Некоторых людей стоило бы придумать (СИ)

В мою пялился Юри — с двух шагов, молча дожидаясь.

— Теперь ты, — сказал я, не оборачиваясь. — Как там котлеты?

— Я не уверен.

— В том, что они будут хороши?

— В том, что это должны быть котлеты.

— Ну, милый мой. На переправе коней не меняют. Я говорил тебе — нужен именно человек, но не настаивал. Каждому ведь свое. И потом, — я повернулся, — котлеты твоей мамы действительно секс в чистом виде.

— Это шутка?

— Нет.

У Юри глаза блестели в темноте. Каток собирался закрываться, и освещение трибун сходило на нет, оставляя только ярко-белую плюху арены рядом с нами.

— Не шутка. Я же их ел.

— Тогда… — Юри помялся. — Я все из них выжму.

— Выжми, — я взял его за руку и потянул к проходу. — Давай-ка сюда. Как нога?

— Как обычно, спасибо, — Юри дернул плечом, притормозил и скинул резинки. — Я не уверен, что сегодня еще что-то могу, на самом деле…

— А в чем ты уверен? Вообще, в принципе?

Юри остановился, и мне тоже пришлось. Я же его за руку держал. Наверное, до сих пор интуитивно опасался, что Юри даст деру.

Юри пожевал нижнюю губу.

— В программе. Она, может быть, не для меня, но тут только во мне проблема. Если бы любому нормальному фигуристу ее дали…

— Стоп. Без этого вот всего. Не нащупал концепт, и все. Сейчас найдем.

Музыки не было — и не требовалось.

Я дернул Юри за руку, злясь — он не торопился шевелиться.

— Эрос, Юри. Эрос. К черту эти твои котлеты.

Я хочу, чтобы ты выиграл. Я не знаю, почему я этого хочу.

— Как тебе вообще приходит в голову подобное дерьмо?

Потому что Юрка может все с любым тренером, а ты не все, но многое, и именно со мной.

Я развернул его, раскручивая, отпустил, и Юри откатился, затормозил, расправил плечи. Замер в стойке, следя за мной. Я оттолкнулся и поехал боком, глядя только в глаза.

— Не котлеты. Не еда. Да, где-то рядом, да, иногда партнера хочется укусить. Облизать. Отсосать.

Юри краснел. Значит, понимал. Ну надо же.

— Но не соусом полить и по тарелке размазать. Нет. Разложить.

Я приблизился. Юри ждал.

— Трахнуть, Юри, — у него расширились глаза, почернели. — Выебать. Отдаться.

Я толкнул его в плечо. Больно, наверное. Юри откинул голову, податливо откатился назад, прогнул спину.

— Уронить на лед. Прямо тут. Прямо вот так.

— В зале будут дети.

— Что?

— В зале. Будут дети. Будут смотреть на меня. И мои родители, — Юри стянул очки с носа и сжал в кулаке, тряхнул волосами. На меня пахнуло мятным шампунем.

— Не жалей и их, — я стоял совсем близко. Юри не смотрел на меня — куда-то в мою шею, замер, будто боялся спугнуть момент еще больше, чем я сам. — Они ведь знали, на что идут, да?

— Но дети…

— В жопу детей. Я буду смотреть. Я буду оценивать.

Юри поднял голову. Моргнул.

— Верно.

— Ты понимаешь?

— Ты будешь смотреть.

— Я буду очень-очень смотреть.

И Юри сказал:

— Спасибо. Это очень хорошо.

Он медленно выдохнул. Я осторожно взял из его пальцев очки и аккуратно надел обратно ему на нос. Заправил волосы за уши. Скользнул пальцами по шее к затылку и легонько сжал волосы в кулак.

Юри дернулся всем телом и издал странный звук.

— Вот так вот, — тихо-тихо, пусть по губам читает, так надо. Прямо сейчас. — Только как будто это мы все у тебя в кулаке. Я. Понимаешь?

— Я не идиот, — Юри прикрыл глаза. — Отпусти. Пожалуйста.

Как в прорубь сунул.

Я разжал пальцы.

— Я не говорил, что ты идиот, Юри.

— Я сам иногда говорю, что я идиот. Но не настолько же, — Юри поправил очки и повернулся спиной, поправил волосы на затылке. — Ужин.

— Юри?

— У меня никогда не было тренера лучше тебя, я не мог так много успеть за такой короткий срок, — Юри странно дернул плечом. — Но я не помню, чтобы Челестино так, как ты, делал.

— Русская школа катания лучшая в мире, так ведь?

— Вот поэтому?

— И поэтому тоже.

— И Юрио такой поэтому?

Ого.

Ого, товарищи.

Я замер.

— А Юрио маленький еще. Для него это тоже дивный новый мир. Будет. Однажды. А что?

— Ничего.

Юри обернулся и улыбнулся мне.

— Спасибо, Виктор.

— О, всегда пожалуйста.

Я знал, какие костюмы они оба выберут, даже не глядя.

Юри и Юрка рылись в моих тряпках с одинаковым восторгом, как школьницы на распродаже.

Я мог с закрытыми глазами сказать, что Юрка возьмет белый с серебром и расшитый шелковыми лоскутами, как перьями — с маленькими крыльями на плечах.

Я бы сам его втюхал, выбери Юрка что-то другое.

Юри вцепился в черный сочинский с произвольной программы. Костюм был сшит из тонкой лайкры, как шутил Яков, «на вырост» — с расчетом на изменение веса и роста, ткань позволяла растянуть его и посадить по любой фигуре. Облегающий аспект был важен и в мое время, правда, совсем по другому поводу — я должен был выглядеть максимально тощим и трагичным.

Юри на пробу потянул ткань рукава, посмотрел на просвет.

Костюм облепит его, как вторая кожа. С одной-единственной задачей.

Юри поднял на меня глаза, и я быстро вышел из комнаты.

Юри, мое японское сокровище и головная боль.

Возможно, я даже надеялся, что выиграет Плисецкий, и я поеду в Питер. Со спокойной душой.

Нет, правда.

Спать я лег рано.

Юрка уехал домой один.

У меня не было чувства гордости, по крайней мере, оно не захлестывало с головой.

Где-то в глубине меня радостно прыгал тупой школьник, искренне довольный тем, что я был прав, а Яков нет.

Восторгом это тоже было не назвать — слишком мешала усталость и болезненный откат — я посмотрел на свои руки, на ладонях отпечатались ногти, так я кулаки держал.

Я расписался на бесчисленных футболках и кепках.

Я махал рукой, пока последний из зрителей с камерой не двинул на выход.

Я стоял посреди катка, вокруг стелилось поле цветов и игрушек — как на настоящих соревнованиях.

Кто-то сказал мне, что Юрка уехал — я не успел поговорить с ним лично, но был бесконечно благодарен за то, что не успел.

Этот пацан все-таки был чудо. Он понимал, что это будет неловко для меня, и мою виноватую рожу видеть не хотел.

Яков будет ждать его. Напишу, чтобы встретил.

Потом.

Кто-то фотографировался со мной, обнимал за плечи, тряс и поздравлял по-английски, по-русски, по-японски.

Я смотрел на пятно света в центре катка — осветитель уже ушел, а прожектор еще работал, выжигая лед там, где полчаса назад стоял Юри — запыхавшийся и потный, с колотящимся сердцем.

Как труп мелом обвели.

Я отвел глаза на темные трибуны.

На пустых рядах светилось единственно белое лицо. Я поднял руку и крикнул:

— Молодец, Юри!

— Спа-сьипо.

Юри привстал, чтобы помахать мне.

Сел обратно, обнимая букет цветов. Ждать меня.

Я не торопился ехать к нему, предпочитая задержаться с желающими потрогать Никифорова.

Мне надо было сначала выяснить один важный вопрос.

Это я такой хороший тренер, что Юри пробрало? Русская школа катания, все дела…

Понабрался где-то Эроса за ночь.

Или это Юри… такой?

Откуда он знал, как надо? Я объяснял, конечно, как умел — и в этом мое большое отличие от Якова. Я фигурист. Я не тренер. Я могу сделать, как от меня хотят, и не могу объяснить, как хочу я.

Юри понял, как я хочу.

Я не говорил ему этого.

Я не советовал ему добавить мягкости в движения, текучей плавности, трепетной, ленивой грации.

Я велел ему быть агрессивнее, откровеннее.

Он сделал не так.Не так. Неправильно.

Идеально.

Юри улыбался, глядя на меня.

Где ты был этой ночью? Что ты делал? Спал, и тебе приснилось, как надо?

Он запорол тройной тулуп, такую легкотню, но прыжки вообще не его. Выкрутиться можно.

Его — актерское мастерство.

Нота в ноту, как будто он много лет танцует в балете именно эту партию — как какая-то больная, опасная, ультимативно ебанутая Одиль. Страшная до веры в бесовщину. Юри знает ее так давно, что врос в нее, слился.