Голодные Игры: Восставшие из пепла (СИ)

– Отличная из тебя вышла мамочка, парень.

Не сказать, что именно его я ожидал увидеть в светлой гостиной меньше всего. Просто запах перегара и теплого бриза с моря, не особенно совмещаются друг с другом. Я расплываюсь в улыбке, сквозь боль в груди и выдыхаю:

– Привет, Хеймитч.

***

You’ve got a second chance,

you could go home.

Второй шанс – вернет тебя домой.

Ментор говорит мало. Все больше пялится на горизонт, закуривая раз за разом. Серый дымок в лунном свете растворяется полукружиями витиеватых узоров. Может ему и невдомек, что курение – пусть и косвенное – вредит моему новому сердцу. Но так лучше: он не жалеет меня.С каких пор он курит? С тех самых, как я едва не погиб на операционном столе. В тот момент не спасал алкоголь, а под рукой – вовремя – оказалась пачка дешевых, офицерских сигар. Хеймитч был падок на слабости. Их у него было много, а главной стали близкие ему люди, которые и «привили» нездоровую любовь к алкоголю и желание выкурить две пачки за раз.

Меня устраивает положение вещей. Мы сидим на скамье перед домом. Впереди – штильное море. Запах сигар и морского бриза уже приелся. Где-то со стороны грохочет салют. Он мне сродни выстрелов на Арене, но это пустое. Арен больше нет. Игр – больше нет. Теперь – только салюты. Над головой гудит светильник. Мотыльки – мохнатые и большие – ударяясь о поверхность лампы, будто одержимые, вновь бросаются к ней. Свет их манит, но сжигает. Дотла. Так же, как огонь.

Энни уже лежит наверху. Может, прислушивается к шуму волн, а может, к нашему разговору. Хеймитч продолжает говорить бессмыслицы. Курит. Бросает окурки в урну. Зачастую, промахиваясь. Он изменился. Волосы с проседью стали редеть, а бородка – похожая больше на козлиную – стала едва заметной. Серое, исчерченное полосами морщин лицо стягивается к низу. Глаза пожелтели еще сильней. Время – не щадит людей.

Как и смерть.

Как и огонь.

– Хорошо устроился? – спрашивает он невпопад.

– Чего ты хочешь, Хеймитч?

– Сделать вид, будто мне есть до всего этого дело, – ухмыляется он, втягивая дым. – После ее ухода не особо хочется поднимать свой зад с дивана. Вообще ни черта не хочется.

Нервно сглатываю.

– Эффи?

– Нету больше нашей парикоголовой.

– Мне жаль, – говорю искренне, глядя, как очередная сигарета летит мимо урны.

– Все это бред. Люди уродливы, когда умирают. Никакой особой красоты. Отмыли от крови, собрали по частям, упаковали для опознания. Никакого таинства погребения. Да и что винить этих пройдох? Их же там сотнями вывозили, – не прислушиваясь ко мне, говорит он. – А я все бежал к Пэйлор за донесением о пропаже, об ошибке. Все пустое – война никого не щадит.

Мы молчим долгое время. Он все курит. Промахивается. Шмыгает носом, утирая лицо рукавом. Может, плакал. Но только это не удивление для меня. Ментор – мертв. «Выжжен изнутри».

И, когда минута молчания обрывается, пустота внутри наполняется удивлением и злобой:

– Тебе нужно в Двенадцатый.

– Нет, – резко обрываю я.

– Не будь, идиотом, – говорит он так, словно виноват здесь я. – Год, Мелларк. Пора бы очнуться.

– Не имеет значения.

– В этом-то и вся загвоздка: скоро у тебя не будет времени, чтобы наведаться в Двенадцатый, – говорит он, улыбаясь. – Не смотришь новостей нынче? Пэйлор отказалась от поста Президента.

– Нет…

– Да, парень. Власть – не ее конек. Она – солдат и пока «исполняющая обязанности» Президента до переизбрания новой кандидатуры. Угадай, кого она ждет в Капитолии со дня на день?

– Плутарха?

– Совсем рехнулся? Клоуна к власти? Люди не согласятся с этим.

– Джонатана Хейса?

– Бывшего мужа? Да, у них общее горе, но не до той степени, что она пустит его на пост президента, – он ухмыляется, разглядывая мое лицо. – Невдомек, кто будет следующим? Ты разочаровываешь меня, парень.

Я тщетно пытаюсь понять о ком говорит Хеймитч. В голове слишком много мыслей и все ни о чем. Перебираю всех политиков, офицеров, солдатов, сражавшихся рядом с Пэйлор. И ни один не осмелился бы пойти на это.

– Отупел совсем, – говорит он, заходясь в хриплом, истеричном смехе. – Пэйлор выбрала героя революции с механической ногой и чужим сердцем. Сделай одолжение, не подведи меня.

Я замираю. Все происходит слишком быстро. На пост Президента Панема Пэйлор – ненавидящая меня каждой клеткой своего тела. Президент. Президент Панема. Какой-то немыслимый. Пустой. Идиотизм. Я могу отказаться? Могу же? Нужно обдумать. Переговорить. Сердце колотится словно сумасшедшее. Даже спустя год, дает о себе знать ноющей болью в груди. Нервно выдыхаю. А инородный орган внутри меня замирает, когда Хеймитч, уходя, бросает:

– Она спрашивала о тебе, Мелларк.

***

Escape it all.

It’s just irrelevant.

Брось, ведь это больше не имеет значения

Не знаю, когда кончится этот путь. Разделенный болью и страданием. Идти на верную смерть. Искать спасения посреди сожженного поля. Доверятся зову болезненного разума и изношенного сердца. Так нужно? Я нужен. Ей нужен? Так нужно.

Слой пепла погряз под зеленолиственным покровом травы. Здесь была могила когда-то. Истрескавшаяся, вырожденная земля и километры пустынных прогалин, где теперь покачиваются молодые деревья. Лес ожил. Ему пришлось. Он простил нас за вечное желание быть «свободными». Вот только есть ли у меня эта свобода теперь? Я на прежней Луговине. Иду туда, где меня не ждут, где я не нужен, где я – излишнее напоминание о прошлом. Но иду, верно? Наверное, так нужно.

Кратеры от сброшенных Капитолием бомб покрылись цветами и порослью жимолости. Где-то в соснах перекрикиваются сойки, и я оставляю надежду, что среди них нет пересмешниц. Просто бреду и смотрю, как капитолийская, дорогая обувь увязает в грязи Двенадцатого. Это вызывает улыбку. Все, что пыталось сломить нас – сделало дистрикт только сильнее. Так и с одеждой, что не спасает от апрельского холода. Я не бывал здесь слишком долго. Дорога стирается из памяти. Дорога, которую нужно преодолеть в одиночку. Иду по наитию к озеру. К блестящей серебряной поверхности воды. Плоской, словно диск луны, утонувших в кратере.

Кому я тут нужен? И зачем Хеймитч сделал это? Зачем заставил вспомнить этот ужас?

Переродок внутри меня заглох уже тогда, когда стрела Китнисс едва не задела сердца. Он больше не возмущается, не откликается, не бередит памяти. Все, что было – прошло. И его устраивала эта позиция. Он – не выкормыш Капитолия, а мое собственное заболевание. Так, что жуткую мысль о том, что сегодня я встречусь со своим личным табу, ему пришлось принять задолго до того, как планолет опустился в Дистрикте-12.

Я пересекаю лес, и спускаюсь к озеру. Сердце неумолимо замирает. Оно боится, что его ранят – скорее, в переносном, чем в прямом значении. То, что желает возложить на меня Пэйлор чересчур серьезно, и сказать, что я был готов сделать это – слишком опрометчиво. Но даже это отходило на второй план, когда в голове плясало одно единственное имя.

Ее имя.

Боятся ее, как огня, опаляющего пальцы. Она знала, что действует на меня таким образом, потому что это слишком очевидно. Оранжевый закат. Луговина. Озеро.

И я вижу ее.

Однажды я пытался справиться с переродком. Дышал в такт своим словам. Меня зовут. Мне двадцать. Был на Играх. Выжил. Пешка. И все это калейдоскоп немыслимых эмоций, лишенных всякого смысла.

Прямая спина. Голова склоненная набок. Задумчивый взгляд вдаль. Туда, где солнце очерчивает полукружиями теплых тонов небо. Запах свежей травы, нагретая за день земля, ветер, гуляющий в листве. Ее волосы. Словно посеребренные старостью, вздрагивающие от весеннего бриза. Сердце обиженно замирает. Обидчица так близко. Ему страшно. Как и мне. В один момент мыслей было слишком много. А теперь нещадно мало. Она сидит на земле, сжимая лук. Колчан переброшен через плечо и висит на ремне. Страха нет. Есть она – словно отраженная в солнечном свете. Холодный взгляд. Ледяная.