Стон (СИ)

Шерлок отдавался процессу врачевания со вкусом — ему очень нравилось быть для Джона незаменимым. Попытки что-то подправить или чем-то помочь в обработке раны он пресекал коротким, но ощутимым шлепком по руке — не лезь, моих познаний в медицине вполне достаточно для подобного пустяка. Джон ворчал, говорил, что очень хороший доктор и вообще давно уже не маленький. Шерлок отвечал, что маленький, потому что ниже на целую голову.

Потом Шерлок будет вспоминать эти неполные три недели вынужденного подчинения Джона Ватсона, эти дни мучительно-сладкой игры, до состояния оргазмической вибрации натягивающей его нервы, как самые лучшие в жизни: Джон принадлежал ему полностью, и зависел от него всецело.

Днем было легче.

Весна, наконец, разгулялась, вольготно раскинулась по ожившему, засиявшему свежими красками Лондону: светило солнышко, ветер стих и перестал лютовать, сменив яростные порывы на кокетливые заигрывания.

Шерлок настаивал на ежедневной прогулке, и как бы ни сопротивлялся Джон, уверяя, что и шагу ступить не может, что сил едва хватает на передвижения по квартире, потому что боль в плече адская, потому что всё это чертовски его достало, «какая улица, мать твою», спорить с Шерлоком не имело смысла. Он спокойно стоял, смотрел, молчал и слушал, а потом бесстрастно интересовался, нужны ли Джону перчатки. Или шарф. Или теплый свитер.

Джон вздыхал и, покорившись этому удивительному многотерпению, покидал уютное кресло. С прогулки он возвращался, почти позабыв о боли: взбудораженный волнующими весенними ароматами, освеженный молодым ветерком, довольный и зачастую страшно голодный. Очередная маленькая победа очень Шерлока радовала, и хотя на следующий день всё повторялось в той же последовательности, это не имело значения: Джон, хоть и медленно, но шел на поправку.

Ночи вытягивали из Джона все накопленные за день силы: неизменно поднималась температура, обострялась боль. Спал он беспокойно, метался, что-то бормотал, иногда громко вскрикивал, и утро, как правило, встречал измученным и мрачным.

Шерлок мужественно всё сносил, понимая, что дело не только в больном плече: встреча с Садерсом ранила Джона гораздо глубже, чем хотелось бы им обоим. И это было страшнее всего. Что так сильно терзало Джона и не давало ему покоя? Какие сомнения? И так ли всё хорошо…

Они по-прежнему спали в одной постели, но под разными одеялами. По негласному соглашению Шерлок приходил в спальню спустя час-полтора, давая Джону возможность устроиться поудобнее и спокойно заснуть. Сам он укладывался как придется, иной раз довольствуясь узенькой полоской кровати, оставшейся от разметавшегося в горячечном сне Джона. Он поправлял на нем одеяло, проводил пальцами по щеке, и был счастлив даже такой эфемерной близостью.

В одну из ночей его разбудил встревоженный голос. Джон не бормотал бессвязно, не шептал, как это зачастую бывало. Он произносил слова громко и непривычно отчетливо. Шерлок был уверен, что Джон не спит — так живо и бодро звучал его голос.

— Что случилось? Почему не спишь? Тебе больно? Принести воды? — зачастил он, приподнимаясь на локте и вглядываясь в скрытое ночным полумраком лицо — неестественно бледное и даже в темноте заметно лоснящееся от обильного пота. — Джон…

— Ты будешь его целовать? Будешь? Ты будешь его целовать? — настойчиво спрашивал Джон.

— Кого? — Шерлок растерянно замер, не понимая, что происходит.

— Ты будешь его целовать? — повторял Джон снова и снова, а потом торопливо забормотал, метнувшись из стороны в сторону: — До конца жизни… До конца жизни… его… целовать… Шерлок…

— Кого, Джон? Кого? — Шерлок успокаивающе гладил пылающее лицо, убирая со лба взмокшие волосы, слипшиеся тонкими острыми стрелами, прикасался губами к соленым вискам и скулам. — Что он наговорил тебе, Джон? Что?! — От отчаяния хотелось заплакать. — Я тебя буду целовать до конца своих дней. Тебя.

— Шерлок? — Джон шевельнулся уже осознанно, и стало ясно, что на этот раз он проснулся. — Который час?

— Господи, Джон… — Шерлок тесно прижался к нему, еле сдерживая горячую дрожь, обвил руками и выдохнул во влажную шею: — Ты разговаривал во сне. Нес какую-то чушь. Я испугался.

Джон застонал тягуче-медленно, жарко и, прильнув бедром к дрожащему телу, шепнул: — Дотронься до меня, Шерлок. Приласкай. Прошу тебя. Умоляю. Иначе я точно сойду с ума.

***

ДАЛЕКО.

Небо распахнулось перед ним во всей своей беспредельной чистоте и сини. Давно Садерс не чувствовал себя настолько свободным. С тех пор, как он увидел на пасмурной улице стремительно несущуюся стрелу — взметенные ветром волосы, решительно поджатые губы, сияющие глаза, — его жизнь превратилась в беспросветную кабалу. Как оказалось, всё это долгое, страшное время он бесцельно брел наугад. Ослепленный и оглушенный своей отвергнутой страстью. Его швыряло из стороны в сторону, в кровь разбивая о невидимые преграды, его мучила жажда, терзал голод, непосильная ноша в мелкую крошку дробила его выносливый, прочный хребет… И что теперь?

Теперь он летит в ясном небе дорогой сердцу Италии, с каждой секундой приближаясь к истине, пока ещё неизвестной, смутной, но уже сжигающей его изнутри. Так близок ответ, так неотвратимо желанное избавление. На родном берегу затянутся раны, соленые воды вытравят боль. Обязательно. Только бы долететь. Слишком сильно колотится сердце…

Убогая деревушка внезапно показалась ему сказочно милой*. Домики, беспорядочно разбросанные среди зелени невысоких холмов, извилистые дороги, во время дождей всегда превращавшиеся в месиво из песка и глины, терпкие ароматы моря — всё это обрушилось ярко и весело, стоило только Садерсу захлопнуть за собой дверцу такси.

Оказывается, он ничего не забыл. Да здесь и мало что изменилось: пара нарядных магазинчиков, недавно отремонтированная таверна, церквушка, которой раньше не было и в помине — вот и все новшества.

Сад был уверен, что, оказавшись в родном поселке, где когда-то дочерна загорелый, беспечный мальчишка ловко отрезал рыбьи головы и так же ловко, не промахнувшись ни разу, забрасывал их в корзину, он в первую очередь двинется в сторону маленького деревенского кладбища, где на могиле прекрасной Лорены, среди истертых временем крестов и надгробий задаст себе главный вопрос.

Но он ошибался.

Ноги сами принесли его к этому дому: потемневшему от дождей и солнца, обветшалому и казавшемуся нежилым. Но ведущая к нему дорожка не заросла и серебрилась чистым речным песком, видимо, не так давно разбросанным чьими-то заботливыми руками.

Садерс и сам не понимал, что его сюда привело, кого он надеялся здесь застать — слишком много минуло лет. Но стукнув разок-другой и не дождавшись ответа, он для чего-то толкнул оказавшуюся незапертой дверь и переступил порог сумеречной прихожей.

Тошнотворная смесь затхлости, мочи и пыли мощно ударила в ноздри — запах болезни и одинокой старости ни с чем невозможно спутать.

Сад поморщился, едва справляясь с нахлынувшей дурнотой, и уже собирался повернуть назад — к солнцу и воздуху, но для чего-то крикнул в застоявшуюся пустоту: — Эй! Кто-нибудь дома?

Негромкий скрип и странное, едва слышимое шуршание сотрясли его тело животным испугом. — Кто здесь? — прошептал он, дико вращая зрачками, и попятился, безумно шаря за спиной ладонями — выход, только бы найти выход. — Эй…

— Ромео?

Негромкий, почти не изменившийся голос разорвал сердце напополам. Вынул душу — всё, что от неё осталось. Измочаленные ошметки того, что когда-то было лучезарным и чистым.

Не чувствуя ног, не слыша ни дыхания, ни сердцебиения, Садерс тяжело оседал на заляпанный пол.

Там, внизу, сгорбившись жалкой, дрожащей горсткой, обхватив руками затылок и уткнувшись лицом в давно не мытые половицы, он тихо заплакал, собирая губами безвкусную пыль.

Комментарий к Глава 40 Близко и далеко

*http://www.pozitiff.info/uploads/posts/2012-05/1337299375_gasadalur_10.jpg

========== Глава 41 Я не плачу. Я умираю. ==========