Беседы об искусстве (сборник)

Архитектура наших соборов была необходима красоте этих женщин как грандиозное и соразмерное обрамление. Об этом пока не догадываются, однако это именно так. Под церковными сводами царит атмосфера сосредоточенности, там чувствуется трепет глубокой мысли в пытливых умах, там музыка задает ритм прекрасным часам дня и главным дням года, там поэзия не испытывает недостатка ни в героях, ни в последователях, там женщина чувствует, что почитаема всеми и душой, и плотью: вот где может родиться и сформироваться та, что должна стать нашей живой победой.

Что останется завтра от всего этого? Что уже осталось? Это чудо, что еще могут существовать девушки, подобные той, которой я любуюсь в церкви Божанси. Они являются к нам из прошлого; какое-то время некоторых из них еще можно будет встретить в наименее «цивилизованных» уголках провинции…

Но мне кажется, что сегодня их ждет та же участь, что и эти соборы, которым их прабабки послужили моделями: они уже не в моде.

Как жаль, что большинство наших провинциальных девушек отправляется в Париж! Как ужасно разбазаривает красоту это чудовище! Истощается гордость Франции, река нашей жизни, нашей энергии!

Но еще жива провинция, довольно часто говорю я себе в утешение…

В одном жесте этих девушек вся грация и всемогущество. Проходя по жизни, они озаряют ее. И их скромность соразмерна их силе. Девушки – это благословение граду и миру. Носительницы жизни, ощутимые формы надежды и радости, материя всех шедевров! Они так близки к Природе! Никогда их движения не грешат против божественной геометрии! Они возрождают душу тем, кто их понимает. Дева: какое чарующее слово. Мать: нежность, равноценная красоте! – для меня, гончара, что счастлив лепить на своем круге по образу их прелестных форм прекрасные, творящие иллюзию вазы; это им я отсылаю множество раз на дню свою мысль. – В них не только обаяние, но и доброта; а порой они бывают оклеветаны – подобно гению.

Улица – какая школа! Жесты естественны, драпировки ложатся как надо… Поступь этих идущих в церковь молодых женщин лишена напускной скромности – прямой стан, твердый шаг по тихой улице маленького городка… Это не светские женщины с их полупрозрачной плотью, умащенной самыми вычурными благовониями, где жизнь побоялась бы явить себя, где душа прячется. Я говорю о существах простых, настоящих, здоровых и вполне живых, об этих женщинах, обетованных радости и самопожертвованию, которых мы любим и заставляем страдать.

В час гнева, когда мы злоупотребили их терпением, от них исходят молнии и пророческие голоса, звук которых удивляет и врезается в память, готовый вновь прогреметь, если будет необходимо, чтобы напомнить нам о долге.

…Это дитя нашего племени, девочка с тонким крестьянским личиком, сидящая на ступенях крыльца, даст во втором поколении плоды очень большой красоты. – Какая чистая еще страница! Какая безмятежность!

Женщина – истинный Грааль. Коленопреклоненная – она прекраснее всего; так думали готические мастера. Церковь снаружи – коленопреклоненная женщина.

Провинция еще полна дивными запасами духовных богатств. Здесь беспрестанно встречаешь ту глубину чувства, которая сохранилась в нашей крови такой, какой нам ее передали предки. Именно здесь неистощимый источник восхитительной самоотверженности моряка, солдата, авиатора. Великолепное мужество, заставляющее усомниться во зле! Здесь еще есть основа для подлинной человечности.

4

Вернулось время резонеров. Как всегда, они болтают, разглагольствуют по-ученому и не хотят принять того, чего не могут понять. Они рассуждают об искусстве Средних веков, задают тысячу вопросов и почти ни один не решают; а для прочего предлагают всякие системы…

Но, господа резонеры, в старину простой мастеровой не мудрствовал, а непосредственно в себе самом и в природе находил ту истину, которую вы ищете в библиотеках! И этой истиной были Реймсский, Суассонский, Шартрский соборы – возвышенные утесы всех наших больших городов: этой истиной был сам гений Франции.

Потому что у мастеровых былых времен была душа, та душа, которую архитектура должна чувствовать за собой, чтобы привести принципы к высшему выражению нюансов.

Я очень хочу, господа ученые, чтобы рядом с вами они были детьми, эти умельцы, эти рабочие: только они-то были детьми в Школе Истины – а вы?

О, эти рабочие! Не иметь возможности узнать, произнести их имена – эти смиренные и возвышенные имена людей, которые умели кое-что!..

Мне часто грезится, будто я вижу их, следую из города в город за этими паломниками Труда, охваченными горячечным недугом творчества. Я останавливаюсь с ними у Матери, что объединяет мастеровых, исходивших всю Францию, совершенствуясь в своем ремесле. Мы садимся за трапезу; мы молоды и сильны; мы рассказываем, что знаем… Суждения этих ясновидцев, их споры о прекрасных вещах, их знание и их мысль, где отражается готовый воплотиться колосс… Они работали в Реймсе… Они видели Сен-Дени, Шартр, Нуайон, Амьен… многие из них работали и там и там, и все это величие в их взгляде, в их душе. Титаны!

Однако это очень простые люди, братья и ближние тех провинциалов, чью нынешнюю жизнь мы видим, и этих девушек. Но в них – великая мысль времени, и, чтобы осуществить ее, они в постоянной связи с природой; и они сильны и здоровы. В них есть воздержанность, добродетель, энергия больших благородных животных, которые поддерживают свою пригодность к выполнению природных функций. Над этими мощными организмами душа порхает, окунаясь в них беспрестанно, чтобы не потеряться в областях гордыни и химер. – Они задумывали, как малые дети, и осуществляли, как крепкие рабочие.

Хотел бы я сесть за стол с этими каменотесами.

5

Зачем вознесли они свои колоссальные остовы, соборы?

Чтобы укрыть там – надежно, как они полагали, – неощутимое яйцо, зародыш, требующий столько терпения, столько забот: ВКУС, этот атом чистой крови, который нам передали века и который мы, в свою очередь, должны были передать дальше.

Все это гордое равновесие, все это скопление прославленных гением камней, вознесшихся до крайних пределов, где человеческая гордость потеряла бы соприкосновение с жизнью, с родом и провалилась бы в пустоту, – все это лишь реликварий или, скорее, – ибо это живой реликварий! – Сфинкс, хранитель Секрета…

Можно сказать, что секрет потерян, потому что лишь немногие сегодня могут ответить сфинксу, притаившемуся повсюду в наших французских городах.

Мы сумели бы ответить готическому сфинксу, если бы сама природа не стала для нас непостижимым сфинксом.

В соборе – вся простая красота предвосхитившего его менгира.

Бесспорно, романские и готические тесаные блоки сильно напоминают, в общих чертах, друидические камни.

Но и большое дерево участвовало в создании монумента. Не меньше, чем древние камни, скопление которых составляет собор, я люблю могучие деревья; между теми и этими я замечаю родство. – Огромные, подпиравшие галльские хижины бревна – не прототип ли это контрфорсов? Сами контрфорсы?

С другой стороны, наверняка тут есть и воспоминание, варварское и непосредственное, о римском доме.

В соборе соединились и римское искусство, и варварский контрфорс.

А эти руки, поддерживающие своды, эти сухожилия-разгибатели!

Циклопические стены, оживленные растительностью, неизменно декоративны. Так и готика собирает в единое упорядоченное целое камни, цоколи и пускает поверху флероны, кроссы, шипы, в подражание ползучим растениям.

Все линии – линии победы. Они великолепно венчают здание, несомые всем его логическим развитием.

К этому эффекту стремятся в школах, и всегда безуспешно, потому что школа выдумывает правила, которые не подтверждены природой. Природа не хочет прививаться к нашим бредням. Она остается верной своим собственным законам, которые никогда ее не обманывают: как у моря есть свои пределы, так и у движения есть своя обоснованность. – Готические мастера ничего не измышляют. Измышление – это богохульство.