Ксантиппа

Алкивиад давно уже перестал быть сумасбродным юношей, каким она знала его раньше. Он принимал деятельное участие в политической жизни города и считался одним из самых горячих ораторов на народных собраниях. На бывшего кумира посматривали теперь довольно косо, неодобрительно называя его радикалом за насмешки над религией и демагогом за речи против сильного, консервативного государства.

Наступила продолжительная пауза в великой войне; в общественном настроении обнаруживались резкие симптомы тревоги и недоверия. Алкивиада, заодно с его почтенным другом и учителем, по сто раз в день обвиняли в посягательствах революционного характера. Особенно усердствовал драматург Аристофан, защищавший со свойственным ему неизменным остроумием дело умеренной партии, которая все еще продолжала считать себя народной и либеральной. Этот неумолимый противник ежедневно выставлял безобидного философа наемным бунтовщиком, состоящим на службе тайного общества и подстрекавшим народ к восстанию. Даже дом Аспазии, где велись вольные речи, прослыл в благонамеренных кружках притоном мятежников.

Сократ хохотал от души, когда его честное стремление к истине и чистосердечно высказываемые мнения по всем вопросам ставились в зависимость от политики. В день рождения Аспазии философ опять завел речь о публичных нападках на его кружок, присовокупив, что в одном из политических клубов города он даже получил прозвище нигилиста. Но этот курьез лишь позабавил юных последователей Сократа, между тем как Аспазия, озабоченная чем-то, до того строго взглянула в эту минуту на своего торговца шерстью, сиявшего по праздничному, что тот струсил, мысленно спрашивая себя, не сказал ли он невзначай опять какой-нибудь нелепости. Лизикл как раз ораторствовал перед группой гостей и только что торжественно изрек, что величайшим драматургом Греции следует бесспорно считать Эврипида. Теперь же он поспешил поправиться и прибавил: «но Софокл все-таки выше его».

Потом хозяин дома, со свойственной ему ловкостью, перевел общий разговор с серьезных вопросов на более легкие, и вскоре гости весело заспорили о том, как им достойно отпраздновать день рождения хозяйки. Наконец, побуждаемый сердитыми знаками Аспазии, торговец шерстью объявил присутствующим о своем намерении совершить великий патриотический подвиг. Условия рынка в Греции таковы — говорил он — что цены на нем подвержены сильным колебаниям; чтоб удержать их в равновесии, необходимо на время войны сосредоточить в Афинах всю торговлю скотом. Это должно обеспечить в кратчайший срок приток крупных капиталов. И Лизикл, доброжелательствуя своим друзьям, предлагает им участие в этой выгодной финансовой операции. Тут Аспазия, для примера другим первая подписала ничтожную сумму, скопленную, по ее словам, бережливостью в хозяйстве; добряк Сократ — Ксантиппа отсутствовала — взял и на свою долю пай на крупную сумму, которую хозяин любезно согласился ему одолжить; а вслед за ними богатые сыновья патрициев принялись подписываться за себя и своих подруг, так что предприятие Лизикла было сразу обеспечено солидным капиталом.

Надежда на большие барыши, способствовали оживлению собравшихся. Вино полилось рекою; разговоры сделались громче; все начали горячо обсуждать шансы успеха и заранее радовались обещанной прибыли.

Однако женщинам вскоре надоело слушать деловые разговоры мужчин; самые молоденькие из них собирались уже домой, как вдруг прекрасная хозяйка перевела разговор в другое русло. Всем было известно, что в древней обители муз, Дельфах, был объявлен конкурс и обещана почетная награда за решение вопроса, какая философия приносит наибольшую пользу человечеству? Немало соискателей почетной награды собралось сегодня и в салоне Аспазии. И вот она подала мысль, чтобы присутствующие мужчины высказали свои мнения насчет различных философских систем, предоставив женщинам тут же, присудить награду достойнейшему. Это предложение было встречено криками восторга. Хозяйку дома тотчас выбрали председательницей суда, а ее помощницами: танцовщицу, отличавшуюся замечательной красотой, и певицу из малой Азии.

Шуточный конкурс послужил поводом к шумному веселью. Каждый старался как можно убедительнее превознести излюбленную им философскую систему, но присутствие хорошеньких женщин и улыбки тактичной Аспазии вовремя умеряли излишнюю горячность ораторов, придавая прениям мягкий и веселый характер. Даже пожилые мужчины, закоренелые систематики, в угоду хозяйке дома, пересыпали свои объяснения игривыми шуточками, чтобы сделать доступнее собравшемуся здесь смешанному обществу поднятые ими серьезные философские вопросы.

Аспазия ловко умела поддержать интерес затеянной ею забавы. После старцев, высказывавших по большей части отжившие, полузабытые философские взгляды, наступила очередь молодых. В числе их было несколько радикалов из кружка Сократа, которые с замечательной находчивостью развивали перед обществом смелые, парадоксальные идеи. Один из них принялся отрицать самое существование высших наслаждений; он уверял, что человеку вовсе не трудно отказаться ото всех человеческих радостей и жить по примеру четвероногих, соперничая с ними в тупом животном довольстве. Второй оратор, возражая первому, выразил сожаление, что наслаждений, напротив, чересчур много; они осаждают со всех сторон чуждого философии простого смертного, вследствие чего мудрец должен быть умерен, именно благодаря разумно понимаемой любви к наслаждениям. Третий пошел еще дальше, указывая, что людям не стоит обращать внимания ни на благо, ни на зло, насколько они касаются телесных потребностей и отправлений; по его словам, только человеческий дух может наслаждаться или страдать, и он заключил свою речь похвалой присутствующим дамам, проявившим сегодня хотя некоторую охоту — за это выражение его призвали к порядку — чему-нибудь научиться.

К концу заседания слово было предоставлено двоим великим соперникам: Софоклу и Эврипиду. Первый из них, красивый, статный мужчина, несмотря на свой пятидесятилетний возраст, очаровывал всех своей наружностью и обращением. Его приятная речь была проникнута спокойным юмором.

Согласно теории Софокла, человеку было бы лучше совсем не родиться; но он тут же прибавил, что делает исключение для самого себя, так как ему живется прекрасно, и его собственное «Путешествие в погоню за счастьем» можно считать веселой поездкой в обратном направлении. Малорослый, толстенький Эврипид, живой и словоохотливый, назвал счастливейшим смертным того, кто ограничивает свои помыслы настоящим и осязаемым. Высшим благом и наилучшим даром богов — если это действительно от них зависит — он считал для человека цветущее здоровье и добрую жену, хотя на самом деле и совершенное здоровье, и совершенные жены немыслимы в нашем мире несовершенств.

За окнами уже забрезжило утро, когда судьи приступили к совещанию, между тем как соискатели почетной награды забыли о своем соперничестве за чашей вина и веселой песней. По прошествии нескольких минут, судьи однако заявили, что они не в состоянии сделать выбора между столькими достойными, а потому просят совета у какого-нибудь беспристрастного судьи из посторонних слушателей. И тотчас же все единодушно обратились к Сократу.

Тот не заставил долго себя упрашивать. С веселым, разрумянившимся от вина, лицом поднялся он со своего места и попросил только, чтоб ему позволили предварительно задать вопросы участникам конкурса. Получив на это разрешение, он весело рассмеялся и начал спрашивать то одного, то другого. Сначала его вопросы касались самых обыкновенных предметов, но потом стали все труднее, пока, наконец, Сократ не загнал в угол всех ораторов. Вслед затем он заявил, что знает теперь достаточно, чтобы представить судьям свое решение. И он, шутя, переспорил одного за другим всех участников состязания, побивая каждого его же собственными аргументами. С несокрушимой логикой доказал философ несостоятельность всех приведенных систем, всех высказанных взглядов на вещи и непригодность житейских правил. Когда он, посреди возрастающей веселости собрания, дошел, наконец, до конца своего критического разбора, то вывел из него следующее заключение: