы все живем под одним кровом…

– И надо всеми нами нависло одно подозрение, – с усмешкой подхватил Андерсон. Он повернулся к ротмистру Петрашеву и сказал, кивнув на Бенца: – Когда мы уходили, ваша сестра спросила, не собираемся ли мы его ограбить!

– Да, – подтвердил Петрашев, – было у нас такое намерение. Но я освободил ее от обязанности докучать нам. Так что мы сможем осуществить наш заговор. Ха-ха-ха!.. Конечно, никто не заставляет нас играть в покер. Мы можем и напиться.

Сквозь раскатистый, звучный смех он проговорил, что может порадовать гостей токайским.

– Токайским? – переспросил Гиршфогель, живо заинтересовавшись.

– Токайским!.. Клаудиус заказал вино одному из чиновников посольства, который уезжал в отпуск. Мы были удостоены чести получить целый ящик. Вернее, сестра была удостоена…

– Но ей одной столько не выпить, – сказал Гиршфогель.

– Даже вдвоем, – с наигранным оживлением заметил ротмистр. – Извините! – обратился он к Бенцу. – Речь идет о женихе моей сестры.

– И о его друзьях, – добавил Андерсон. – Разумеется, доставка токайского не единственное его занятие. Но если есть на свете человек, который внушает уважение, даже когда пьет токайское, то это…

Андерсон, миг поколебавшись и взглянув на ротмистра Петрашева, быстро отчеканил:

– Капитан фон Гарцфельд, жених фрейлейн Петрашевой!

Лицо ротмистра Петрашева снова приобрело натянутое и сосредоточенное выражение.

– Именно так, – продолжал Андерсон. – Я ничуть не преувеличиваю. Позавчера я сам слышал, как он выудил у одного цербера из военного министерства кое-что о настроениях в ставке после отвода части нашей пресловутой тяжелой артиллерии. Черт возьми, до сих пор не могу поверить своим ушам!.. Мы собрались в узком кругу. Отменное токайское и виртуозные комплименты Клаудиуса развязали язык одному знающему, но на редкость молчаливому болгарскому полковнику. В тот момент я особенно остро осознал обидное для меня превосходство моего соперника по службе. До конца обеда я переживал собственное ничтожество. Всего лишь днем раньше я напрасно тратил свое жалкое красноречие, надеясь хоть что-нибудь выведать у хитрого старикана…