Всемирный следопыт, 1927 № 11

Оймекон принадлежит к самым холодным местам на земном шаре и соперничает с Верхоянском. Здесь морозы достигают до 60 градусов, и по такому морозу путешественники сделали еще около 700 километров, отделяющих Оймекон от Якутска!

Только 24 декабря 1926 г., пробыв в путешествии 6У2 месяцев, путешественники вернулись в Якутск. Приключения и лишения этой экспедиции и ее открытия подробно описаны в печатающейся сейчас книге С. В. Обручева — «Открытие последнего великого хребта».

Мы не будем останавливаться на многочисленных экспедициях, исследовавших Крым и Кавказ, так как здесь исследования не были сопряжены с огромными опасностями— и все эти экспедиции являлись продолжением прежних экспедиций. Мы не будем также останавливаться и на специальных экспедициях — геологических, ботанических и зоологических, хотя многие из этих экспедиций открыли новые залежи естественных богатств. Кроме таких экспедиций, за последние пять-шесть лет в СССР был снаряжен целый ряд этнографических экспедиций с целью изучения быта разных народов Союза.

В СССР насчитывается до двухсот различных народностей, и до сих пор сохранились целые области и племена, где живы еще первобытные верования, обычаи, песни и сказки.

Революция внесла глубокие изменения в жизнь и быт всех народов СССР и ускорила разрушение старинных отживших верований и обычаев, а между тем для науки представление о прежнем укладе жизни и быта, народов имеет важное значение.

Чтобы запечатлеть умирающие под влиянием социальной революции, уходящие из жизни следы прежнего быта, было организовано несколько этнографических экспедиций. Этим экспедициям удалось впервые выявить народный эпос киргизов, казаков и ойратов. Много сделано также и в области изучения древне-русского эпоса, сохранившегося еще в глухих углах северо-запада РСФСР — в Олонии и в Вологодской и Архангельской губерниях.

Подводя итоги всему сказанному, мы должны еще раз повторить, что исследовательская работа, широко развернувшаяся после Октябрьской революции, привела к целому ряду важных открытий, ценных не только для развития каждой отдельной отрасли знания, не и для познания географии нашего Союза в целом.

Кроме того, работы и открытия научно-исследовательских экспедиций за истекшее десятилетие поставили на очередь ряд новых вопросов. Советские «следопыты» раскрыли ныне картины различных уголков нашей обширной страны, где работы всякого рода, можно сказать, «непочатый край».

Экспедиции первого десятилетия революции — это только первые «наметки», первые шаги в деле действительно-научного и планомерного изучения великой республики трудящихся.

Вез сомнения, в ближайшие же годы мы будем свидетелями, как тысячи молодых и смелых советских «следопытов» будут неутомимо исследовать малоизвестные области СССР, и, в результате этой коллективной работы, мы, в конце концов, будем действительно знать свою страну, которая для очень и очень многих из нас является еще и до сих пор «страною неизвестностей».

ОБО ВСЕМ И ОТОВСЮДУ

ДЕСЯТЫЙ ОКТЯБРЬ ЗА ПОЛЯРНЫМ КРУГОМ

(К рисунку на обложке).

Снежный мех горностая, серебрящаяся трауром лисица, льдистый песец, сверкающий темнобурый куний мех, молочная белизна зайца… И другие меха: дымчато-светлые, огненные, оранжевые, угольно-черные, молочно-голубые… Меха колючие и атласные, щетинистые и бархатные, шершавые и плюшевые…

Все это добывал Лони-охотник, Лони-владыка тундры, властелин зверей и повелитель птиц, белыми неслышными тенями перелетавших с ветки на ветку в очарованном безмолвии полярной ночи…

Лони выехал в факторию Госторга сдавать меха. Темная ночь спала над тундрой, рубины, сапфиры и топазы звезд переливались на ледяном небе. Узкая лесная тропка вела Лони мимо накрытых ватным пологом разлапистых деревьев к далекому Миоран-озеру, скованному морозами. И когда тропа расширялась и фыркающие олени выносили нарту в пушистый снежный овал прогалины, когда неожиданно светлело и темное небо раскидывало над тундрой расшитый драгоценными камнями светящийся ковер — тогда Лони привставал, и гортанный крик «Гей-о-гей-го!» будил сонный покой заснеженных деревьев.

Олени брали вскачь, и ветвистые рога их сплетались в фантастический пляшущий узор. Лони садился, плотнее запахивался в малицу и дремал, вверяя нарту безошибочному инстинкту упряжки.

Полярное небо Лапландии переливалось роями звезд, шли часы, однозвучно скрипел снег под полозьями, опушенные инеем безостановочно бежали олени, меркли звезды, и седые туманы закрывали небо. Нарта с железным визгом проскрежетала по валуну. Лони встряхнуло — и он открыл слипавшиеся глаза.

Небо потемнело еще больше, но там, где еще недавно мерцало семь фонариков Большой Медведицы, где была серебристая пыль Млечного Пути — там вспыхнула сказочным великолепием прозрачно-зеленая, словно колеблемая ветром лента северного сияния. Качаясь и переливаясь, она расширилась и спустила на землю чудовищный стеклянный занавес, драпирующийся в красные и зеленые складки почти неправдоподобной математически-выверенной правильности.

Привычный взгляд Лони сонно-равнодушно скользнул по небу, по тропинке, полого спускавшейся к темневшему в белом ожерельи леса озеру. И вдруг…

В небо, пылающее прозрачно-нежными огнями северного сияния, вызывающе ярко воткнулся ослепительно-яркий, стройный, как гигантская свеча, луч. Он завертелся по небу, обходя его семимильными шагами, заплясал и заметался в быстрой пляске. Потом над притаившейся в снегах тундрой пронесся гулкий гром взрыва, и огненный змей, чертя на угольно-черном небе золотую полосу, взлетел вверх; снова рвануло ледяной воздух взрывом — и потревоженные рубины, сапфиры и топазы звезд роем посыпались на землю…

Прозрачный морозный воздух принес Лони многоголосые крики. Они, казалось, раздавались совсем близко. Пляшущий луч промчался по верхушкам деревьев, дробясь в снежинках фонтанами разноцветных брызг, — и вдруг вонзился огненным глазом в глаза Лони.

Олени, фыркая и храпя, попятились назад. Луч исчез так же мгновенно, как и пришел, и снова грохнули взрывы, и рои звезд посыпались с неба. Ослепленные олени рванулись и бешено помчали нарту вниз, к мертвому зеркалу озера, где дорога круто заворачивала к морю.

Колючий ветер свистел в ушах, снежная пыль слепила глаза, и обезумевшему от ужаса Лони казалось, что он мчится в бездну. Потом вынырнуло море, где по черным волнам медленно плыли освещенные фантастическим светом сверкающие льдины. Еще один поворот — и бешеная упряжка вынесла Лони на берег. Он увидел маяк, сияющий дробящимся и переливающимся светом разноцветных ламп и светящихся транспарантов, увидел оживленную толпу празднично одетых лопарей, и гигантская надпись огненным пожаром метнулась ему в глаза—

ДЕСЯТЬ ЛЕТ СОВЕТОВ!

Скрипя полозьями, отбрасывая причудливые колеблющиеся тени на свеже-укатанный снег, подъезжали новые нарты. Снова стонущий взрыв потряс воздух, и снова огненный клубок прочертил золотую дугу на небе. Лони повернулся и увидел на прибрежном утесе группу людей, зажигавших спицы большого колеса. Спицы задымились, загорелись — и колесо завертелось, вихрем разбрасывая снопы разноцветных искр. А еще выше Лони увидел источник огненного луча. Он струился из пузатого одноглазого котла, и два моряка, поворачивая котел, буравили северное сияние вызывающе властным снопом электрического света…

Это был Десятый Октябрь. Тот Октябрь, который заполнил библиотечку маяка нужными для труженика-зверолова книгами и связал этот заброшенный за северный полярный круг маленький культурный центр волнами радио с далекой — и такой близкой — Москвой. Тот Октябрь, который научил детей Лони грамоте, а самого Лони освободил от гнета царских полицейских и хищников-купцов, менявших на спирт и дешевые побрякушки драгоценную теплоту и бархатную ласку серебристого траура лисицы, снежного плюша горностая, молочной белизны зайца и еще многих других дымчато-светлых, огненных, молочно-голубых и угольно-черных мехов…