Стон (СИ)

Двадцать лет бессмысленного существования раздробили память Старика на крошечные кусочки, собрать которые в единое целое он, как ни старался, так и не смог. Он давно не помнил себя самого: кем был когда-то, что его окружало, какие страсти кипели вокруг. Смутные видения о ком-то сильном и беспощадном, рухнувшем с небывалых высот, не беспокоили его совершенно. К нему это отношения не имело.

Он знал только этот берег и Киро, подарившего ему шанс снова стать человеком. Он знал тоску по нему. Страстное желание уйти. Надежду, что ждать осталось недолго. Ярость на двух заигравшихся идитов, управляющих дарованными им Владениями по-детски неумело и бестолково, играющих с ним также по-детски жестоко, глухих к ежедневным призывам избавить наконец от мытарств, от испытания слишком затянувшейся жизнью.

И нежность — небывалую, вновь и вновь ошеломляющую своей нерастраченной силой. К Шерлоку. К тонким, подвижным пальцам, которые так смертельно хотелось поцеловать.

Собственно, этого ему было достаточно.

*

Заболел он неожиданно, в одночасье. Наступило утро, когда подняться с постели получилось с трудом — силы оставили. Ни кусочка, ни крошечной капли силы. Чужое, неподъемное, наполненное пугающей тяжестью тело, которое еле-еле удалось дотащить до унитаза, чтоб позорно не намочить штаны…

Слабость изводила паралитической дрожью — и кружки не удержать.

Потом на иссохшее тело набросилась боль. Набросилась кровожадно и алчно: ни на минуту не оставляя своё черное дело, пожирала отмирающие внутренности, ломала кости, догрызала остатки разума и души.

Старик терпеливо и чутко прислушивался к её звериному урчанию, пытаясь понять, что это: рак или поедающая его тоска. Но что бы это ни было, он с радостью принял казнь. Несомненно, боль очень быстро его убьет — вряд ли сердце выдержит столь свирепый напор. Старик успокоился и перестал враждовать с Небесами и Преисподней.

С болью он не боролся. Даже думать об этом не смел. И как бы он мог? Она приближала так долго вымаливаемый конец. Пил анальгетики и стискивал зубы. К тому же, кто-то из тех Двоих как видно решил его пощадить — временами боль отступала. Сознание Старика прояснялось, чуть-чуть прибавлялось сил, и он пожелтевшим, изможденным призраком брел к берегу моря. Шел еле-еле, отдыхая на каждом шагу, а дотащившись, падал на спину, долго восстанавливая изодранное дыхание.

Отдышавшись, он садился к морю лицом, зло отгоняя пугливую мысль, что вряд ли осилит дорогу назад. Но соленая влага его освежала, он благодушно жмурился и улыбался. Наслаждался уходящей жизнью.

Браниться больше не было смысла — его наконец-то услышали.

Теперь он беседовал, и беседовал исключительно с Шерлоком. Шептался как заговорщик. Рассказывал о Киро, о том, как скучает по нему все эти двадцать лет, как прекрасен Киро, как великодушен и добр.

И как безумно Старик влюблен. В него. В своего Шерлока.

В умирающем сердце любовь вспыхнула с новой силой. Любовь без воспоминаний и грёз. Не имеющая очертаний. Просто нечто огромное и сияющее. Даже боль не могла притушить это всеобъемлющий свет.

Надышавшись и наговорившись, Старик отправлялся домой, преодолевая обратный путь на пике изнеможения. До постели добирался, шатаясь и издавая громкие, хриплые стоны — устал, боже мой, как я устал… Валился на старый диван почти без чувств и погружался в полный кровавого ужаса сон.

Так он и доживал — от боли до боли.

*

Сегодня у Старика особенный день — сегодня Старик умрет.

Ему снился Шерлок — молодой, улыбающийся и счастливый. Он стоял на том самом месте, где когда-то задохнувшийся от быстрого бега Киро впервые прижал к себе тонкое, позолоченное медовым закатом тело и выдохнул в обветренный рот: «Я без ума от тебя, мой Ромео».

Шерлок пристально вглядывался в горизонт: как видно, кого-то ждал. А может быть, просто наслаждался раскинувшимися перед ним синью и беспредельностью. Море ласкало его босые ступни, ластилось, заигрывало, манило.

«Осторожно, Шерлок! — в ужасе крикнул Старик. — Море сегодня опасное».

Но Шерлок успокаивающе качнул головой: не волнуйся, я буду осторожен.

И улыбнулся.

Старик прошептал: «Мой мальчик…»

А потом крикнул так громко, как только позволили изношенные, забитые никотиновой гарью легкие: «Мальчик мой! Ты простил?»

И услышал: «Я простил тебя, маленький…»

Старик дернулся умирающим телом — мощная волна прошлась от макушки до пят, словно один из чертей того ада, в котором он мучительно догорал, вонзил ему вилы в бок. И проснулся.

Поначалу он был уверен: случилось несчастье. Слишком уж тепло улыбался Шерлок — так улыбаются только не чувствуя ни страдания, ни обиды. Не чувствуя ничего.

Все эти годы Старик волновался за Шерлока: здоров ли, счастлив ли, любит ли его Джон по-прежнему преданно и глубоко. Вот и сейчас тревога взорвала грудную клетку сердцебиением: беда, с ним случилась беда! Не уберёг чёртов рыцарь!

А потом, дрожащий и ошеломленный, Старик понял, что произошло невозможное: боль, источившая его тело, исчезла, и оно стало воздушным, легким, с минуты на минуту готовым взлететь.

Так вот оно что… Наконец-то! Он давно готов к путешествию, куда бы дорога ни привела.

Самое главное — мальчик жив и здоров.

Умереть бы на берегу.

Но туда Старик ни за что не дойдет.

Даже не доползет.

Он знал, что никто не придет на его могилу, не принесёт цветов, и был несказанно этому рад. Цветов достойна Лорена — прекрасная, любящая и нежная, ушедшая так непростительно рано. А он… Никому не нужному, всеми забытому старику вполне достаточно горсти родной земли. Земли, которая мягче лебяжьего пуха, теплее ясного солнышка.

* итальянское сухое печенье

** патологическое состояние сна

Комментарий к Глава 41 Я не плачу. Я умираю.

http://www.youtube.com/watch?v=T2yWYhj3U3c

Очень прошу вас, дорогие мои, внимательно послушать эту песню.

Без неё картина не будет полной)

http://static.diary.ru/userdir/6/5/5/2/655277/69718253.jpg

Таким я увидела юного Киро)

========== Глава 42 Я люблю тебя, Шерлок. Навеки твой Джон Х. Ватсон. ==========

Дорогие мои, глава получилась довольно объемной, но, надеюсь, вы не заскучаете, тем более что она заключительная. Здесь сплошной сироп — из серии «все хорошо, а будет ещё лучше…»)))

«Я, Джон Хэмиш Ватсон, счастливейший из смертных. Но иногда мне кажется — я бессмертен. За каким дьяволом умирать, если всё так ослепительно хорошо»…*

Этими словами я когда-нибудь начну свои мемуары. Если, конечно, у меня найдется на это хотя бы одна гребаная минутка. Мне и дышать-то некогда. Моя жизнь — чертово колесо, и крутится это колесо с бешеной скоростью: верх-низ, день-ночь. Лица, улицы, города… Да-да, иной раз, не успев опомниться, я вдруг оказываюсь в какой-нибудь сонной глуши или в грохочущем мегаполисе, куда забросила меня судьба по имени Шерлок Холмс.

Моя единственная судьба.

Не знаю, за что благословил меня Бог, но пью я это благословение по глотку — берегу драгоценную влагу. Да и захлебнуться, если честно, боюсь: с Шерлоком захлебнуться — раз плюнуть. Уж я-то знаю. В ту ночь, когда, изнемогая и теряя остатки выдержки, я попросил его дотронуться, приласкать… Дьявол! Не знаю, как я вынес всё это, как выжил, как смог вытерпеть первый подаренный им оргазм. Шерлок гладил мой член, что-то шептал, то ли утешая, то ли умоляя — в своем возбужденном полубреду я не разобрал ни словечка, — а я богохульно взывал к небесам с дикой просьбой не дать мне подохнуть, кончая…

Он довел меня очень быстро — много ли мне было надо, если давно уже от каждого его прикосновения ноги теряли опору, а мысли сгорали дотла. Зачем мы ждали так долго?! Но ожидание того стоило. Я кончил с протяжным воем, почти отключившись. Черт с ним, не это главное. Он сел на мои бедра — Господь всемогущий, как невыносимо пылала его кожа — и влажной от спермы… моей спермы!.. ладонью обхватил себя. Я смотрел и смотрел… Не дыша, сотрясаясь от грохота сердца. В спальне было темно, но я отчетливо видел каждое из его движений, видел блестящие быстрые пальцы, в которых пряталась и вновь появлялась головка с расширенной, мокрой уретрой, видел, как показалась и брызнула первая капля, и как следом за ней мощный сгусток вырвался на свободу, заливая мне грудь и живот. Этого, именно этого я никогда не забуду, что бы мы с ним ни вытворяли потом.