Герб Дружбы (СИ)

Они прошли в залу, где Портос жестом распорядился накрыть на стол все самое лучшее, что есть в погребах.

- Как я рад вас видеть, Арамис... – Портос налил вина себе и другу.

- Портос, вы могли бы с успехом соревноваться со мной в дипломатии. -дАламеда со своей характерной полуулыбкой посмотрел на друга. – Полноте, Портос, я заметил ваш взгляд, как вы изучали меня. Да, увы, я все ближе и ближе к Богу, и боюсь, что эта наша встреча последняя.

- Не говорите так, Арамис. – Начал было барон, но аббат его остановил жестом и все с той же улыбкой продолжил.

- Портос, надо быть реалистами. Я чувствую, что мне все меньше и меньше осталось на этой земле. Но я не могу уйти, не закончив своих земных дел. И одно из них, касающееся нашей дружбы, которая всегда была священна для меня, и привело меня к вам. Помните наш Герб Дружбы?

- Конечно! Помнится, мы его нарисовали в комнате д’Артаньяна на следующий день после знакомства.

- Именно. Но тогда мы его нарисовали на бумаге, а сейчас. – И Арамис достал из саквояжа сверток и протянул его Портосу.

Портос охнул, увидев высеченный из серого камня Герб, на котором красовались четыре скрещенные шпаги, а в свободных полях ослепляли своей красотой и великолепием рубиновый католический крест, несколько ягод винограда из александрита, алмазный лепесток лилии и пустое углубление на том месте, где подразумевался помпон гасконского берета.

- Вам нравится, друг мой?

- ДЭрбле, это великолепно... – выдохнул Портос.

- Я потратил около пяти лет, чтобы разные мастера в разных городах и частях света сделали этот Герб и эти камни так, как должно быть, как достойно нашей дружбы.

- А почему место помпона пустое?

- Здесь была часть д’Артаньяна. Изумрудный помпон. Я уже отдал его ему. Мы виделись в Париже, откуда я, собственно, приехал к вам, дорогой друг. Приехал, чтобы объяснить посетившую меня мысль и отдать на хранение вашу часть этого Герба.

- Арамис, даже одной ногой в могиле вы не можете не затевать интригу. – Не удержавшись, засмеялся Портос.

ДАламеда рассмеялся вместе с ним, ни капли не обидевшись на друга.

В это время подали ужин, и друзья решили отложить столь важный разговор на утро, поскольку подобные вопросы требуют свежего сознания и трезвой отдохнувшей головы.

Ужин был великолепным, и Арамис ни в чем не уступал своему старому другу.

- Да, мне многое из этого запрещают врачи, – он обвел своей ухоженной, несмотря на возраст, рукой с перстнями стол, – но, черт возьми, дорогой друг... Когда ты понимаешь, что жизнь твоя делает последние шаги, хочется насладиться напоследок всеми радостями на этой грешной земле.

- Дружище, – насторожился Портос, – мне показалось или вы сожалеете о многом, что упустили в своей жизни?

- Не о многом, дорогой друг, а лишь об одном...

И Арамис грустно посмотрел в окно, туда, где в ночном небе светила одинокая звезда, напоминающая ему, что где-то на этой земле живет женщина, которая одна смогла подарить ему чудо любви и сына. Анри уже было почти двадцать пять. Он был красив, умен, смел. Арамис был его духовником, что давало ему возможность без лишних подозрений навещать сына достаточно часто, но до сих пор за все эти годы он так и не смог открыть ему тайну его рождения. Хотя каждый раз при встрече он порывался это сделать и каждый раз не находил сил, а может, смелости. И вот жизнь его подходит к концу, а он так и не сказал и не сделал самого главного.

Портос не мог прочитать этих мыслей своего друга, но своей могучей и верной душой почувствовал, что в сердце Арамиса сидит непреходящая боль, гораздо более сильная боли физической.

- Дружище... – Неожиданно серьезно и заботливо сказал Портос. – Что бы ни терзало вашу душу и ваше сердце, я уверен, что это разрешится. Бог все видит и все знает. Вы много грешили, не спорю, но также вы сделали за свою жизнь немало хорошего и благородного. Все ваши деяния и помыслы всегда имели самые искренние побуждения и стремления во благо любви, дружбы и были полны благородства и преданности. Все, что вы делали, вы делали во имя самых светлых и благородных целей. И Господь знает это. Положитесь на его волю и увидите, как все разрешится.

- Вы правы, друг мой... – дАламеда грустно улыбнулся, и от этой улыбки повеяло такой тоской, что даже могучая душа Портоса похолодела – Вы не только сильны и благородны, но и еще умны и великодушны. Я редко говорил вам это. Простите меня...

- Ну что вы, право. – Портос пересел поближе к Арамису и, как это бывало в молодости, обнял его за плечо. – Ваша меланхолия пугает меня.

- Все в порядке. Просто есть кое-что… Раньше я бы мог повлиять на эту часть своей жизни, но время упущено, и теперь уже от меня мало что зависит.

- Мало что? Но хоть немного, но, выходит, что зависит?

- Портос, вы правы... – дАламеда вдруг понял, что ему нужно сделать. Времени на поездку к сыну у него уже нет, но ведь он может написать ему письмо! – Вы настоящий друг... – И Арамис обнял Портоса, чем бесконечно растрогал последнего.

-Вы устали. -Улыбнулся Портос. – Для вас уже готова ваша любимая комната в южном крыле.

- Благодарю, дружище. Да, надо отдохнуть. Завтра у нас с вами серьезный разговор. И потом мне нужно еще написать одно очень важное письмо. Могу ли я надеяться, что вы отправите его после моего отъезд, и оно попадет лично в руки того, кому будет предназначено?

- Арамис, клянусь вам, что-либо ваше письмо получит названный вами адресат, либо оно не достанется никому. – Серьезно ответил дю Валлон.

Арамис улыбнулся, и друзья отправились по комнатам отдыхать.

Войдя в комнату, Арамис скинул камзол и сел за стол. Он зажег свечу и взял в руку перо. Ему предстояло сейчас написать, пожалуй, самое важно письмо в его жизни. Сколько он их написал за прожитые годы, но никогда раньше не волновался и не выбирал слова так, как сейчас. Ведь ему предстояло сказать правду своему сыну, попросить прощения и попрощаться. Он вспомнил глаза Анри – копию его собственных глаз – когда тот восторженно делился с ним успехами в фехтовании и верховой езде, когда был маленьким, или любовными успехами уже в более зрелом возрасте, вспомнил, как наблюдал в нем свои собственные черты – скрытность наравне с горячностью, нетерпимость к хамству и дипломатичность, умение скрывать эмоции и бесстрашие в бою.

Анри был копией Арамиса! Но все списывали сходство их характеров на духовное родство, на то, что дЭрбле, как священник, наставник Анри, отвечал за его духовное воспитание. И только сам Арамис и Анна-Женевьева знали правду о рождении Анри де Лонгвиля.

Арамис закончил письмо, запечатал его, ничего не написав на конверте, и взял еще один листок бумаги.

Нужно было написать еще одно письмо... Той, которую он любил, и которая любила его...

«Анна-Женевьева... Дорогая моя...» – вывел он аккуратным и красивым почерком первые слова.

Ночь уже вовсю властвовала над поместьем дю Валлон, когда Арамис закончил второе письмо, вложил его вместе с первым в конверт, который запечатал своим герцогским перстнем-печаткой, и написал на конверте – Герцогине де Лонгвиль.

«Теперь можно немного вздремнуть» – подумал он. Сон долго не шел, и лишь под утро, когда уже солнце стало показываться над горизонтом, он заснул чутким, зыбким сном, каким спал все последнее время...

Когда Портос вышел к завтраку, Арамис уже сидел в кресле на веранде и задумчиво смотрел куда-то вдаль. Портос заметил, что, судя по кругам под глазами, аббат опять практически не спал. Ему было искренне жаль друга, но он ничего не мог сделать, ничем не мог помочь. И доброе сердце Портоса разрывалось от бессилия, от осознания того, что он может лишь наблюдать, как медленно угасает его друг.

- Дружище, какое славное утро, вы не находите! – постарался спрятать за напускным весельем свою тревогу Портос.

- Да, дорогой друг, вы правы. Потому я и расположился здесь, дабы воспользоваться подарком природы и прогреть свои старческие косточки. – дЭрбле поднял глаза на Портоса. – И перестаньте прятать свои чувства. Неужели вы думаете, что после стольких лет, что я вас знаю, я не прочитаю на вашем лице истинных чувств и мыслей.