Старый добрый неон

Еще одним способом прикидываться дурачком на следующих сеансах было протестовать против его оптимистичного диагноза (даже некстати, так как все равно с того времени я махнул рукой на доктора Густафсона и начал обдумывать различные способы убить себя безболезненно и чисто, чтобы не отвратить того, кто меня найдет), перечисляя разные проявления моей фальши ради достижения истинной и непросчитанной целостности. Избавлю тебя от повторения всего списка. Я просто дошел в рассказах до детства (что так любят психоаналитики) и выложил все. Отчасти мне было любопытно, что он с этим сделает. Например, я рассказал, как уходил с по-настоящему чудесного бала, наслаждаясь запахом травы и далеких разбрызгивателей, или об ощущении ударов кулаком по ладони и криков «Эй, бэттербэттер», и низком распухшем красном солнце в начале игры против дуговых ламп, которые с лязгом включались в мерцающих сумерках последних иннингов, и о паре и чистом горелом запахе при глажке Легионской формы, или чувстве скольжения во время подката к базе и картине, как поднятая пыль оседает вокруг, или как родители в шортах и резиновых шлепках ставили у корта раскладные кресла и стирофомовые холодильники, как маленькие дети цеплялись пальцами за проволочную сетку вокруг поля или бегали за фолами. О запахе крема после бритья и пота тренера, небольшом венике, с которым он наклонялся и обмахивал плитки баз. В основном о чувстве, когда наступаешь на плитку и знаешь, что все возможно, чувстве, как будто высоко в моей груди сияет солнце. И о том, как только примерно к четырнадцати все это исчезло, но зато появилась тревога из-за оценок, и получится ли опять попасть в городскую сборную, или, например, я даже так тревожился, что все запорю, что мне даже перестало нравиться гладить форму перед играми, потому что это давало время на размышления, и я стоял настолько накрученный, что в тот вечер должен отлично сыграть, что даже больше не замечал тихих хихикающих вздохов утюга или особого запаха пара, когда нажимаешь кнопочку для подачи пара. Как я вот таким образом испортил все лучшие моменты. Как иногда мне казалось, что я сплю, и все это нереально, и однажды ни с того ни с сего я вдруг проснусь на середине шага. Частично из-за этого я, например, вступил в харизматическую церковь в Нейпервилле — чтобы духовно пробудиться, а не жить в тумане фальши. «Истина освободит вас» — Библия. Беверли-Элизабет Слейн любила это звать фазой чокнутого фанатика. И кажется, харизматическая церковь действительно помогла многим прихожанам и верующим, которых я встречал. Они были скромны, преданны и щедры, без устали отдавались служению церкви, даже не думая о награде, и жертвовали время и ресурсы на церковную кампанию по постройке нового алтаря с гигантским крестом из толстого стекла, поперечная балка которого светилась и была наполнена газированной водой, в которой плавали разные виды красивейших рыб. (Рыба — известный символ Христа среди харизматиков. Более того, многие из нас, самые преданные и активные, даже клеили на бамперы машин стикеры без слов и без всего, только с простыми линиями, очерчивающими контур рыбы — это отсутствие хвастовства показалось мне искренним и солидным). Но если честно, я очень быстро перестал быть тем, кто пришел, чтобы пробудиться и перестать быть фальшивкой, и стал тем, кто так жаждал впечатлить паству своей преданностью и активностью, что даже добровольно взял на себя сбор средств и ни разу не пропустил ни одного собрания, и участвовал в двух разных комитетах по координации сбора средств на новый аквариумный алтарь и решал, какие именно оборудование и рыбы нужны для поперечной балки. Плюс часто был тем, кто сидит в переднем ряду и чей голос в ответах был самым громким и кто наиболее вдохновенно размахивал обеими руками, чтобы показать, что в меня вошел Дух, и говорил на непонятных языках — в основном состоящих из «д» и «г» — не считая только того, что конечно же нет, не вошел, потому что на самом деле я только притворялся, что говорю на непонятных языках, потому что все другие прихожане вокруг говорили на непонятных языках и в них входил Дух, так что в припадке восторга я мог даже провести себя и заставить думать, что внутри меня правда пребывал Дух и что я говорил на непонятных языках, тогда как в реальности я просто выкрикивал снова и снова «Дагга мага ургл дургл». (Другими словами, так жаждал увидеть себя истинно перерожденным, что даже убедил себя, будто этот лепет был настоящим языком, каким-то образом не таким ошибочным, как английский, в выражении чувства Святого Духа, проносившегося сквозь меня джаггернаутом). Это длилось около четырех месяцев. Не говоря уже, как я падал на спину, когда пастор Стив проходил вдоль ряда и толкал прихожан, и в том числе меня, ладонью в лоб, но падал специально, а не будучи пораженным Духом, как люди вокруг (один из которых по правде потерял сознание и его приводили в чувства солями). Только когда однажды вечером после вечерни в среду я вышел на парковку, я внезапно пережил вспышку самосознания или ясности или как это назвать, внезапно перестал обманывать себя и понял, что все эти месяцы в церкви я тоже был фальшивкой, и был единственным, кто говорит и делает все лишь потому, что так же делают настоящие прихожане, и мне хотелось, чтобы все поверили в мою искренность. Меня это просто ошеломило, так живо я увидел, как обманывал себя. Открывшаяся правда была в том, что в церкви я стал еще большей фальшивкой, когда притворялся заново переродившимся естественным человеком, чем когда дьякон и миссис Халберштадт на своей миссионерской миссии впервые вдруг позвонили мне в дверь и уговорили попробовать. Потому что, по крайней мере, до церкви я себя не дурил — я знал, что был фальшивкой как минимум с девятнадцати лет, но хотя бы мог признать и встретиться с фальшью лицом к лицу, не обманывая себя, что был чем-то, чем я не был.

Все это было представлено в контексте очень долгой псевдодискусии о фальши с доктором Густафсоном, и передать ее в деталях заняло бы слишком много времени, так что я просто привожу некоторые самые яркие примеры. У нас с доктором Джи это вышло скорее в форме затянувшегося многосеансового качания туда-сюда в плане был я или не был полной фальшивкой, во время чего я все больше и больше ненавидел себя за то, что вообще подыгрываю. К этому времени психоаналиа я практически уверился, что он был идиотом, ну или по крайней мере весьма ограниченным в возможностях увидеть, что на самом деле происходит в людях. (Также ребром стояла вопиющая проблема его усов и постоянного поигрывания с ними). По существу он видел то, что хотел увидеть, а это такой тип человека, который я могу практически съесть на ланч в плане создания любых образов и представлений о себе, каких захочется. Например, я рассказал ему о периоде джоггинга, во время которого потерпел поражение перед импульсом ускорить шаг и более энергично двигать руками каждый раз, когда кто-то проезжал мимо или смотрел со двора, так что все закончилось костными шпорами и, в конце концов, пришлось опять-таки сдаться. Или потратил минимум два или три сеанса на воспоминания о примере с вводными курсами медитации в Общественном Центре Даунерс Гроув, куда меня уговорила пойти Мелисса Беттс из Сеттлмена, округ Дорн, на которых с помощью чистой силы воли я заставлял себя оставаться полностью недвижным в позе со скрещенными ногами и идеально прямой спиной еще долго после того, как другие ученики сдавались и падали на маты в судорогах и хватаясь за головы. Прямо с первой же встречи, несмотря на то, что маленький коричневый инструктор дал нам для начала только десять минут покоя, потому что разум у большинства людей с запада не может выдержать больше пары минут покоя и концентрации, не почувствовав себя настолько неприкаянными и не в своей тарелке, что они в панике сдаются, я оставался абсолютно недвижен и сфокусирован на вдыхании праны, опуская диафрагму, дольше всех, иногда даже полчаса, хотя мои колени и нижняя часть спины просто горели, и казалось, что по рукам ползают и из затылка вылетают рои насекомых — и мастер Гурприт, хотя и сохранял загадочное выражение лица, глубоко и с заметным уважением поклонился мне и сказал, что я сидел почти как живая статуя разума в покое, и что он впечатлен. Проблема была в том, что мы должны были продолжать медитацию и сами по себе дома, вне занятий, и когда я пробовал один, не мог просидеть и следить за дыханием больше пары минут, как чувствовал, что готов просто из кожи вон вылезти, и в итоге прекращал. Я только тогда мог сидеть и казаться тихим и сконцентрированным и выдерживать невероятно беспокойные и ужасные ощущения, когда мы все этим этим занимались — то есть только тогда, когда мог произвести впечатление на других. И даже на занятии, по правде, я часто концентрировался не столько на том, чтобы следить за праной, сколько на том, чтобы оставаться недвижным и в правильной позе и сохранять на лице глубоко умиротворенное и медитативное выражение на случай, если кто-то будет жульничать, откроет глаза и оглядится, плюс чтобы убедиться, что мастер Гурприт будет и дальше считать меня исключительным и называть тем, что уже стало моим прозвищем на занятиях, а именно «статуя».