Ксантиппа

Фриц Маутнер

Ксантиппа

I

После смерти своего знаменитого супруга Аспазия провела положенные шесть месяцев траура в полном уединении в доме, где умер великий Перикл. Окруженная лишь свитками и нотами, коротала время прекрасная Аспазия, но вот полугодовой срок миновал и она, удовлетворив требования приличий, готовилась снова появиться в свете. Хотя лишь немногие афинские богачи-подагрики помнили ее бурную молодость, однако она настолько сохранила свою красоту, что все добропорядочные женщины Афин питали к ней непримиримую ненависть.

Мужчины, напротив, держались иного мнения. К чести Аспазии надо сказать, что к ней благоволила не одна золотая молодежь, но и вышеупомянутые богатенькие старцы. При взгляде на пленительную вдовушку, они тотчас же забывали свою болезнь. Со времени вдовства, у Аспазии не было недостатка в женихах.

В числе прочих искателей ее руки был и один скульптор. Звали его Сократом. Всему свету, кроме самого Сократа, было известно, что Аспазия смеется над его любовью и терпит этого поклонника, давно перешагнувшего юношеский возраст, только ради его остроумной веселости. Этот человек обладал каким-то неодолимым очарованием; все невольно подчинялись ему, часто негодуя и возмущаясь против такого подчинения. Пока он был рядом, присутствующие платили мудрецу дань почтения, но стоило Сократу показать спину, как его поднимали на смех, потешаясь над неказистой внешностью и чудачествами бедного скульптора.

В сорок лет Сократ облысел; только на затылке у него вились длинные темно-каштановые кудри. Очень низкий ростом и уже с порядочным брюшком, он не ходил, а как бы приплясывал на своих поджарых ногах с необыкновенно длинными ступнями. Большие блестящие глаза Сократа имели неприятное свойство выпучиваться в минуты волнения; это портило красоту его благородного лба; маленький вздернутый нос почти исчезал между толстыми щеками, а широкий рот и толстые губы довершали безобразие чудака. Аспазия держала у себя прехорошенькую служанку, в Афинах про нее ходил слух, что она перецеловалась со всеми горожанами, достигшими юношеского возраста; один безобразный скульптор не удостоился такой чести.

И вот однажды Сократ явился к Аспазии. Стоял удушливо жаркий день. Усевшись возле хозяйки, гость сначала погрузился в созерцание своих довольно неопрятных ногтей, а потом сложил руки на толстом брюшке и сказал:

— Вам уже давно известно, что я в вас влюблен. Положим, с моей стороны это очень неблагоразумно, но любовь и благоразумие — два таких понятия, которых и самому Гомеру не удалось бы сочетать в гекзаметре. Однажды мне пришло в голову сделать статую прелестной Афродиты в тот момент, когда она дает пощечину мудрости в образе Афины-Паллады. Однако вернемся к делу: итак я влюблен. Конечно, я пришел сюда не за тем, чтобы сделать любовное признание, потому что, во-первых, это вас не касается, а, во-вторых, мои чувства вам давно известны; но я, намерен на вас жениться, а это вы уж непременно должны узнать. Я долго размышлял над самим понятием брак и пришел к тому заключению, что супружество в том виде, как оно существует у нас, крайне тягостно и стеснительно для обеих сторон; по-моему, оно противно природе средних людей, к которым я причисляю и себя. Поэтому брак с молоденькой, неиспорченной девушкой, легкомысленно решившейся отдать мне свою руку, был бы для меня великим бедствием. Между тем вы уже успели пережить годы юношеских самообольщений: В обществе знатных друзей, художников и царственных особ, вы познакомились со всеми радостями жизни и теперь наслаждаетесь спокойным существованием вполне удовлетворенного человека. Во время болезни моего друга Перикла, вы показали себя терпеливой сиделкой. Но самое главное то, что с вами можно перекинуться разумным словом. Сопоставив все это, я подумал: почему бы мне на вас не жениться?.. Вам, пожалуй, кажется странным, что я так колеблюсь принять решение, подсказанное только одной любовью. В сущности я хочу убедить более самого себя, чем вас, в благоразумии задуманного шага и сильно побаиваюсь, не ослепляет ли меня в данном случае моя страсть. Ведь она, порой, наталкивает на ложные выводы. Но дело в том, что я становлюсь нормальным человеком только рядом с вами и бываю печален, глуп, нездоров, когда вас нет. Итак, сделайте меня веселым, мудрым и здоровым: будьте моей женой!

Стоило послушать, как дрожал голос мудреца во время его убедительной речи, чтобы понять, почему Аспазия не прервала этого признания в любви. Она молча сидела перед ним, удерживая дыхание, готовая разразиться гомерическим хохотом. Скульптор тем временем овладел ее рукой, и Аспазия почувствовала невольный прилив малодушия. Пожалуй, она склонилась бы даже в его объятия, чтобы утешить добряка в своем отказе, если бы в эту минуту не раздались чьи-то громкие шаги; и в комнату не вошел нежданный посетитель. Гость извинился за свое появление без доклада, но его самоуверенная мина говорила, что он считает себя вправе обойтись без этой условности и если извиняется, то лишь по привычке к тонкому обращению. Это был жрец храма Геры, Ликон, финикиянин родом. Ликон был еще и сватом. Видя его фамильярность с красавицей Аспазией, Сократ покраснел от гнева. Между тем хозяйка дома с живостью поднялась с места, ласково поздоровалась с гостем, посмотрела на него вопросительным взглядом и весело засмеялась, когда тот многозначительно кивнул ей головой, как будто говоря: «все устроилось отлично».

Потом Аспазия повернулась к новому просителю ее руки и воскликнула:

— Ваше предложение, любезный Сократ, делает мне большую честь, только вы опоздали. Но в знак моего доверия и дружбы я сообщаю вам первому новость, которая, может быть, уже с завтрашнего дня будет занимать все Афины. Я выхожу замуж за торговца шерстью Лизикла. Заранее приглашаю вас почтить своим присутствием свадебный пир. Нам следует оставаться друзьями. Кто знает, пожалуй, потом, сделавшись супругой Лизикла, я еще увлекусь вами не на шутку!

Сократ тем временем успел овладеть собою. С насмешливой улыбкой пожал он протянутую ему руку и произнес:

— Ах, как мне хотелось бы теперь узнать, сколько овец составляют эквивалент прелестной и умной женщины! Пускай мудрый Лизикл скажет откровенно, какое число этих кротких животных ему пришлось остричь, прежде чем он осмелился просить руки мудрой Аспазии. С моей стороны глупо презирать его. Кто нашел средство добиться вашей благосклонности, тот, конечно, достойнее вас. Теперь я опять заживу по-старому и попытаюсь приучить себя к мысли, что мне суждено скоротать век холостяком. Это будет не легко, потому что я целые месяцы мысленно готовился к браку. Прощайте и смейтесь, сколько душе угодно, за моей спиной.

Однако Аспазия ни за что не хотела отпускать Сократа. Она так долго упрашивала его остаться, что он, наконец, уступил ее просьбам. Тогда хозяйка принялась расспрашивать Ликона, согласился ли торговец шерстью на все поставленные ею условия; затем прочитала проект брачного контракта и пожелала узнать мнение Сократа на этот счет. Но отвергнутый жених решительно отказывался рассуждать по этому вопросу, после чего Ликон заметил с некоторой обидой:

— Оставьте его, госпожа. Философствующий скульптор считает недостойным себя снизойти до разговора с каким-то жалким брачным агентом. Я уверен, что он не уважает во мне даже духовное лицо.

— Ошибаетесь! — возразил Сократ. — Вы справедливо попрекнули меня философским дилетантизмом. Сознаюсь, что мне приятнее быть хорошим философом, чем плохим скульптором. И ни одна профессия не касается так близко настоящего философа, как профессия устроителя брачных союзов. Ведь когда мы философствуем, вся наша работа клонится к сочетанию двух понятий, которые очень часто противятся этому. От сочетания понятий происходят новые понятия, как у людей являются плоды супружеских союзов, причем, однако, этот результат, — как часто бывает и в браке между людьми, — приносит пользу одним сватам и повивальным бабкам, вместо самих вступающих в брак. Поэтому я сочту за честь, если меня станут сравнивать со сватом или акушеркой.