Красная - красная нить (СИ)

Возвращаясь к книге барона Олшеври, которая так напоминала кинокартины старых мастеров, – она захватила сознание Джерарда, и его мозг на-гора выдавал ему сюжеты, где так или иначе фигурировали вампиры, клыки, укусы и струйки крови, стекающие по напряжённо вывернутой шее. В этом не было ничего странного, более того, такое положение дел было привычным и обыденным – пища, поступающая извне, будь то впечатления, ощущения, любые эмоции, встречи, события, – всё это заставляло его мозг работать и взрываться образами, которые он не мог не зарисовывать. Они терзали его голову изнутри, стучали, вопили, плавили извилины, грызлись между собой за первенство… Он и рад был бы просто забыть, не думать, заняться чем-то другим, но не мог. Потому что иногда это всё ощущалось почти физической болью. Единственно возможное спасение от этих незваных жителей его черепной коробки было давно найденным и опробованным – это взять лист, взять карандаш (фломастер, маркер, ручку…). Лечь или сесть, встать на голову – это не имело никакого значения, если при этом он мог водить карандашом по листку, переселяя очередного счастливца из своей головы на обманчиво надёжную бумажную поверхность.

После того, как он заканчивал с этим, вопли и терзания изнутри на какое-то время прекращались, и на смену им приходило такое недолгое, такое хрупкое спокойствие, в первые моменты которого чаще всего Джерарду хотелось просто лечь на пол, раскинуть руки в стороны и долгим, глубоко осмысленным взглядом, не мигая, смотреть в потолок. Чувствовать, как время течёт вокруг него, огибая, будто он – большой каменный валун посередине русла горной реки. Беспокойная, бесконечная вода обтачивает его края, делая гладкими и скользкими, но суть камня от этого не меняется – он спокоен. Он неподвижен. И самое важное – внутри него тишина. Это недолгое состояние покоя Джерард ценил больше всего.

Помнится, раньше он даже пытался насильно ограждать себя от лишних мыслей, эмоций и переживаний, подолгу не выходя из дома, запираясь в комнате и пытаясь быть пустым настолько, насколько это возможно, чтобы голова была бесконечно звенящей. Но через какое-то, довольно продолжительное, время он почувствовал, что эта звенящая пустота сводит с ума гораздо сильнее, чем истошный вой образов, просящих выйти на бумагу. От них было спасение, а от этого звона – нет. И Джерард снова начал впускать в свою жизнь книги, музыку, общение, встречи и события. Где-то через полгода после этого и случилась их встреча с Фрэнком. Стоит ли говорить о том, что сейчас он почти не выпускал из рук предметы для рисования, всё свободное время одного за одним выселяя из своей головы её навязчивых обитателей?

Иногда очень помогало, когда его волосы перебирали руками. От этого становилось легче, мысли успокаивались, а некоторые из них, совершенно забывшись, начинали почти урчать. Делать это было святой обязанностью брата, и Майки справлялся с ней отлично. Его длинные тонкие пальцы, почти всегда холодные, приносили ни с чем не сравнимое облегчение его больной голове. Более того, брат знал о том, что там происходит, потому что Джерард всё же выделял Майкла из прочих людей и был к нему сильно, накрепко привязан. Он многое рассказывал ему, позволяя заходить внутрь, далеко за пределы воображаемой границы-табу. А если чего-то не рассказывал, то всё равно продолжал любить, как умел.

Майки был всегда и всем для него. Он был рядом и никогда, никогда за всю их жизнь не выступал в роли следователя. Независимо от вины Джерарда, Майкл для него был адвокатом, защитником и всегда прикрывал там, где мог это сделать, и часто даже там, где не мог. За брата Джерард убил бы, не сомневаясь, но, слава богу, случая не подворачивалось. Их было двое всё то время, сколько он себя помнил. И хотя в их компании с младшей школы постоянно мелькала фигура Рэя, а сейчас в ней прочно обосновался Фрэнк, связь между ним и братом была совершенно другой категории и качества. Джерард был уверен, что даже если жизнь раскидает их по разным частям земного шара, он всё равно будет чувствовать пульсирующую заботой, добром и любовью нить, туго натянутую между ними.

Телефон надрывно звонил в холле, заставляя Джерарда морщиться и двигаться быстрее, спускаясь по лестнице. Обычно он просто игнорировал звонки, когда ему было лень, и он не хотел спускаться к телефону, но сейчас был не тот случай. Неделю назад он позвонил этой странной девочке, у которой ещё брат-близнец, и очень ждал ответного звонка, надеясь услышать от них что-то невероятное.

- Алло? Да, привет, – наконец он добрался до телефона и расслабленно оперся спиной о стену, слушая уже немного знакомый голос. С каждым словом в трубке Джерарда начинало охватывать чувство радостного возбуждения от того, что он слышал, и губы неумолимо расползались в предвкушающей улыбке. Кажется, его идея привлечь ребят из Бельвиля была очень удачной.

****

Осень… Прекрасная, тёплая осень в Нью-Джерси, когда температура на какое-то время замирает в пределах пятнадцати градусов, будто даёт своеобразный обратный отсчёт для уставшей зеленеть природы.

Три… И около недели-другой держится эта приятная для тела температура, когда ещё чувствуешь на лице прощальные поцелуи пока еще по-летнему тёплого ветра. Он касается кожи, улетая вдаль, и заставляет тебя улыбаться, но в воздухе уже что-то поменялось, и ты с лёгкой грустью осознаёшь, что лето уже закончилось.

Два… И дневная температура резко опускается к десяти-двенадцати градусам, бесконечный поток хмурого вида облаков плывёт по небу, почти постоянно закрывая солнце, а в листьях клёнов и дубов начинают появляться первые мазки жёлтого, оранжевого и красного.

Один… И через неделю, ближе к концу октября, днём редко бывает выше десяти градусов, а растительность, с нетерпением ожидавшая момента, когда можно будет покрасоваться и избавиться от надоевшего за сей период зелёного, начинает соревнование за более привлекающую внимание палитру осенних красок, расцвечиваясь непередаваемыми оттенками, никого не оставляющими равнодушным.

Раньше, до переезда, в последние две недели октября у нас с близнецами было ритуалом как можно чаще прогуливаться до местной гавани, где покачивались ровные ряды пришвартованных яхточек со спущенными парусами. По берегам разворачивалось ещё пока зелёное обрамление парка, но мы, специально обращая на это внимание, отмечали, как день за днём зелени становилось всё меньше, и деревья медленно сходили с ума, окутываясь пожаром из малиновых, охристых, желтых или почти морковного цвета оттенков.

В это время, перед самым моим днём рождения, я всегда чувствовал, как у меня начинают ныть внутренности. Мама смеялась и шутила на тему, что это всего лишь сезонное обострение гастрита, но я точно знал, что это не так. Хотя, конечно, больной желудок исправно два раза в год привлекал к себе внимание, устраивая весёлую жизнь, но не тогда. Это было совсем другое. Это было предвкушением, ощущением того, как маховик моего личного времени почти сделал полный оборот, отмерив очередной год жизни. И оно завораживало, заставляя кишки и желудок сжиматься в предвкушении чего-то нового, невыносимо неизведанного.

Сейчас я уже плохо помню, любил ли в свои шестнадцать октябрь и раннюю осень так осознанно и глубоко, как сейчас, спустя много лет с тех пор. Но точно помню, что равнодушным не был. Сложно оставаться равнодушным, видя перед глазами эту невозможную красоту.

После переезда, чувствуя нутром происходящие с природой изменения, почти всю вторую половину октября я носился с навязчивой идеей: как-то добраться до Гудзона, проехаться по набережным, упиваясь видом облившихся осенней краской деревьев на том берегу, подышать этим сладко-свежим, какой бывает только рядом с крупной рекой, воздухом, влажно оседающим в лёгких… Я не раз озвучивал эту идею, приходя после школы в дом Уэев, но почему-то никто особо не заряжался моим горячечным состоянием. Ребят можно было понять – они жили тут всю жизнь, и эти осенние пейзажи им, наверное, приелись? И тем не менее я не сдавался. Более того, я был уверен, что в один прекрасный момент моё настойчивое нытьё возьмёт верх, и они устроят мне эту долгожданную экскурсию, пока погода совсем не испортилась. В своих возможностях достать кого угодно я не сомневался!