Голодные Игры: Восставшие из пепла (СИ)

У нас нет дома. Нет ни близких, ни семьи. Нет даже надежды.

Писк повторяется, и резкая боль скручивает меня пополам. Когда я открываю глаза, замечаю слабое свечение в углу планолета. Это не оборудование корабля, не плод моего воображение – это то, что я так боялся увидеть: наручный телебраслет. Синяя ладонь выглядывает из-под темной куртки, наброшенной на тело. От ужаса желудок скручивается в тугой узел, меня едва не выворачивает на пол планолета. Но я сдерживаюсь. Продолжаю наблюдать за тем, как мигает алая кнопка на циферблате.

Кто мог отправить сообщение мертвому солдату? Ведь по закону Логова телебраслет отключался со смертью хозяина. Так руководство узнавало о собственных потерях, так вычислялось местонахождение погибшего. Зачем тогда мигает алая кнопка? Я привстаю со своего места, стараясь не вызывать к своей персоне лишнего внимания. В кабинке летчиков по-прежнему ведутся дебаты, в пассажирском отделе выжившим солдатам нет до меня никакого дела, а это значит, что в запасе у меня есть несколько минут.

Я присаживаюсь рядом с его телом на карточки. Трупный запах еще не появился в планолете, но это только вопрос времени. Они забрали их, чтобы похоронить, как героев. Героев, а не гниющую плоть среди развалин. Кнопка продолжает надрывно мигать, а писк – слабый и едва уловимый – не мое больное воображение. Чтобы нажать на кнопку, нужно снять с руки бывшего напарника часы. От этого становится жутко, отвратно, почти тошнотворно. Будто я оскверняю могилу. Руки дрожат, когда я пытаюсь расстегнуть застежку часов. Чтобы сказал на это Гейл: «Ты трус, Мелларк. Всегда им был и будешь». Да, несомненно, так он бы и выразился.

Они соскальзывают с его окоченелой руки спокойно, предательски быстро. И я стараюсь отойти от тела как можно быстрей. В глазах продолжают стоять его безжизненные, пустые глаза. Я нервно тереблю кнопку телебраслета, в надежде, что смогу понять устройство этого гаджета. Но это происходит на редкость быстро, так, что я едва не разжимаю рук.

– Привет, Мелларк, – его голос живой и бодрый, словно издевательский. – Если ты слушаешь это сообщение, значит, меня уже нет в живых. А если так – ты должен действовать предельно быстро.

Мурашки бегут по спине от того, насколько живым кажется Гейл на этой записи. Но времени на передышку у меня нет, и напарник продолжает:

– Койн неспроста устроила Игры. Даже, если бы тогда в Круглом Зале вы приняли другое решение, она бы не смирилась с этим, потому что Игры – не только путь к власти, которую она уже тогда имела. Вспомни, Пит. В Капитолии тебя избивали до полусмерти, морили голодом, но все равно возвращали к жизни. Зачем? Я долго не мог найти ответа на этот вопрос. Если тебе интересно, ты не был символом революции и от твоей кончины мало что зависело. Сноу считал, что ты не являешь для Китнисс особо интереса, но тогда вопрос о твоей смерти остается открытым. Зачем им вводить тебе морник? Позволять повстанцам выкрасть вас, прекрасно понимая, что вы отправитесь в Тринадцатый? Тогда я решил, что ты всего на всего шпион Капитолия, под действием охмора, сливающий им всю информацию. Но не складывалось то, что ты спас Китнисс на казни Сноу, когда она попыталась покончить с собой.

Мысли путаются, и я не могу уловить сути того, о чем рассуждает Гейл. Охмор. Казнь Сноу. Тринадцатый. Китнисс. Все это слишком сложно для восприятия.

– Помнишь, какую ненависть первое время вызывала в тебе Китнисс? Ты ненавидел ее до глубины души, стараясь жестоко расправиться с ней. Переродок считал, что она пыталась убить тебя на Арене, но проблема в том, Пит, что не было никакого переродка. Это твое воображение, твоя импульсивность, твой собственный мозг, отравленный ядом. Вот только все пошло немного не так, как они на то рассчитывали. Ты излечился от охмора, но не из-за одной любви к Китнисс. Это было бы слишком банально.

Его голос кажется мне насмешливым. Это так в духе Гейла, что невольно по щекам начинают течь слезы.

– Ты никогда не был их целью, Пит. Скажем так, все, что происходило с тобой в Капитолии – было репетицией. Грандиозной репетицией, перед начало бала. А все, что случилось после победы революционеров – четко спланированная операцию, по выведению Сойки из Игры. Ты еще не понял, к чему я виду, Мелларк? Ты – подопытная мышь, которая нужна была для тестирования охмора. Сыворотка была заготовлена не для тебя, и ненависть к повстанцам заменили на ненависть к той, которую ты любил больше жизни. Они надеялись, что это сломит ее.

Понимание и ужас приходят быстрее удивления. Гейл еще не говорит, а я уже все понял.

– Койн и Сноу были заодно. Ищи, Мелларк. «Союз Монарха и Императрицы».

Комментарий к Глава 37: Союз Монарха и Императрицы

Я жду всех вас в этой группе https://vk.com/gromova_asya_writer

^^

========== Глава 38: Депеша с того света ==========

– Ищи, Мелларк. «Союз Монарха и Императрицы».

Тишина, повисшая в планолете, растворяясь в шуме двигателей, давит на уши. Голос напарника монотонной дробью выбивается в сознании. Он доверился мне. Его последние слова обращены ко мне. Нечто странное, незнакомое и братское шевелилось в моей душе с того самого момента, как глаза Хоторна покрылись белесой пленкой смерти.

«Никогда не был их целью»

Все мое сознательно «выздоровления» от того самого момента, когда Китнисс взяла меня за руку, до того, когда я впервые смог прикоснуться к ней – стали для меня периодом очищения. От воспоминаний переродка, от злобы, ото лжи, выдуманной Капитолием. И я считал, что именно любовь – как очаг возгорания – выжгла во мне это дикое чувство ложной ненависти. И я снова ошибся.

Любил ли я Китнисс теперь? Когда на экране вспыхнуло ненавистное прежде лицо, я не знал, что за чувства бередят мою душу. Не знал, насколько честна она с самой собой. Не знал, понимает ли она, что приговорила тысячи людей к смерти и таким спокойный, ледяным, отвратным голосом зачитывает вердикт тем, кто мечтал о свободе.

Панем – сегодня. Панем – завтра. Панем – вечно.

Единственное, в чем я уверен точно – Китнисс стала переродком. Не фальшивым, однопроцентным, сделанным на быструю руку. Она стала творением Капитолия. И все это вина Койн. Китнисс. Тысячи погибших из «Сойкино гнезда». Гейл…

Я пытаюсь думать о чем угодно: о ране на предплечье Пэйлор, о речи Китнисс, о том, что планолет, рано или поздно, окажется на радарах Капитолия. Но мысли теряются, бросаясь из одной крайности в другую, а единственное, что по-прежнему беспокоит мое сознание – Гейл Хоторн. Мы никогда не были врагами. По крайней мере, не в том смысле, который мог означать ненависть, агрессию, злобу. Было лишь бессловесное соперничество, которое так или иначе мешало нам стать друзьями. Даже не соперничество. Китнисс. Она мешала стать нам друзьями. Как бы сильно не любил ее я – она нуждалась в братской любви к Гейлу. Как бы сильно не любил ее Гейл – она оставалась рядом со мной, по необъяснимым причинам.

Так все и оставалось: трое израненных людей, борющихся за единственное положенное им счастье. Но кому-то повезло больше. Например, мне. Например, Китнисс. Мы все еще живы.

Надолго ли?

– Мы догадывались об этом, – говорит Пэйлор, беря в руки телебраслет своего бывшего солдата. – Ты сделал все, что было в твоих силах.

На серых губах появляется пустая улыбка, обращенная к подмигивающему гаджету.

– Что дальше, генерал?

– Нужно залечь на дно. Мы – единственные представители «Морника». Тем более, с нами Мелларк. Нельзя рисковать его жизнью.

– Как вы можете? – подает голос Хеймитч.

После укола он едва волочит языком, а голова ментора то и дело съезжает с подголовника сидения. Вот только сыворотка не изменила его едкого характера. Все еще стеклянные глаза загораются ненавистью и презрением. Остальные выжившие пятятся в сторону. Не из-за жуткого отвращения к Хеймитчу, а из-за страха перечить бесполезному генералу.

– Люди боролись за то, чтобы стать свободными. Сколько погибло? Сколько еще погибнет? А вы идете на попятную, спасая свою задницу?