Всемирный следопыт, 1927 № 11

Это был невысокого роста худощавый человек. Казалось, он насквозь был прожжен солнцем и пропылен песками Каракума. У него был прямой длинный нос, похожий на клюв. В зеленоватых глазах прыгали продолговатые кошачьи зрачки. Когда он смеялся, все его красное, обожженное лицо собиралось в складки, а нос еще больше выставлялся вперед. На затылке, ниже выцветшей фуражки, короткие волосы торчали кверху, как диковинные перья. Когда он оглядывался через плечо или смотрел в сторону, то слегка нагибал голову вбок. В такие минуты он чрезвычайно был похож на птицу, и потому получил прозвище — Ворон.

Он проделал несколько походов против Джунаид-хана и теперь с ласковой насмешкой глядел на пушку, которую ему навязали. Мысленно он видел целую вереницу верблюдов, которая тащила ее по песку. Он улыбнулся и подумал, что дорого бы дал, лишь бы пушка оказалась у хана. Быстрый, как вихрь, отряд хана пополз бы со скоростью украинских волов.

Командир эскадрона прошел двор, бегло и внимательно оглядел красноармейцев, чистивших коней и оружие, и направился к дому. В прохладной комнате, растянувшись на шелковом одеяле, он отдался своим мыслям. Два дня назад пришло секретное сообщение о том, что хан пройдет из Персии через оазис Джаланач.

Много лет Ворон участвовал в борьбе с ханом. Менялись методы борьбы, росли силы хана, но главным в этой борьбе всегда было одно и тоже — вода.

Два года Ворон подбирал коней для эскадрона. Туркменские кони двое суток могли вынести без воды. Верблюды в росные ночи, когда колючки в пустыне были влажны, могли итти более трех суток, не получая воды.

Чтобы уменьшить испарение в фляжках, Ворон приказал обшить их сверху белым войлоком. Впоследствии он убедился, что фляжки в войлоке хранят воду долее обычного на целые сутки. Около трех лет Ворон приучал пулеметчиков к езде на верблюдах. Они могли держаться даже на рыси и обычно охраняли караваны с водой.

Ворон достал карту, разостлал ее и впился в нее круглыми глазами. Его лицо имело слегка беспомощный и растерянный вид. Все сложные расчеты, выучка людей, даже вооружение должны были измениться в зависимости от того, где пройдет Джунаид-хан.

— Если тут… — бормотал Ворон, проводя пальцем через сплошные пески, — он, как скорпион, песку не боится… Тогда мне за ним одиннадцать дней пути.

Командир эскадрона замолк и откинулся на подушки.

«Надо брать ватные халаты. Ночью в пустыне очень холодно. Продовольствие, патроны — и непременно брать пулемет». Привычные цифры пудов и рассчеты пути замелькали в его голове.

«Ну, а если тут пойдет?» — палец командира медленно стал двигаться через оазисы, а лицо делалось все более испуганным. Потом он закрыл глаза. Казалось, он увидел что-то, приведшее его в ужас.

— Ну, и натворит! — наконец вслух проговорил он и, промолчав, снова продолжал вслух свои соображения. Он заговорил коротко и решительно, как будто отдавал приказания.

— Только воду! Все остальное к чорту! Без верблюдов поеду. Продовольствие каждый с собой возьмет. За сутки догоню. Халаты брошу: без них жарко будет. Один пулемет, воду на запасных коней и — айда!

Ворон спрятал карту в карман и снова задумался. Он ни к чему не пришел и чувствовал себя очень скверно. Негромко он отдал приказание дневальному. В комнату вошел проводник-иомуд и сел возле двери. Ворон доверял ему во всем. Оба вместе служили много лет и не раз сражались с Джунаид-ханом. Черный, как уголь, с резким, хищным лицом и длинными разбойничьими усами, Магома терпеливо сидел и молчал. Он выслушал все опасения командира, потом поднял соломинку и долго укладывал ее на вытянутом пальце, стараясь сохранить равновесие.

— Как это называется? — медленно спросил он по-русски.

— Весы, — отвечал командир эскадрона. Магома оживился и заговорил на своем языке.

— Судьба будет держать весы жажды вот так, — он воинственно протянул руку вперед. Лицо его стало угрюмым и диким. — С этой стороны будем мы, с другой — Джунаид-хан. Каждый будет лить на весы кровь и воду. Но у кого будет больше воды, тот победит. — Магома сделал театральный жест и умолк.

— Это я без тебя знаю, что вода нужна, — слегка обидевшись, сказал Ворон.

— А потом будет вот так, — продолжал торжественно декламировать Магома. Он поднял лицо кверху и заговорил за воображаемую Судьбу.

— О, Жажда, возьми твои весы! Ты видишь, эта чаша поднялась. Возьми кровь хана и разлей ее под солнцем по всему песку Каракума! — Магома замолчал, как бы ожидая увидеть от своей импровизации эффект на лице командира. Но красное лицо Ворона с длинным носом и круглыми зелеными глазами внимательно уставилось на него без всякого выражения.

— Так где же он пойдет? Что брать, и чего не брать? — переспросил командир эскадрона.

Магома молчал.

— Ни черта ты, братец мой, не знаешь, — грустно проговорил Ворон. Он спрятал карту в карман, и оба вышли во двор.

IV. Первый удар.

Поздно ночью по всему оазису завыли собаки. По роще между крепостными стенами бешено протопотал конь. Бессильный, тихий удар в ворота, сопровождаемый стоном, поднял на ноги дневального. Разбуженный Ворон подошел к воротам. С улицы в приоткрытую щель ворвался конь. Он был в мыле и дрожал всем телом. Прямо к ногам командира с седла сполз человек. Дневальный поднес фонарь. Старый узбек, стоя на четвереньках, с трудом поднял голову кверху. На секунду он как будто исчез в темноте. Фонарь качнулся в руке пошатнувшегося молодого красноармейца. Потом белый круг от фонаря пробежал по земле и снова в упор осветил окровавленную человеческую маску. Борода раненого вымокла в крови. Вместо ушей и носа зияли раны. Изувеченный человек тихо бормотал что-то, но Ворон не понял, что именно.

— Дарган-Ата, Отец Лоцманов… — отчетливо проговорил, наконец, раненый.

— Тревогу! Фельдшера! — как эхо отозвался Ворон, подхватывая падающего лицом вперед старика.

Через несколько секунд, раздирая уши, медная труба задребезжала тревогу. Началось что-то невообразимое. Дневальный подбежал к груде сухой колючки, приготовленной для этого случая. Он вылил на нее банку керосину и бросил спичку. Весь двор осветило, как днем. Отчаянный рев перепуганных верблюдов, ржанье коней и топот бегающих кавалеристов — все это вспыхнуло, как пламя, и так же быстро погасло. Посреди двора в темноте стояли стройные ряды всадников.

— Пусть верблюды идут следом. При орудии оставить пулемет и десять человек. Са-а-ди-ись!

Тесные ряды рванули в карьер и понеслись в непроницаемый мрак. Почва была каменистая, и лошади шли легко. В ночном небе протянулась закатная розовая полоса. Потом она стала яркой. Скоро в небе заполыхало пожарное зарево и осветило серые пески. Какой-то непрерывный, ровный звук наполнял пустыню. Его было слышно сквозь гром копыт эскадрона. Потом он расщепился в аккорд — и стало ясно слышно человеческие голоса:

_{Тесные ряды грянули в карьер. Из мрака выступал пылающий оазис. Это было сплошное море огня…}

— О-о дот вайдот! (На помощь!).

В рядах всадников кто-то нервно сказал:

— Жители кричат…

Через полчаса карьера пришлось перейти на шаг. На пути была дюна. Потом сразу из мрака выступил пылающий оазис. Это было сплошное море огня.

Оглушительно шипели деревья. Их ветви корчились в пламени. По верху стен метались черные людские тени. Окраина оазиса еще была цела, и на ослепительном пламени чернильными силуэтами выступали тополя. Глиняные крепости превратились в огромные печи, в которых горели люди вместе со своим скарбом.

Ворон спешил эскадрон и почти всех людей выслал на помощь жителям. Противника не было. Разъезд никого не встретил. Спасать людей из охваченных пламенем крепостей было чрезвычайно трудно. Непонимающие, неслышащие люди, обезумевшие от резни, бегали по стенам и кричали: