Daigaku-kagami (СИ)

— С-спасибо, — отводя взгляд, пробормотал Эдельштайн, краснея против воли и чувствуя странную тягу к Феликсу.

Лукашевич приблизился к нему, склоняясь и ловя губами судорожный вздох. Не в силах противиться притяжению Феликса, Родерих неуверенно приоткрыл губы, подаваясь навстречу. Углубляя робкий поцелуй, Феликс оперся на рояль, издавший неловкий всхлип от такой небрежности.

— Родерих, слушай, я тут подумал… — дверь приоткрылась, пропуская внутрь Гилберта. — Родерих? — он замер в проходе, широко раскрытыми глазами наблюдая за тем, как Эдельштайн, вздрогнув, разорвал поцелуй с Феликсом и обернулся, недоверчиво воззрившись на него. — И Феликс?..

— Это не то, что ты подумал, — поспешно встрепенулся Родерих, поднимаясь со стула.

— Да? — Гилберт, усмехнувшись, скептически приподнял бровь. — А что это? Он же совсем ребенок! — «ребенок» на это заявление растянулся в ироничной улыбочке и, бросив на Байльшмидта говорящий взгляд, поспешил скрыться за дверью.

— Куда?.. — учитель Эдельштайн дернулся было следом за Феликсом, но столкнулся с требовательным взглядом Гилберта. — Ты что-то хотел? — он твердо взглянул в глаза Гилу, быстро справляясь с удивлением.

Байльшмидт хмыкнул уважительно, отдавая дань его выдержке.

— Я хотел извиниться, — пробурчал он себе под нос. — Но, видимо, зашел не вовремя… — Гил уже развернулся, чтобы уйти, когда почувствовал, как что-то удерживает его за локоть.

— Могу я попросить тебя не распространяться о случившемся? — старательно отводя взгляд, попросил Родерих. — Это правда была случайность, Феликс… он сам подошел. Я не знаю, что на меня нашло и…

— Не оправдывайся, — отмахнулся Гилберт. — Великий я все понимаю. Мы же столько лет… дружили. Знаешь!

— И это были лучшие годы в моей жизни, — перебил его Эдельштайн.

— Что? — пришла пора Гилу удивляться и краснеть. — Так ты? Ну… Скучал по мне?

— Не то чтобы очень, — нахмурился Родерих. — Но мы можем снова общаться, если ты пообещаешь больше не соблазнять мою жену.

— А ты — не заглядываться на первоклассников, — рассмеялся Гил, хлопнув друга по плечу.

Извиняться оказалось гораздо проще, чем он думал. Никто и не собирался его упрекать, еще раз указывать на неправоту или унижать. То ли Феликс был прав, и неловкие ситуации помогают без лишних слов забыть все обиды, то ли давнюю дружбу не так-то легко разрушить — но они снова смеялись вместе. Так что, как бы то ни было, Феликса стоило поблагодарить. Хотя бы за то, что убедил не бояться, подтолкнул навстречу и предложил выход.

***

— Простудился? — с утра Торис, как всегда, ждал Феликса, любящего поспать подольше, на выходе из общежития.

— А? — тот недоуменно посмотрел на Лоринаитиса, сонно хлопая глазами. — Оу, ты, типа, об этом!.. — он наконец сообразил, что привлекло внимание Ториса — кремовый шарфик, небрежно наброшенный на шею. — Эм… Ну, да. Простудился, тотально! Кхе-кхе, — для убедительности Феликс даже покашлял.

Торис смерил его недоверчивым взглядом, неожиданно оказавшись непозволительно близко, и потянул за петлю шарфа, оголяя шею. Губы дрогнули, когда он заметил фиолетовые следы на чувствительной коже, но Торис быстро вернул самообладание. Мягко поправив шарф, он отступил от Феликса, избегая на него смотреть.

— Мог бы не притворяться, — прошептал он. — Это нормально, что ты нашел себе кого-то. Столько времени прошло.

— Ну, а как у тебя, типа, продвигается с Эдуардом? — начиная движение в сторону школы, поинтересовался Феликс, перебивая отчего-то тихий голос, после которого захотелось рассказать всю правду и который вовсе не принес долгожданного удовлетворения — только сосущее чувство отчаяния и ощущение пустоты внизу живота.

— Хах, так ты поэтому постоянно убегаешь? — рассмеялся Торис. — Мы просто друзья, Феликс. Просто друзья.

В голосе звенела обида. Лукашевич бросил на Ториса быстрый взгляд, ловя выражение смиренной грусти и отчаянную улыбку на милом лице. Сглотнув, Феликс поспешил отвернуться.

Сердце болезненно сжалось. Кажется, он снова все испортил.

__________

¹ Имеется в виду игрушка тауматроп, основанная на оптической иллюзии: при быстром вращении кружка с двумя рисунками, нанесенными с разных сторон, они воспринимаются как один.

========== Действие шестое. Явление V. Один шаг ==========

Явление V

Один шаг

Ошибки преследуют долго. Даже больше — они не отпускают всю жизнь. Единожды напортачив, обрекаешь себя на вечные воспоминания и мучаешься, сгораешь от стыда, боишься смотреть в глаза людям — словно бы все они, каждый, знают о том, что ты натворил. Иногда бывает так плохо, что боишься даже выйти на улицу, просто показаться кому-то на глаза. Переживаешь внутри, ни на секунду не выпуская содеянное из мыслей, варишься в собственном соку, а нервы все натягиваются и натягиваются, дрожа на пределе возможностей, и тяжело не сорваться на крик, тяжело самому не сознаться, просто случайно сболтнув во сне. Ошибка не отпускает ни на секунду, в твоих глазах она видится не просто мелкой бытовой неурядицей, конфузом, смущающей деталью прошлого, о которой лучше никому не знать, а самым настоящим преступлением. Чем-то настолько постыдным, что кажется, будто ты и не мог на подобное пойти.

Со временем все проходит. Возвращаешься к нормальной жизни, убеждая себя, что ничего страшного не случилось, начинаешь искренне смеяться над шутками друзей, отпускать колкости в адрес некоторых особенно притягательных субъектов. Забывается ошибка и не всплывает до тех пор, пока в одиночестве не натолкнешься на какую-нибудь мелкую деталь, совершенную ерунду вроде той же атмосферы или так же стоящей на столе кружки с недопитым чаем. А как вспоминается — так накатывает. И, кажется, еще сильнее в несколько раз: стыд душит сплошной волной, стальными тисками сдавливая грудь, самобичевание продолжается, пока силы не кончаются, пока не уходит момент. Все слабее с каждым разом. Пока воспоминания о случившемся не станут вызывать одну лишь грустную, полную сожаления улыбку. Как думаете, сколько времени обычно проходит до этого момента?

Говорят, ошибки забываются быстро. Мол, память спешит отложить в долгий ящик все самые неприятные моменты прошлого. Ну, действительно, переход от стадии постоянной ненависти к себе к редким ее приступам — процесс быстрый, а если проблема ну очень серьезная — мгновенный. Как ни крути, твой мозг тебя ценит, любит и не хочет стрессов, которых было бы не избежать при мгновенном анализе. Но как бы ты ни старался, осознание придет. Когда не ждешь его совсем, чистишь зубы в ванной, крутишься на стуле в офисе, протискиваешься в душный общественный транспорт, прыгаешь с парашютом, в конце концов. Но тебе обязательно придется пройти через это, принять ошибки, чтобы смириться с ними и извлечь урок. Нет урока — все повторится. Хотите ли вы совершить свои самые страшные неправильные поступки еще разок? Ну, или два? Чтобы лучше запомнить: повторение же, чтоб его, мать учения, разве не так?

А когда извлекаешь из неприятностей урок, даже как будто становится легче дышать. Понимаешь, что все это не зря, что ты не просто так годами изредка пропускал через себя токи воспоминаний. Что вот он — тот самый момент, когда эти ошибки тебе пригодились. Теперь ты больше не повторишь их, ты будешь беречь себя, потому что знаешь, каково это — разрываться на части, кричать, не слыша своего голоса, биться головой о стены в надежде, что хоть так сможешь избавиться от мыслей. А мысли… они никогда не уходят, они всегда рядом — только протяни руку, коснись, перебери, словно четки или старые бусы. Другое дело, когда эти бусы впиваются тебе в шею — но что еще им остается делать, если ты не изъявляешь желания познакомиться поближе? Мораль-то — вот она, разжевана и в рот положена, проглотить осталось. Пусть это и может быть очень, слишком горько.

Урок, который Хенрик Хансен извлек из той давешней антидепрессивной посиделки в баре, был прост, как табуретка. Никогда, ни при каких обстоятельствах, ни за что не прикасаться больше к алкоголю. Ни грамма спиртного, в некоторых дозах заводящего не хуже афродизиака. Больше ни любимого пивка по вечерам, ни регулярных походов в бар с Тони. Да и вообще, поменьше теперь пересекаться с Каррьедо. Каждый взгляд, каждый жест, каждое слово — все напоминает о произошедшем. А это не просто перепих на пьяную голову, это самая натуральная измена. Простить себе что-то подобное Хансен мог с трудом, поэтому просто подавлял мысли, в некоторые моменты радуясь, что не думает об этом каждую секунду своей жизни.