Вас ожидают, мистер Шерлок (СИ)

Джон хорошо понимает, что это угар, что они слишком поглощены друг другом сейчас, и что охлаждение, увы, неизбежно. Но так же хорошо он понимает, что произойдет это ох как не скоро. Лично себя охладевшим он представить не может. Как? Сидеть рядом с Шерлоком и не испытывать страстного желания расстегнуть ему брюки? Абсурд. Да и Шерлок не выглядит готовым потерять интерес к его члену в ближайший десяток лет.

Понятие абсолютного счастья больше не является для Джона чем-то непостижимым.

*

— Можно тебя спросить?

Они сидели рядышком, прикасаясь плечами и бедрами, на диване, который теперь назвать *диваном Шерлока Холмса* можно было с большим натягом - да, Шерлок частенько возлежал на нём, уютно вдавившись в углубления и вмятины, давно, казалось, принявшие форму его прекрасного тела, но стоило только в гостиной возникнуть Джону, как его тут же хватали, сажали (или укладывали, что случалось гораздо чаще) нетерпеливые руки. Вот и сейчас Джон заглянул в комнату безо всякого умысла — с вполне бытовым вопросом о чаепитие, но неведомо как оказался в крепком захвате с горящими от поцелуев губами.

— Конечно, можно. Если ты о чае, то буду. Непременно. И к нему желателен сэндвич размером с твой член.

— О, боже!

Джон долго смеялся, шутливо выворачиваясь из объятий, а потом неохотно сдался — в конце концов руки Шерлока не помешают продолжить начатый разговор. Скорее, наоборот. — Я вот всё думаю… — И спохватился: — Сэндвич — само собой, только боюсь с размерами ошибиться.

— Не ошибешься, — заверил Шерлок. — В крайнем случае, я рядом, и всегда смогу подсказать. Так о чем ты хотел узнать?

Джон смущенно откашлялся, мысленно ругая себя — вряд ли его идею можно назвать удачной, а этот разговор уместным. Но, так или иначе, его это потихонечку грызло, и, спрашивается, зачем надо мучиться? Вот же он, Шерлок, который ответит на все волнующие вопросы и разрешит все загадки. — Мне не дает покоя один момент. Глупость, конечно, и тем не менее…

— Ну-ну?

На секунду замявшись, Джон ринулся с места в карьер: — Что случилось с одеждой Ферди? Тогда…

Шерлок вдруг заметно напрягся, обнимающие Джона руки предательски дрогнули, и всё это потрясло Джона до глубины души — оказывается, не так уж и безобидна терзающая его тайна. — Тебя интересуют подобные пустяки?

— Не думаю, что это могут быть пустяки. — Ревность вцепилась в сердце стальными челюстями — того и гляди вырвет кусок. Душа уходила в пятки. Грудь горела от предчувствия катастрофы. — Тебе придется ответить, Шерлок.

— Нет.

Это отрывистое, короткое «нет» пронзило Джона насквозь — господи, неужели?

— Почему? За этим кроется что-то…

— Ничего опасного для тебя, — прервал его Шерлок и отстранился. — И тем не менее я не отвечу.

Джон молча поднялся и вышел в кухню. Его трясло, мысли путались. Что такого могло случиться, неопасного, но при этом категорически не подлежащего обсуждению между людьми, ближе которых и представить нельзя? Шерлок вошел следом и в замешательстве замер в дверях.

— Джон…

— Всё нормально. Не хочешь, не говори.

— Я хочу. Но не могу.

— Почему? — Джон обернулся и даже трястись перестал — настолько жалобно смотрел на него Шерлок. — Неужели есть что-то такое, чего я не имею права услышать?

— Получается, да. Но мой взгляд, полная чушь, только вот Ферди… Ферди это показалось едва ли не поводом для самоубийства. Я долго его успокаивал и поклялся никогда не рассказывать о произошедшем тебе. А клятвы свои я держать умею. Знаю, что произвожу впечатление человека беспринципного и далекого от сантиментов, но это не так, и потому твой вопрос предпочту оставить открытым. Очень надеюсь, что ты не пустишься по проторенному пути и не уложишь нас с Ферди в одну постель. Даже на пять минут. — Шерлок вздохнул и добавил: — Я чист перед тобой, Джон.

Чист? Джона словно током ударило. Ну конечно! Боже, какой я осел, с облегчением думал он. В памяти тут же всплыла картина: им с Ферди чуть больше семнадцати, и они, беспечные и молодые, напропалую веселятся на одной из забойных вечеринок. Впереди учеба и свобода, большие города и возможности, дороги, убегающие в безбрежную даль. Воображение уносит их на вершины самых роскошных песчаных замков, они много пьют и много смеются. А потом, как наяву, Джон увидел их обоих в тускло подсвеченном фонарями сумраке, сквозь который, надрываясь и матерясь, он волок бессознательно пьяного Ферди, надеясь что этот слабак, этот желторотик не ткнется мордой в один из бордюрных камней. И как того выворачивало у каждого мало-мальски густого кустика. И как дрожал Ферди от слабости, площадно кроя весь белый свет и пытаясь сорвать с себя загаженные рубашку и брюки. И как утром, белее мела и зеленее первой весенней листвы, требовал с Джона клятву, что «ни одна живая и даже дохлая душа не узнает об этом стыдобище», и как клялся сам, что скорее перережет себе горло, чем позволит ещё хоть раз тупо нажраться и дойти до такого позора.

Как видно, с Шерлока тоже была взята подобная клятва. Ах, Ферди, Ферди… И всё-таки ты чертовски великолепен. А ещё более великолепен потому, что не позарился на корсиканский минет.

Джон улыбнулся и посмотрел на Шерлока с нежностью. — Хочешь сказать, что сам за ним убирал?

— Всё-таки ты догадался. — Шерлок старательно изображал досаду — как плохо, как отвратительно плохо, что страшная тайна Ферди раскрыта! Но Джон-то видел, какое овладело им облегчение. — Надеюсь, наш Фердинанд не узнает об этом? Он этого точно не переживет.

— Наш Фердинанд не узнает, — продолжал улыбаться Джон. — Хотя, как сказать. Думается, в последнем разговоре мы поняли друг друга не совсем правильно, говоря, как нам казалось, об одном и том же, а на самом деле… В общем, он это уже пережил. А теперь покажи, и желательно как можно точнее, какого размера сэндвич ты хотел бы засунуть в рот.

— Как можно точнее? С удовольствием, Джон…

Не только постельными безумствами жили они, хотя, получив вседозволенность и свободу, выпустив на волю свои желания, отдались страсти сполна. Между ними было нечто гораздо большее, чем эрекции и оргазмы, оральные ласки и массаж простаты, от которого оба одинаково сходили с ума, между ними было столько тепла, что в нем легко растворялись любые недоразумения.

Так поначалу виделось Джону.

А потом прилетела «первая ласточка».

*

Кончил Джон очень сильно — руки-ноги тряслись, в голове звенело. Сегодня Шерлок снова пустил в ход язык, и хотя происходило такое довольно часто и, по сути, было уже не ново, в который раз ошеломление достигло своей наивысшей точки, и в этой точке Джон отказывался поверить, что это Шерлок делает с ним такие невозможно интимные вещи, доставляя удовольствие, равного которому он не знал. «Какое счастье, что я стал геем… или кем там… в общем, неважно… и, черт возьми, я бы с радостью кончил ещё разочек», — думал он, прижимаясь щекой к подушке и с наслаждением ощущая сердцебиение распластанного на его спине Шерлока — такого же обессиленного, такого же удовлетворенного.

И неожиданно для самого себя бормотнул: — Вот я и стал девятым.

Шерлок завозился, но остался лежать, вжимаясь влажным лобком в его такие же влажные ягодицы. — Что значит, девятым? — проурчал он. — Ты первый. Единственный.

Слышать такое было бесконечно приятно, и можно было бы остановиться, довольствуясь пусть и коротким, но ёмким ответом, да только, к несчастью, разговор уже завязался. — Почему первый? А эти твои… — Впервые Джон заговорил об этих. Заговорил без ревности и душевного трепета. Сказать, что это его волнует и уж тем более гложет — ни боже мой. Шерлок так полон страсти, так жарко отдается отношениям с ним, что о ревности думать по меньшей мере неблагодарно. Слова эти вырываются сами собой, но становятся роковыми. — Как же они?

— Боже, — фыркнул Шерлок ему в затылок — тепло, уютно, очень приятно, — нашел, о ком вспоминать. Если ты думаешь, что кому-то из них я вылизывал зад, то ошибаешься гораздо глубже, чем проникает в тебя мой язык.