Двадцать один год (СИ)

Зазвонил телефон, но Вернон уже возвратился в гостиную, и трубку взяла Петуния. От её тревожных “Алло… Да, я… Скажите, что случилось…” Лили захотелось сойти с ума.

- Что там? - нетерпеливо спросила она, когда очень бледная Петуния вошла в комнату.

- Туни, в чем дело? - Вернон подхватил жену под локти.

- Из больницы звонили. Папа умер, - пролепетала сестра.

У Джорджа Эванса случилась внезапная остановка сердца: Сделать ничего не успели: смерть наступила мгновенно.

http://www.youtube.com/watch?v=0IrafMaQSSQ&app=desktop

========== Глава 60. Переезд ==========

На похороны родителей, кажется, собрался весь город: попрощаться с Джорджем Эвансом хотели очень многие (его уважали за общественную деятельность, даже местная газета вышла с некрологом). Процессия, пестрея зонтиками по черному фону плащей и пальто, запрудила узкие улицы так, что Лили было непонятно, как двигаться в такой толчее. Впрочем, сама она могла лишь оглядываться на остальных: вдвоем с Петунией они шли впереди всех, за гробами. Массивная спина Вернона в темном плаще казалась лакированной от дождя: он вместе с тремя врачами нес гроб тестя. Рядом чьи-то подрагивавшие руки держали маму.

Сыпала морось, в толпе многие плакали, Петуния терла и без того красные глаза, а Лили шла опустошенная, окаменевшая. От страшного одиночества хотелось лечь в яму вместе с родителями, обнять их гробы, и пусть все на свете забудут, что она была. Все равно никто больше не пожалеет её, не поймет, не приласкает так, как родители. Никто не будет в ней настолько нуждаться и любить её просто так.

На ум приходили позабытые мелкие размолвки – серьезных ссор с родителями, кажется, у нее никогда не было: Лили не помнила в половине случаев, извинялась ли она тогда, а если и припоминала, то ей казалось, что сказано и сделано ею для родителей было чудовищно, ничтожно мало. Почему она так и не поблагодарила маму за все? Почему не смогла солгать отцу, что мама выжила? Может, он сейчас был бы жив… Хотелось упасть на землю, заломить руки, ползти, громко крича, чтобы её простили – но сильнее всего хотелось снова оказаться в теплых маминых руках или прижаться к плечу отца, а еще, мучительно, жгуче – чтобы они ждали её дома. От осознания, теперь уже ясного, что этого не будет никогда, сердце болезненно ударялось об левую лопатку.

Родителей похоронили в одной могиле. Лили чуть не рухнула в яму – сама не понимая, что делает – потянулась за гробами – Вернон и один из товарищей отца удержали её за рукава, и она сквозь зубы завыла от безысходности. Жизнь стала серым тупиком, бессмыслицей, холодными руинами, открытыми всем ветрам. Кажется, она потеряла сознание – на какой-то момент могила и толпа перестали существовать, а потом Лили обнаружила себя на траве, довольно далеко от ямы. Седой врач, мистер Причард (он иногда заходил к отцу в гости), заставлял её вдохнуть нашатырь.

Следующие два дня Петуния с мужем еще побыли в Коукворте, а на третий уехали, оставив Лили немного денег, достаточно продуктов в холодильнике и пустой дом, в каждой комнате которого лежали вещи мамы и отца. Конечно, сестра постаралась все разобрать по шкафам и комодам, но Лили-то знала, что память о родителях таится за каждой дверцей, и от одной мысли об этом её начинало трясти. Выйти на улицу или даже в сад тоже было страшно. Днем Лили по нескольку часов подряд сидела перед включенным телевизором или у себя в спальне, тоже включив радио – в тишине она тут же начинала плакать – пыталась читать. Особенно плохо было ночами: заснуть почти не удавалось, Лили рыдала и звала родителей, умоляя вернуться. Успокаиваться было страшно. Одиночество заставляло сжиматься в комок и укрываться одеялом с головой.

Её никто не навещал, только однажды пришел седенький мистер Причард, осведомился, как она себя чувствует, настоятельно порекомендовал сменить обстановку, много гулять и пить витамины, а если ей это может помочь, то сходить в церковь и поговорить с пастором о судьбе тех, кто от нас ушел. Лили пообещала все это сделать в ближайшее время. Он пригрозил, если через три дня еще застанет её здесь, силой увезти в больницу. Она согласилась: было все равно.

Потом пару раз Лили пугалась: она казалось, будто она слышала скрип калитки, чувствовала, как кто-то стоит за дверью – но звонка не было. Посмотреть, кто же приходил, Лили боялась почему-то: вместо этого убегала в гостиную, включала телевизор погромче и укутывалась в плед.

Когда на четвертый день в дверь позвонили, а после принялись барабанить, Лили с трудом смогла заставить себя подойти. Открыла – и в дом ворвался бледный, пуще обычного встрепанный Джеймс.

- Что с тобой случилось? На работе тебя нет, в Ордене нет… Мы Мерлин знает что подумали! Я уже решил, что тебя Пожиратели похитили!

- У меня родители разбились, Джеймс, - тихо объяснила Лили. – Их похоронили четыре дня назад.

У него округлились глаза, он неловко привлек Лили к себе одной рукой, другой почесал в затылке. Чмокнул её в макушку.

- Ну вот что… Собери вещи… Бери все, что понадобится, я дотащу. Жить теперь ты будешь у меня.

- А Сириус?

- Что Сириус? Он будет не против. Он то у дяди Альфарда ночует, то с Марлин по гостиницам шляется. Пойдем, Лилс, серьезно,- он нежно погладил её по волосам. – Тебе надо отсюда уйти. Немедленно.

Сумки Лили собрала на удивление спокойно. Только когда укладывала зимние шарф, шапочку и перчатки, подумала, что скоро декабрь, а там и Рождество, вспомнила, как папа на праздник, бывало, ставил музыку и плясал с ней, маленькой – и горло снова забилось слезами.

Джеймс держался уверенно, пока они с Лили не переступили порог дома в Годриковой Впадине – но едва навстречу им вышел Сириус, он растерялся, как школьник. Лили отправили в гостиную; уходя, она еще слышала его шепот:

- Я не знаю, что делать… Может, вызвать остальных девчонок? Или купить ей вкусного? Вывести куда-нибудь? Голова кругом…

- Дурак ты, Сохатый. Тебе-то в свое время кусок в горло лез, а? Видеть кого-нибудь хотелось?

Лили снова забилась в угол дивана, по инерции подумав, что надо бы включить телевизор.

Сириус скоро ушел, а Джеймс весь вечер старательно ухаживал за ней, отчаянно пытаясь скрыть растерянность. Он все же притащил Лили шоколадных бобов, тыквенных пирожков и сливочного пива, и чтобы не огорчать его, она даже немного угостилась. Когда спустились сумерки, Джеймс и Лили подсели ближе к очагу. Он принес «Сказки барда Биддля» и стал негромко читать вслух, слегка хрюкнув, когда Лили опустила ему голову на плечо.

- Джеймс? – тихо спросила она; впервые за эти дни она почувствовала что-то вроде умиротворения, так что веки стали тяжелее.

- Что такое? – встрепенулся он.

- Как ты жил эти месяцы? Как ты переживал?

Он приобнял её за плечи, вздохнул и ничего не ответил.

- У вас был эльф, - вдруг вспомнила Лили. – Куда он делся?

- Его убили вместе с отцом и мамой, - рот Джеймса горько искривился.

В ту ночь они так и заснули в гостиной, на диване, укрывшись пледом, который Джеймс приманил из спальни.

А потом потянулись очень тихие, очень серые дни, которые, однако, потихоньку вновь примиряли Лили с жизнью. Она просыпалась первой и готовила завтрак, дожидалась, пока проснется Джеймс, а чаще сама будила его. Встречала сову: за завтраком они пролистывали газеты. Вот упомянули об успешном выступлении команды Мери, и она сама есть на колдографии; вот объявление о помолвке Альфреда Эйвери и Электры Мелифлуа, а парой дней раньше та же новость приходила про Линнет Фоули и некоего Селвина. Барти Крауч поддерживает проект Миллисенты Багнольд о сокращении расходов на содержание заключенных в Азкабане – как будто на них хоть что-то тратится. Разве на баланду, наверное, да может, закупают робы раз в полвека.

Джеймс почти каждый день убегал на задание Ордена: работал там за двоих, возвращался нередко в синяках и ожогах, пару раз его, раненого, принес на плечах Сириус.