Двадцать один год (СИ)

Погода в ноябре была жуткая: густые стылые туманы сменялись проливными дождями, иногда с неба сыпала крупка, не оседавшая на земле, а ветер, казалось, готов был сорвать с костей плоть. Между тем оказалось, что у Розы износились сапоги, да и пальто в прошлую осень замызгалось изрядно - конечно, следовало купить новое, но в Коукворте не найдешь того, что ей бы понравилось, а в Манчестер по скользкой от дождей дроге, обложенной дымкой, ехать опасно. Можно, правда, добраться по железной дороге - но Джордж так давно сам никуда не возил жену… Эвансы дожидались солнечного дня, и он наконец настал.

Лили собиралась на работу еще в темноте, удивляясь про себя тишине на улице: она уже привыкла просыпаться под шум потоков, бегущих с крыш. Мама еще спала, отец спустился к дочери и проводил до дверей.

- Дождя вроде бы нет. Пожалуй, мы с мамой съездим в Манчестер за пальто и сапогами. Но к твоему приходу точно вернемся.

Лили чмокнула отца и убежала, не оглянувшись.

День проходил утомительно, и девушка уже горевала при мысли, что и назавтра не получится отдохнуть: дежурство в Ордене. Только бы прийти домой - а там будет горячий ужин (мама вчера хотела сготовить рагу), любимое кресло, может, на то, чтобы немного почитать, хватит времени и сил… Лили растирала уставшие глаза, разминала пальцы и дальше строчила и шила. Когда стрелки на больших часах над столом Грюма наконец доползли до девяти, она с облегчением вздохнула и потянулась за пальто.

…Сперва она не поняла, отчего при взгляде на дом ей стало холодно. Только упало куда-то и шумно забилось сердце, только дыхание в горле сбилось в комок. Лили моргнула, надеясь, что ей показалось. Нет, так и есть: окна не горели. Едва ступая, она поднялась на крыльцо. Открыла дверь своим ключом. Тишина в доме была мертвая. Стало пронзительно-страшно, Лили готова была закричать и пуститься на утек, но вместо этого, чуть слышно позвав маму, а потом отца, включила в передней свет. Обуви и пальто родителей, папиного кепи и маминой шляпки на месте не было. Выскочив из дому и спешно заперев дверь, Лили побежала к гаражу. Машины отца там не стояло - значит, родители, как и планировали, уехали в Манчестер. Вот только не вернулись.

Останавливаться ни у кого они не собирались - да и не у кого особенно. “О Господи… Боже… Господи…” Она вдруг показалась себе отрезанной от всего мира, бродящей по городу, вымершему от чумы, или приговоренной к смерти. “Нет-нет-нет. Все должно образумиться. Сию секунду все должно образумиться. Они…” Во рту стало солоно, из глаз сами хлынули слезы.

Снова идти в дом было страшно, но Лили заставила себя: следовало позвонить по телефону. Да, начать обзванивать больницы - наверняка родители просто попали в аварию. Но они живы. Тогда морги… Ни в коем случае не надо обзванивать морги. Или позвонить… На всякий случай, просто чтобы убедиться, что родителей там нет. Но начала - звонок Петунии. О Господи, дай сил.

… Петуния выслушала сдержанно, попросила перезвонить, как только что-то выяснится, и в случае необходимости обещала приехать первым же поездом. Положив трубку, Лили стиснула зубы. Сердце стучало еле-еле, пальцы не слушались. Глаза то и дело застилали слезы. Она старалась пока ни о чем не задумываться, однако перед глазами вставали картины одна другой страшнее. Она трясла головой, но видения не проходили.

Ни в больнице Коукворта, ни в морге родителей не оказалось. Лили потянулась за справочником по Манчестеру. Не совладав с собой, прилегла на тумбочку и тихонько завыла в тоске.

Первым нашелся отец. Мужчина, подходящий по описанию, поступил в реанимацию сегодня днем и пока не приходил в себя. Автомобильная авария, множественные переломы. Женщина? Никакой женщины с ним не было. Записав точный адрес больницы и уточнив, с которого часа она открыта для посетителей (вдруг к утру отца переведут в палату), Лили стала звонить в морг.

Женщина с похожими данными нашлась довольно быстро. Особые приметы тоже совпали, но на всякий случай Лили попросили подъехать на опознание. Записав адрес морга, она вяло положила трубку. Наконец-то сняла пальто, шаркая, прошла на кухню. Висела глубокая, беззвездная ночь. Надо бы прозвонить Петунии еще раз - но сил не было. Придется говорить, что мама умерла.

Решив заварить себе кофе и съесть что-нибудь (вдруг сильно захотелось), Лили включила свет. На крючке аккуратно висел мамин передник. Где-то в глубине дома осталось её домашнее платье, а в передней, на низкой полке - тапочки. На плите еще стояло жаркое, приготовленное ею с утра. Прижав передник к себе, Лили опустилась на пол, уткнулась носом в ткань, впитавшую и смешавшую все кухонные запахи, и ей показалось на секунду, что она обнимает маму, живую, здоровую - какой та была вчера.

В дом она так и не прошла: там повсюду были мамины вещи. Петуния, вскрикнув прямо в трубку, пообещала приехать в течение дня: она не сомневалась, что Вернон её подвезет. Пусть Лили свободно распоряжается временем: у сестры есть ключи от дома. Надо только выписать телефон того морга. Договориться насчет маминых похорон.

Едва дотерпев до семи утра, Лили аппарировала в Манчестер. Морг и больница открывались в восемь. Час она бродила по улицам, опустошенная и одинокая. Безумно хотелось прижаться к маминому плечу и поболтать - и чем яснее Лили осознавала, что этому больше не быть, тем сильнее осязала мамино тепло, и четче звучал в ушах родной голос. Мама была совсем близко, но мучительно невидимая.

В морг Лили вошла, уже отупев от одиночества, а увидев маму, не поверила, что она мертва. У Розы обгорела одна половина лица, но другую можно было узнать без колебаний, и приметные родинки на плече сохранились. Лили почему-то не испугалась, с ней не сделалось дурно - она просто не верила, и все. Мама где-то должна быть живая.

Ей что-то предлагали выпить. Потом принесли подписать какие-то бумаги - подмахнула, не глядя. Договорилась, когда маму заберет. Выйдя на свежий воздух (она не ощутила запаха мертвецкой, лишь на улице почувствовала, что голова болит), Надо было еще проведать отца.

В больнице Лили сообщили, что состояние Джорджа стабильное, его перевели в палату, после обеда, пожалуй, она может побыть с ним минут пять. Лили кивала, слушая врача, и думала почему-то, что желудок вот-вот начнет сам себя поглощать, что надо найти кафе и перекусить там. Папа снова будет бодрым и сильным. А мама где-то рядом - просто невозможно, чтобы она ушла насовсем. Потом опять были часы безделья, молчания и одиночества, и отчаяние нахлынуло с невиданной силой. Лили внезапно поняла: ей придется рассказать, что мамы не стало, отцу. Ох, если бы кто-то другой это мог сделать! Может, ему уже рассказали врачи?

Но врачи, очевидно, Джорджу еще не рассказывали ничего. Когда дочь пришла, он был в сознании - раздавленный, пожелтевший, утыканный капельницами, закованный в латы гипса, он все-таки улыбнулся ей и что-то прошептал. Лили различила по губам:

- Где Роза?

Лили показалось, будто её с силой дернули вниз, будто в палате кончился воздух. Ей не пришлось говорить ничего: Джордж догадался и так. Прикрыл веки, потом слабо поманил Лили пальцем. Она присела на краешек койки.

- Доченька, - уже внятнее прошептал Джордж. - Дочка…

Лили потянулась к отцу, поцеловала в сухой потемневший висок. Он больше не открывал глаз, не шевелился, молчал, а Лили вскоре выставила медсестра.

Манчестер на сегодня пора было покинуть, оставив искалеченного отца и обожженную, мертвую маму. Лили аппарировала в Коукворт. Она, пожалуй, не решилась бы снова войти в пустой дом, но еще в саду увидела Петунию, обстригавшую клумбу с запоздалыми георгинами.

- Цветы понадобятся, - объяснила сестра, не поздоровавшись, и вдруг заплакала. Лили, опустившись рядом, заревела вместе с ней.

В гостиной Вернон включил телевизор погромче. Увидев Лили, непривычно вежливо поздоровался и предложил чаю. Лили согласилась: лучше даже с Верноном, чем одной. Укуталась в любимую мамину кофту: почему-то стало знобить. Петуния суетилась, прибираясь, Вернон, вооружившись справочником, отправился куда-то звонить, а Лили все сидела, уставившись в одну точку. “Почему так, ведь я же не хочу! Я хочу, чтобы немедленно вернулось все, что было! Чтобы мама и папа были живы, чтобы все было, как… уже позавчера. Мама, где ты, ведь мне же плохо?” Мама не отвечала.