Всемирный следопыт, 1927 № 11

I. Город крепостей.

В оазисе Дарган-Ата наступал вечер. Жгучий, раскаленный день клонился к закату. С Аму-Дарьи тянуло прохладой. Зеленые поля, окружавшие оазис, томились под оседающим облаком пыли. Несколько дней в песках бушевал ураган. Рощи оазиса были серо-стального цвета от пыли. Из массы унылой землистой зелени повсюду поднимались бесконечные глинобитные стены.

Все селение имело необычайно мрачный вид. Каждый дом вместе с фруктовыми садами и огородами был окружен со всех четырех сторон неприступными стенами. Продолговатые бойницы в лучах заходящего солнца зияли черными дырами. Круглые башни поднимались по углам. Огромные ворота, обитые проржавевшим от времени железом, были похожи на тюремные.

Изнутри вдоль стен проходили широкие карнизы. Там возле бойниц могли помещаться защитники крепости-дома. Над воротами стена выступала вперед, и на ней стояли большие бочки с водой. В случае осады и попытки поджечь ворота, бочки валили на бок, и вода текла на ворота в прорезы стены.

Оазис, включавший около тысячи жителей, имел не более десятка огороженных невидных домов. В каждой крепости жила семья из нескольких поколений. Каждая крепость имела свою воду, продукты и топливо. Женщины изготовляли ткани и ковры. Они же собирали фрукты в рощах, которые разделяли крепостные стены и сплошь покрывали все пространство оазиса.

Разрозненные человеческие голоса в сумеречных рощах глохли в пыльной чаще, и глинобитные молчаливые крепости казались необитаемыми.

На закате солнца, когда красные лучи освещали только пыльные верхушки деревьев и верхние края стен, — внизу в сумраке рощ начиналось оживление. Разгороженные крепости-дома вели большую торговлю. В этот час узбеки, населявшие оазис, разъезжались с базара по домам.

Дарган-Ата («Отец Лоцманов») вполне оправдывал свое название. Каждый раз проходящий пароход брал провожатого, так как фарватер Дарьи за две недели совершенно менялся. Жители знали жизнь реки, и чуть не каждый из них мог безопасно провести судно среди перемещающихся отмелей. Провожая пароход, они всегда заказывали товары. Рядом с базарной пристанью вереницей стояли навесы. Здесь был базар. Узбеки торговали с кочевниками-иомудами. Большинство товаров хранилось дома. Под навес привозили только то, что могли продать за день.

Теперь, на закате солнца рощи были наполнены скрипом арб, говором толпы и окриками погонщиков. Купцы в полосатых шелковых халатах разъезжались по домам после базарного дня. Облака пыли, невидные в сумерках, поднимались высоко над деревьями и клубились в последних, угасающих лучах солнца. Скрипели огромные крепостные ворота, впуская своих обитателей.

С наступлением прохлады внутри крепостей началась жизнь. Стук топора, вечерняя песня, рев домашних животных, говор людей доносились от одного дома к другому вместе с вкусным запахом вечернего плова.

С полей, окружающих оазис, возвращались запоздалые работники. Это были младшие члены семьи. Они работали на полях, в то время как старики торговали. Черные от загара, молодые и сильные— они шли толпами. Босые, в одном белье, нередко в одних бумажных штанах, засученных по колено, и с тяжелыми заступами на плечах. У каждого за ухом торчал красный или желтый цветок. Когда им открывали ворота, костры на мгновенье освещали опрятное белоснежное белье и яркие расшитые тюбетейки на головах, похожие на ночные цветы.

На угловых башнях появились люди, которые осматривали стены и перекликались друг с другом. Но в голосах караульщиков слышалась тоскливая робость. Воинственные узбеки, несколько столетий назад захватившие эти края, давно выродились в кротких, миролюбивых земледельцев.

Теперешние узбеки имели ласковые, чуть-чуть печальные глаза, слегка влажные, как у женщин, прямой, правильный нос и тонкие, изящные пальцы с миндалевидными ногтями. Кроме того, они обладали медленными, спокойными движениями и огромной коммерческой сметкой.

Побежденные иомуды остались полудикими кочевниками.

Хищные, проворные и отважные — они при каждой возможности нападали на оазисы. Никто даже приблизительно не знал их численности.

Последние дни стали ходить грозные слухи. Иомуды целыми отрядами стекались к оазисам, и потому голоса ночных сторожей звучали тихо и неуверенно.

II. Вождь иомудов.

Седой, как лунь, благообразный Джунаид-хан решил повернуть назад колесо истории и изменить дело многих веков. Он объединил иомудов и повел борьбу за плодородные земли. Прежде всего он захватил все дороги.

С древних времен у разрушенных крепостей остались колодцы. Мимо них проходили торговые пути. Джунаид-хан выставил возле колодцев вооруженных пастухов и стал собирать подати с узбекских караванов. Если к колодцу приближался отряд красноармейцев, то иомуды садились на коней и мгновенно исчезали за первой дюной. Каждый караван, подходивший к колодцу, встречали выстрелами в воздух.

За водопой верблюдов и несколько мехов соленой воды купцы отдавали целые тюки шелка, ящики чая, свертки ковров и мешки сушеных фруктов. Если же они сопротивлялись, то иомуды отгоняли верблюдов от водопоя. Двинувшись вперед, караван терял половину верблюдов.

Через два года Джунаид-хан имел вооруженную свиту из нескольких десятков пастухов. Но старый разбойник никому не доверял. Во время намаза, когда хан снимал оружие, весь конвой становился полукругом спиной к нему. Всякий, кто повернулся бы лицом к спине безоружного хана, был бы повинен смерти.

Крайне воздержанный в пище, Джунаид-хан быстро стал «святым» в глазах пастухов, хотя жестокость его не имела границ.

Захваченных мирных жителей целыми толпами приводили к его юрте, и Джунаид ровным, тихим голосом обычно отдавал приказание перебить всех. Палачи бросались на безоружных людей, а хан важно непокойно шел совершать намаз.

Последние годы он посылал целые караваны контрабанды в Персию. Осенью 1918 года он почувствовал себя достаточно сильным. Как всегда, по ночам вокруг его юрты горели костры. Неподвижно стояли вооруженные иомуды и охраняли хана. Какие-то люди приезжали на взмыленных конях и выкрики-кивали издали условные слова. Из юрты им отвечал истомленный бессонницей голос хана, и стража пропускала их в юрту.

Через несколько дней Джунаид-хан, окруженный телохранителями, двинулся к Хиве. Дважды в день из-за дюн выезжали навстречу ему многочисленные отряды иомудов. Всадники молча склонялись к гривам коней при виде «святого» и так же молча следовали за ним. Когда хан приблизился к Хиве, он показал рукою на город и бесстрастным, спокойным голосом проговорил:

— Резать всех.

Три дня горела Хива, и на всех улицах шел кровопролитный бой. Потом явилась кавалерия Буденного. Целую неделю с боем уходил старый хан к границе. Больше половины людей потерял он, пока пробился в Персию.

Прошло шесть лет. Узбеки решили, что с Джунаид-ханом покончено. О нем рассказывали легенды и пели песни. Но летом оазисы, расположенные по Дарье, охватила паника. Все говорили о том, что хан скоро возвратится из Персии. Жители чинили крепостные стены, оставшиеся от прадедов, вооружались и выставляли усиленные караулы по ночам.

III. Расчеты Ворона.

Могущественному Джунаид-хану, на случай его вторжения, противопоставлялся один эскадрон и стирая медная клиновая пушка. Эскадрон должен был охранять все оазисы по Дарье и целую полосу каракумских песков в двести километров длиной.

Когда пушку ввезли в оазис Джаланач, она вызвала сенсацию. Толпы жителей торопливо шли в густой пыли, которую подымали колеса пушки. Узбеки с изумлением трогали руками раскаленную на солнце медь и качали головами. Четыре желтых верблюда важно выступали, влача за собой орудие. Эскадрон рысью прошел вперед и расположился за крепостной стеной самого большого дома. Через полчаса у ворот крепости орудие встретил командир эскадрона.