«Красин» во льдах

По левому борту тянулся остров Форелянд с его острыми, окутанными снегами вершинами.

Мы только недавно встали из-за стола в кают-компании.

В тринадцать часов пятьдесят пять минут в радиорубке дежурный радист принимал весть с большого океанского парохода «Монте-Сервантес».

Пароход вез туристов. Их было тысяча пятьсот человек. Они выехали из Гамбурга, чтобы посмотреть южные берега Шпицбергена и встретиться с «Красиным».

Обычно туристские пароходы доходили до кромки льда и поворачивали обратно. Кроме полутора тысяч пассажиров, на пароходе было триста человек команды. «Монте-Сервантес» шел в тумане и наскочил на льдину, пробившую борт парохода. С пробоиной, через которую вода полилась в трюмы, он укрылся в глубоком заливе Решершбее. Нижние трюмы судна уже были залиты водой. Пароход медленно погружался в воду.

Капитан «Монте-Сервантеса» сообщал, что судно в состоянии продержаться на воде не более шестнадцати часов…

Снова знакомый отчаянный призыв в океане: «Спасите наши души! SOS! SOS! SOS!»

Все, что с нами происходило, было похоже на кинофильм.

Если бы нам показали его на экране, мы сказали бы, что он перегружен неправдоподобными приключениями.

Преждевременно красинцы прощались с берегами Шпицбергена.

Капитану принесли из радиорубки желтый бланк, исписанный карандашом радиста. Он прочитал радиограмму и молча передал ее Пономареву.

— Им нужны водолазы, Карл Павлович, — сказал старпом, прочитав радиограмму с борта «Монте-Сервантеса».

— В каком состоянии водолазный аппарат?

— Сейчас отдам распоряжение готовить.

Пономарев был невозмутим, как всегда.

Капитан пожал плечами:

— Поразительно все-таки… Отправляться к берегам Шпицбергена, имея на борту тысячу восемьсот человек, и не предусмотреть водолаза!

— Видимо, придется класть пластырь.

— Капитан «Монте-Сервантеса» доносит, что форпик и трюм номер один заполнены водой… Неизвестно, какой еще пластырь поможет…

Эгги, ворча, поднялся на командирский мостик.

Восемь часов «Красин» шел полным ходом к месту аварии «Монте-Сервантеса».

В солнечную полночь мы входили в Решершбей.

На ослепительно синем фоне исполинского глетчера цвел красными полосками на белых огромных трубах печальный «Монте-Сервантес». Он накренился на правый борт. Нос его был зарыт в воду. Деки, верхние палубы, мостики и спасательные шлюпки «Монте-Сервантеса» переполнены людьми. При появлении «Красина» на «Монте-Сервантесе» раздалось тысячеголосое «ура». Тысяча восемьсот человек, толпясь на тонущем корабле, рукоплескали.

Берега Шпицбергена еще никогда не слыхали подобных аплодисментов.

* * *

Восемь дней в глубине бухты, на юго-западном берегу Вест-Шпицбергена, у подножия синих глетчеров, стояли борт о борт спасаемый «Монте-Сервантес» и спасающий «Красин». Капитан «Монте-Сервантеса» крутил пухлыми пальцами золотую пуговицу своей двубортной форменной куртки и говорил командиру «Красина»:

— Пробоина под ватерлинией. Трюм номер один залит. Так же залиты два носовых отсека. Цемента на корабле нет. Железных листов нет. Можете ли вы нам помочь?

Эгги задумался:

— Листы железа? Черт возьми, есть ли у нас листы железа, Павел Акимович?

Тогда Павел Акимович, переведя взор с немецкого капитана на Эгги, пожал плечами и равнодушно сказал:

— Если надо, значит найдется.

Он вышел из каюты, где командир принимал немецкого капитана.

На палубе Пономарев сложил рупором руки и привычно крикнул:

— Кудзделько!..

* * *

По соседству с «Красиным» высилась накренившаяся громада «Монте-Сервантеса», плавучий отель туристов, многоэтажное сооружение, с его мягкими каютами, кафе, ресторанами, барами, дансингами и белыми променаддеками, по которым ходили люди. Три недели назад они собрались в порту города Гамбурга, чтобы на туристском пароходе совершить эксцентрический рейс до кромки полярного льда. На «Монте-Сервантесе» говорили на двадцати языках.

Здесь были учителя из Швейцарии, немецкие мелкие буржуа, французские журналисты, итальянские коммерсанты, испанские молодые люди, о которых невозможно было сказать, чем они занимаются. На пароходе находились еще одна румынка, три англичанина, один японец, два негра и индиец.

В девять утра на корабле пили кофе. В одиннадцать завтракали под музыку. В большом ресторанном зале пели псалмы, и зал был полон. Четырнадцать священников на корабле посредничали между людьми и богом.

Катастрофа было нарушила распорядок жизни на пароходе. Но, когда вблизи оказался «Красин» и появилась надежда на спасение, жизнь на «Монте-Сервантесе» пошла по-прежнему.

Снова пили вино, молились богу и танцевали фокстрот.

От «Красина» отошла шлюпка с людьми. Шлюпка пристала к носовой части борта «Монте-Сервантеса». Красинский водолаз влезал в темно-зеленый скафандр.

На глубине тринадцати с половиной футов под водой водолаз обнаружил пробоину. Пробоина оказалась с правого борта от форштевня. Она имела почти четыре метра в длину, и ширина ее была больше метра.

На палубе «Красина» готовили деревянный пластырь в виде подушки на пробоину «Монте-Сервантеса».

Пономарев кликнул Кудзделько.

Боцман появился, как всегда вымазанный в угле и машинном масле, в блестевшей робе и в огромных кожаных рукавицах.

— Кудзделько, — сказал Павел Акимович, — ты того… ты объясни ребятам, что с вахтой теперь считаться нельзя. Понял?

— Понял, Павел Акимович. Какая там вахта, когда пароход, можно сказать, ко дну идет.

Кудзделько посмотрел в сторону громады «Монте-Сервантеса». Он прислушался:

— Черти, и в ус не дуют! А ведь в спасательных шлюпках сидели, пока мы не пришли.

И он качал головой, слушая звуки фокстрота, вылетавшие из открытых зеркальных дверей немецкого парохода.

Кудзделько, Исаичев и другие мастерили гигантский пластырь на пробоину «Монте-Сервантеса». Пароход продолжал держаться в том же положении, накренившись на правый борт и зарывшись в воду носом. Два отсека корабля были заполнены водой. Но отсеки держались крепко, вода не просачивалась в соседний трюм, и медленное погружение парохода для глаз оставалось почти незаметным.

— Знать бы, какие у них переборки между трюмами, — бормотал Павел Акимович, наблюдая за сооружением пластыря, которое происходило на палубе ледокола.

В то время как молодой Исаичев, забыв о еде и о сне, с товарищами своими сбивал доски для пластыря, Кудзделько хлопотал над водоотливными приспособлениями.

Люди на «Монте-Сервантесе» отправляли домой радиограммы.

Они объясняли, что задерживаются не по своей вине. На корабле были служащие, которые по радио просили извинения у своих шефов за невольное продление отпуска. Буржуа беспокоились о делах, которые были оставлены ими на срок больший, чем это казалось нормальным.

Но вот пассажиры «Монте-Сервантеса» сделали радостное открытие: нос их судна поднялся из воды на одиннадцать футов. Тогда разноязычная толпа пассажиров немецкого парохода сгрудилась на борту корабля, хлопала в ладоши, смотрела на стоявшего рядом «Красина», кричала «вив», «виват», «гох», «ура». Потом мужчины подали руки дамам, и все пошли в ресторанный зал завтракать.

На деревянном помосте играл оркестр. Помощник капитана «Монте-Сервантеса» вышел в зал, движением руки остановил оркестр и поздравил господ пассажиров. От имени капитана и от имени пароходной компании он объявил, что все обстоит совершенно благополучно, угроза исчезла, кораблю не угрожает ничто. В самое ближайшее время будут сделаны необходимые исправления и многострадальный пароход выйдет из бухты.

Господа пассажиры могут не беспокоиться.

Помощник капитана «Монте-Сервантеса» пожелал пассажирам доброго аппетита, здоровья и, раскланявшись, вышел.

Пробоина в правом борту немецкого корабля была заделана пластырем, изготовленным молодыми руками Исаичева.

Только теперь появилась надежда на откачку воды из затопленных трюмов.

Помпы «Красина» выбрасывали до тысячи тонн воды в час.