Голодные Игры: Восставшие из пепла (СИ)

Гаснет экран. Все вокруг обращается в хаос. Люди кричат. А миротворцы, будто опешив, пятятся. Толпа в жутком, истерическом вое находит прямо на нас – последнюю из шеренг. Небо взрывается. Земля будто уходит из под ног. Все заполняют крики и чьи-то вопли. Я вовремя бросаюсь вперед, к сцене. Где-то впереди маячат планолеты. Узнаю выгравированную Сойку на одном из них – символ «Морника». По тросам вниз спускаются солдаты. Наши солдаты, пришедшие не убивать, а защищать.

Мозг не пытается обнародовать информацию. Бегу. Все еще бегу, в буре, хаосе и дыме. Мои сокамерники и незнакомые выжившие, едва не кричат от счастья. Все, что крутится в голове: Хеймитч. Спасибо ему. Спасибо старому пройдохе, что спас мою жизнь, когда смерть была на моей ладони. В глазах стоят слезы. Счастье? Это счастье?

Останавливаюсь под самой сценой, прячась за ней. Руки в чужой крови, а пол ее накрыт телами. В стенах дыры. Точно те же, что и от выстрелов в моем воображении. Кончено. Все кончено.

И последняя пуля. Все еще горит в кармане.

Я жив, она не спущена. Я жив. Все еще жив, с глупой мечтой на лучшее будущее. Мимо меня несутся люди. Рядом оказывается боец «Морника». Что-то спрашивает, удивляется трясет меня за руку, а я улыбаюсь ему, словно сумасшедший. Он отпускает меня, чтобы бросится в самую гущу толпы. Обуздать толпу.

Кончено. Все кончено.

И последняя пуля. Все еще горит в кармане.

Но в хаосе и дыме, в выстрелах и чьем-то плаче я узнаю пугающий, тихий шепот:

– Я ведь обещала тебе…

Обернутся. Мгновение. Упущено.

Стрела прошла насквозь.

Последняя пуля.

Не спущена?

========== Эпилог. ==========

Комментарий к Эпилог.

Аудиофайлы:https://vk.com/gromova_asya_writer

Путь пройденный вместе с вами. Разделенный переживаниями, взлетами и падениями. Чувствую себя беззащитной перед вами, потому что боюсь нажимать”завершено”. Все это слишком глубоко засело во мне. Все это “слишком” часть меня. Спасибо за эти полтора года поддержки и веры в то, что я чего-то стою. Спасибо за отзыв. За каждый теплый отзыв, оставленный под “Восставшими”. Спасибо за долгие часы общения и счастья. Спасибо за то, что вы есть у меня. Спасибо за то, что вы дарили “Восставшим” жизнь, вдохновляли, продолжали их путь. Я - безответственный автор, который пытается совершенствоваться, не только для себя теперь, но и для вас тоже.

Я люблю вас.

Всегда ваша,

Громова.

Pick it up, pick it all up.

And start again.

Забери все это от меня прочь,

и просто начни сначала

Он счастлив. Полностью погружен в свою работу и замечает меня лишь изредка, когда я одергиваю его по пустякам. Ворчливость докучает ему, а мне порой даже приятно почувствовать себя ответственным, мудрым, преисполненным обязанностями. Отчего-то эти ужимки, смех и нытье вызывало улыбку. Минуты. Часы. Недели. Месяцы. Не знаю. Здесь время течет иначе. Здесь оно замедляется, ухитряется дотянуться до последнего луча заходящего солнца и утонуть в морской пучине, ни о чем не жалея.

Песочные замки получаются у него намного лучше моего. Это заметно невооруженным глазом, а все потому, что его руки с детства приучены к морскому песку, а мои – к воздушному тесту. Он так похож на меня, хотя и не должен бы. Золотые, чуть вьющиеся волосы, овальное, детское личико, и только глаза – с отливом изумрудных волн – так сильно выделявшиеся из общей белизны кожи мальчишки. Я одергиваю его кофту, а он все фырчит. Мог бы – уже изъяснился со мной. Но, к несчастью, годовалые плохо владеют речью. Потому, Финник только повторяет: «Пита», «Пита» и нечто нечленораздельное, что можно было бы посчитать за угрозу.

Закатное солнце. Оранжевые, прежде любимые цвета. Осень, прежде холодная, а теперь – ничуть не менее жаркая, чем лето. В Четвертом к этому нужно привыкнуть. Как и к солнцу, что заходит здесь около десяти вечера, вместо привычных восьми в Двенадцатом. Здесь все иное. Настоящее и живое, но совершенно непривычное глазу.

– Пора ужинать.

Я вздрагиваю. Сердце в груди замирает и в жутком темпе уносится вперед. Я сжимаю ладошку мальчика слишком сильно. Обиженный вскрик доносится до моих ушей запоздало, и я прерывисто втягиваю носом воздух.

– Прости, – рыжеволосая оказывается рядом, чтобы забрать ребенка и одаривает меня виноватой улыбкой. – Забыла об этом.

– Ничего. Все в порядке.

Она, чуть помедлив, добавляет:

–Звонил Аврелий.

– Надо же, – искренне дивуюсь я. – Жив еще?

Энни моя шутка приходится не по вкусу.

– Ты обещал звонить ему.

– Он на это рассчитывал?

– Пит, – она прикрывает глаза, пытаясь унять злость. – После операции любой пациент должен быть под наблюдением. Тебя же отправили на реабилитацию. Я несу за тебя ответственность.

– Позвоню, – резко прерываю ее я, и чуть мягче добавляю: – Обещаю.

К тому моменту Финник заходится слезами и нам приходится вернуться домой. Переступая порог нового обиталища, я оборачиваюсь назад. До чего чудно – дом на самом берегу моря. Вон оно – зеленое, с отблесками октябрьского солнца и курчавыми барашками поверх водной глади. В Двенадцатом такого не увидишь. И, словно калька, на пейзаж ложится другое видение: озеро, вокруг пожелтевший лес, высокие кроны вечнозеленых, матовых сосен, запах Луговины, трав, иной жизни.

Смаргиваю. Аврелий говорил о подобном. «Первые несколько месяцев пройдут в метании». Организм будет отторгать новое сердце. Вместе с тем, риск того, что переродок вновь займет все мое сознание после выхода из комы, был слишком высок. Но был ли у них выбор? Когда меня нашли – сердце уже едва билось. Стрела прошла насквозь, задела легкое и левый желудочек, что не говорило о моем стабильном состоянии. Потеря крови. Внутреннее кровотечение. Бойцы «Морника» сделали все, что только можно было. Остальное – легло на плечи врачей.

Теперь я на двадцать пять процентов «собран» по частям. Нога, теперь сердце. Капитолия медленно отбирает у меня самого себя.

«Первые пару месяцев»…

Почему же прошло чуть больше?

Энни с грохотом опускает тарелку на стол. Я поднимаю на нее свой затуманенный взгляд, но рыжеволосая делает вид, что ничего не произошло. Пытается вырвать меня из пучин ненужных мыслей. «Нужно жить дальше» – часто повторяла она и продолжала ночами изламываться в дикой, болезненной муке. Финник был частью Энни и теперь, глядя на малыша, она слишком хорошо узнавала в нем его отца. Живое напоминание об утрате.

– В понедельник я еду в город. Хотите, испеку что-нибудь особенное? – улыбаясь, спрашивает она.

– С радостью приму в этом участие.

– Ты – гость…

– Чуть задержавшийся.

– Ох, перестань, – она улыбается, глядя на Финника. – Ты заботишься о нем, как не забочусь даже я. Он в тебе души не чает. Вы так часто проводите вместе время. Мне кажется… Кажется, когда ты уедешь…

– Я не уеду, – резко бросаю я, будто испугавшись.

– Не сейчас, конечно…

– Никогда, – отчеканиваю я. – Я не собираюсь висеть на твоей шее. И, как только тебя спишут с поста моей нянечки, я куплю дом, рядом. Буду помогать тебе во всем. Стану опорой твоей семьи, пока ты не найдешь достойного мужчину. Деньги и безопасность – не проблема для меня. Все, что угодно для тебя и Финника. Вы стали мне семьей, которую у меня отобрали…

– Но Двенадцатый…

– Туда я не вернусь, – никаких возражений.

– Пит…

– Не нужно.

В этот момент раздается звонок в дверь. Энни вскакивает со стула и уносится прочь. В ее глазах пляшет страх. Финник в кроватке, будто почувствовав состояние матери, начинает плакать. Я оказываюсь рядом мгновенно. Привычно качаю его на руках. Смотрю, как изумрудные глаза широко распахиваются, и он слабо улыбается. Мальчик умиротворенно прикрывает веки. Я опускаю его в кроватку, чуть покачивая его. Сын. Почему он не мой сын? Я ведь любил детей, верно?

Но все это в прошлом.

Новое сердце обиженно кольнуло в груди. Дыхание перехватило, а я, опираясь о быльце, усаживаюсь на свое место.