Амазонка: призраки зеленого ада

— Ты коптелку не видел? — спрашиваю крайнего юношу, но в ответ не получаю ни слова; стоит и легонько так улыбается. — Ты не знаешь, где здесь у Чичику коптелка была? — повторяю свой вопрос, начинаю выходить из себя.

С тем же результатом. Стоит и улыбается. Чего пришел? Никто тебя не звал. Не хочешь разговаривать, так и хрен с тобой, сам найду.

Брожу по дому, раздражение все нарастает. Нет нигде коптел-ки. Зато незваные гости по-прежнему тут. Между собой чего-то обсуждают, судя по всему. Вот тот, что самый большой и в черной сутане с капюшоном — лица не рассмотреть, — неподвижно стоит и слушает, что говорят молодой парень и длинноволосая девушка. Четвертому как бы и не интересен разговор, он чуть в стороне. Голоса у них у всех странные какие-то. Прислушиваюсь, но никак не могу разобрать ни слова. Сплошной щебет да писк. Словно и не люди говорят, а летучие мыши собрались на зрелые банановые грозди.

Нет, надо сходить к старику, спросить, как мне этих гостей выпроводить. Говорить они не хотят, уходить, похоже, тоже не торопятся. Что-то мне все же не очень хорошо. До дома, где живет знахарь с семьей, с полкилометра. Часть — расчищенное пространство, потом начинаются заросли и глубокий овраг с крутыми склонами. Хорошо, что луна светит. Ладно, возьму фонарь. Бреду, сжимая в руке фонарь, который почему-то не горит. Так, где-то здесь тропка к дому. Не хватало еще заблудиться. Всматриваюсь под ноги, не хочу наступить босыми ступнями на колючки. Ох, как не хочу!

Черт, где же тропка? Так, ага, просвет и река серебрится. А вон и хижина на сваях, в окружении растущих из земли листьев пальмы шапаха. Надо позвать старика. Зову. Поздно, спят уже. Снова зову. Тишина. Не уйду я, если не поговорю. Продолжаю кричать вполголоса.

Ну вот, наконец-то. Открывается дверь и ко мне спускается… Но это не знахарь, а его старший сын.

— А где твой отец, — спрашиваю я, — дома?

— Отец спит уже.

— Послушай, у меня там полный дом народу. Что мне с ними делать? Говорить не хотят, уходить не собираются.

— Ты не бойся их. Они ничего тебе плохого не сделают.

— А кто это?

— Это супаи. Черти.

— И что мне с ними делать? — недоумеваю я.

— Ничего. Их не надо бояться.

Гляжу на свои ноги, поднимаюсь взглядом все выше и выше и вдруг понимаю, что я голый. Держу в руке фонарик, но он кажется сплетенным из паутины, ватным или изгнившим до такого состояния, что осталась одна пушистая плесень. В голову на мгновение закрадывается смущение: не привык я по ночам разгуливать голышом. Но тут же нахожу себе оправдание. Ладно, пусть я голый, но сейчас ночь и вряд ли кто меня увидит. А сын знахаря, да и сам старик, если не спит, прекрасно знают, что, выпив уанду, люди сбрасывают с себя одежды.

Пойду я обратно, общаться с незваными демонами. То-то гости показались мне не от мира сего. Опять бы не заблудиться среди деревьев да не свалиться в овраг. И все же странное ощущение: бродить ночью, абсолютно голым, да к тому же со сломавшимся фонариком.

Благополучно добираюсь до хижины. Посижу-ка я на ступеньках приставной лестницы, не хочу я смотреть на этих чертей. Часть неба заволочена облаками, но другая блестит звездами и половинкой месяца. Тихо-тихо. Цикады и квакши, чьи голоса висят в воздухе, не в счет. Безветрие, полный штиль. Вижу, как в светлом небе проносятся летучие мыши. Краем глаза отмечаю движение справа. Приглядываюсь. Будто ветерок пробежал по макушкам низенького кустарника, живой изгородью окружавшего дом. Пробежал и затих. Ни с того ни с сего все повторяется. Волна крадется в моем направлении, замирает, снова приближается. Я поджидаю ее приближения со спокойствием и без удивления. Вот что меня действительно удивляет, так это почему я так спокойно принимаю ожившие кусты, как будто только и делал всю жизнь, что изо дня в день наблюдал за пляшущими живыми изгородями. Поворачиваю голову налево и. Кто это сидит в кроне лимонного дерева? Силуэт вроде взрослого человека, но по размерам мелковат даже для индейца. Полусидит-полустоит, опершись, как бы лежит на ветвях. На голове топорщится «корона» из перьев. Или из листьев? Ниже еще один. Да, не многовато ли «людей» для деревца в два с половиной метра высотой? Но даже это меня не удивляет.

Поднимаюсь в дом, ложусь в гамак. Черт с ней, с коптелкой. Буду спать. Ну и что, что эти четверо все еще толкутся. Или их уже не четверо? Точно, тот, что в черной сутане, исчез куда-то.

А это еще кто? Лежа в гамаке, замечаю одну новую фигуру. Это явно индеец. Стоит в противоположной стороне от других, шагах в четырех и смотрит прямо на меня. Невысокого роста, чуть более полутора метров, с длинными черными и прямыми волосами, спадающими на спину. Странная кожа, слишком светлая по сравнению со всеми моими лесными знакомыми, но гораздо более темная, чем у меня, даже загоревшего. И оттенок. Желтоватый. Или скорее легкий янтарный. Обнаженный по пояс, кажется в юбке не то из луба, коры дерева льянчама, не то из ткани. Стоит, опираясь на длинную духовую трубку-бодокеру. Через всю грудь крест-накрест перекинуты ленты альинга — украшения из семян и косточек различных растений. Обращаю внимание, что все руки от кистей до локтей покрыты черным рисунком, но, чтобы разглядеть сам орнамент, света луны явно маловато. Лицо пришельца расчерчено тонкими горизонтальными линиями, протянувшимися по щекам через нос до самых ушей. Точно такие же полосы идут от уголков рта. На подбородке линии сходятся, образуя перевернутый треугольник. Грудь охотника тоже исчерчена толстыми горизонтальными полосами.

— Ты кто? — обращаюсь я к пришельцу по-испански, однако тот, не мигая, молча рассматривает меня. — Пит' анги, майманд' анги, уауки, — повторяю свой вопрос на языке лесных индейцев. — Ты кто, откуда ты, брат?

В ответ слышу голос, но такой тихий, что разобрать ничего невозможно.

— Мана уйяуничу. Майманд' анги, — пытаюсь объяснить ему я. — Не слышу, откуда ты?

В ответ охотник едва заметным движением руки указывает на черную стену леса.

— Сачамандачу, — догадываюсь я, — из леса?

Ответный кивок головой. После этого я почему-то теряю всякий интерес к загадочному гостю. Переворачиваюсь в гамаке на другой бок, закрываю глаза. Но любопытство берет верх. Вновь открываю глаза, озираюсь. Оставшаяся троица чертей бесследно исчезла, а маленький серьезный охотник по-прежнему стоит и глядит в мою сторону. Ну да ладно. Вспоминаю, что на руке у меня часы. Хоть и темно, вглядываюсь в циферблат. Но вместо стрелок вижу вспучившееся стекло и перетекающую пузырями воду, неизвестно как попавшую внутрь. Черт-те что! Хорошие были часы, водонепроницаемые! Как же меня угораздило залить их водой? Ладно, утром разберусь.

Рано утром, солнце только выползло на востоке из-за верхушек деревьев, открываю глаза. Мир плывет. Лежу в гамаке, действительно голый. Со стороны «кухни», из-за перегородки, где накануне ночью толпились мои гости, выглядывает маленький индейский мальчишка, лет четырех-пяти. Замечает, что я наблюдаю за ним, и прячется. Опять зажмуриваюсь, притворяюсь, что сплю, и вновь внезапно поднимаю веки. Ребенок на месте, но через мгновение его и след простыл. В голове, дурной после богатой на приключения ночи, рождается мысль, что кто-то из жителей индейской деревни — все уже наверняка в курсе дела — прислал ребенка, чтобы тот незаметно проверил, как дела у меня. Ну да ладно.

Кажется, я уже пришел в себя. Правда, листья на деревьях то и дело вспыхивают изумрудными звездочками да собственное тело видится мне янтарным или, скорее, желтушным, если не считать темно-синих, почти черных отлежанных частей.

Итак, что я теперь знаю о супаи? Какие из них известны мне? Какие знакомы индейцам кичуа с берегов Напо? Начну по порядку.

Туру Супаи, тот, что живет в лесных болотах. У него человеческий облик, он пугает маленьких детей и иногда крадет их души.

Альпа Супаи, дух земли. Сочетает в себе черты как мула, так и человека. Он бродит по сельве и напоминает людям о смерти.