Klangfarbenmelodie (СИ)

Потому что на Тики братишка смотрел с каким-то потаённым восторгом, с каким в детстве глазел на Ману с Неа, с какой-то благоговейной радостью, тайком, пока сам мужчина его не видел. Он словно хотел разговаривать с ним больше, видеться чаще, находиться рядом дольше. И осознание этого буквально убивало, потому что Микк смог сделать то, что оказалось не под силу самому старшему Уолкеру.

Тики подружился с ним.

Неа обречённо простонал в ладони, крепко зажмурившись, и подавил очередной порыв ревности, уверяя себя, что выражение лица друга во время короткого разговора с Алленом было совершенно отличным от того, с каким видом он рассказывал об Алисе.

Мужчина тяжело вздохнул, всё-таки решаясь проведать брата, но так и не придумав достойной отговорки, и встал с дивана, выключая телевизор и направляясь к комнате юноши.

Дверь была заперта, и он постучал. За стеной послышалась возня, как будто кто-то резко подорвался со своего места и быстро зашуршал бумажками, и только где-то через минуту Аллен ему открыл.

— Э-э-э… Неа?.. Что ты хотел? — братишка возник на пороге и так и застыл на месте, не пропуская Уолкера в комнату. Удивленно вскинутые брови, неприступный вид и несколько недоуменный взгляд.

Мужчина сжал руки в кулаки, призывая себя не трусить и подумать, наконец, действительно о состоянии брата, и натянуто улыбнулся.

— Слушай, Аллен… — он запнулся и выдохнул. — Прости, я… могу войти? Я хотел бы с тобой кое о чем серьезно поговорить.

Аллен молча отступил в сторону, скрещивая руки на груди и чуть склоняя голову к плечу.

— И о чем ты хочешь поговорить? — тон у него был опасливый и подозрительный, а вид… Вид — совершенно колючий, и за это Неа еще раз себя мысленно проклял, решив, что это не будет лишним.

Потому что им и правда необходимо было поговорить.

Обо всём.

И о Мане — в первую очередь.

Подумать только, они никогда и не говорили о нём, словно эта тема была под запретом, хотя запретной её никто и не делал.

Чёрт подери, был бы Мана жив, точно бы по глупой макушке настучал.

Неа, чувствуя себя каким-то ужасно пришибленным, потёр ладонью шею, продолжая глядеть на подозрительно нахохлившегося Аллена, и обречённо выдохнул, решив, что утаивать что-то сейчас было бы кощунством.

— О музыке, — брат побледнел на глазах и напряжённо сжал челюсти, медленно сглотнув, — о Мане… обо всём, полагаю, — прошептал мужчина, неловко улыбнувшись дрожащими губами, потому что совершенно не понимал, как сейчас себя вести.

Потому что понял, что сам сломал младшего братишку, заковав его в эти ледяные оковы.

Аллен мучительно болезненно нахмурился и опустил голову.

— И… с чего же ты вдруг решил поговорить об этом? — голос у него явственно охрип — как будто от страха или волнения, — и Неа ощутил себя просто дикой дрянью.

В какой раз за сегодняшний день, интересно знать?

— Я… я не должен был запрещать тебе заниматься музыкой!.. — выпалил он сходу, совершенно не представляя, как сказать об этом мягче и потому вываливая все сразу. — Прости меня!.. Я все это время вел себя ужасно эгоистично, но у меня никогда не доставало сил этого признать, и я… я даже не думал, что музыка будет для тебя чем-то настолько важным, но ты… — здесь мужчина замотал головой и спрятал лицо в ладонях. — Ты такой счастливый, когда говоришь о чем-то таком… Как в детстве… И я… не имел права запрещать тебе… — он вскинул глаза на брата, надеясь, что тот… хотя бы попытается простить его за все эти годы бесконечного скрытого третирования. И что у них наконец все будет нормально. Как и в обычных семьях.

Но… Аллен плакал.

Неа ошеломлённо вздохнул, чувствуя, как сердце замерло на мгновение и, стремительно бухнув куда-то в пятки, принялось заполошно биться уже там. Юноша закусил дрожащую нижнюю губу, словно всеми силами пытался заставить себя успокоиться, и сжал кулаки так сильно, что костяшки правой руки побелели. Он смотрел в пол, шмыгал носом и судорожно дышал, явно стараясь выровнять дыхание, но лишь сильнее сбивался с ритма, неровными порциями вдыхая воздух.

Мужчина бросился к нему, но Аллен отшатнулся почти что в испуге, глядя на него как-то слишком затравленно, непонимающе, и глубоко, с присвистом вздохнул, жмуря глаза и с какой-то отчаянной иронией усмехаясь. Он облокотился ягодицами о столешницу, поспешно вынимая линзы и вслепую нашаривая рукой возле книг очки (и когда только успел новые заказать?), после чего взглянул на Неа уже со знакомой холодностью в глазах. Мужчина встревоженно замотал головой и всё же кинулся к нему, крепко сжимая в объятиях и ловя удивлённый ох.

— Только не закрывайся! Пожалуйста, не закрывайся! Я знаю, как виноват, но, прошу тебя, дай мне всё исправить! — горячечно зашептал он, чувствуя, что Аллен леденеет, каменеет, и понимая, что ужасно боится этого. Боится, что вновь всё испортит. Что вновь придётся вернуться в прошлое — туда, где брат игнорировал его, боясь и слово сказать, чтобы не нервировать.

— Н-не стоит… Ты… не виноват, — тихо выдохнул юноша, пытаясь отстраниться, отпрянуть, спрятаться, но Неа замотал головой и порывисто чмокнул его в висок, крепко прижимая к себе и не позволяя этого.

Он хотел его растопить. Растопитьрастопитьрастопить.

Они же братьями были в конце концов.

— Виноват! — убито зашептал Неа. — Я только ухудшал все запретами!.. Боялся вспоминать, думал… думал, ты… будешь похож на Адама, если будешь заниматься музыкой, но я…

Аллен покрывался ледяной коркой — и эта корка тут же трескалась, а на смену ей приходил новый слой льда. Как будто юноша пытался закрыться хоть как-нибудь — и не мог, раз за разом срываясь и приглушенно всхлипывая и вздрагивая.

Спина у него просто ходуном ходила, и Неа принялся легко поглаживать брата, то и дело зарываясь пальцами в пушистые волосы и чувствуя, как в горле собирается комок.

Так ведь не должно быть. Не должно!

Минуты через три Аллен успокоился, хотя все еще заикался от беззвучного рыдания, и поспешно вытер слезы. И — снова попытался отстраниться.

— Прости, брат, я…

— Это я виноват, что ты плачешь, — замотал головой Неа. — Это я должен просить прощения. Я… я так ошибался, Аллен… — он шумно выдохнул и скорбно поджал губы. — Я… когда в субботу домой вернулся и вас с Тики увидел, я просто… ты так улыбался, Аллен! Ты не улыбался так одиннадцать лет!..

Юноша едва заметно улыбнулся подрагивающими губами, как будто как-то несмело, нерешительно.

Как будто боялся.

— И т-ты не… — он замерцал глазами и длинно шмыгнул носом, — не обидишься?..

Неа словно землю из-под ног выбили.

Обидится? Но на что? На то, что Аллен плачет? На то, что будет искренне улыбаться? На то, что хочет заниматься музыкой? На что он может обидеться?

И как же всё между ними было ужасно, если брат вообще спрашивает про такое?

Неа обескураженно выдохнул со смешком, прижимая бледного юношу к себе и утыкаясь лбом ему в макушку.

— Не обижусь, — прошептал он, желая донести до Аллена такую простую, казалось, истину. — Мы же семья, я всегда поддержу тебя и помогу, — мужчина слегка отстранился, заглядывая брату в лицо, белое как полотно, с опухшими от слёз покрасневшими глазами, и, поправив скатившиеся очки юноши, ободряюще улыбнулся, на что тот вновь насморочно шмыгнул носом и зажмурился, словно впитывая в себя эти слова. Словно укутываясь в них как во что-то тёплое.

— Я люблю тебя… — тихо пробормотал Аллен, несмело обнимая его и пряча лицо. И Неа ощутил, как захотелось смеяться — и как комок в горле стал еще более тяжелым и горьким.

Глаза узнаваемо защипало, и мужчина уткнулся юноше носом в макушку, крепко прижимая его и себе и не желая размыкать этих объятий… наверное, никогда.

— Я тоже, братец… Я тоже, — отрывисто шепнул он, все-таки ощущая, как скулы слегка обжигает влага.

Он так скучал…

Все эти одиннадцать лет они жили рядом, но мёрзли друг с другом, потому что у них не было возможности поговорить. Одиннадцать лет общего одиночества — одиннадцать лет непонимания и страха.