Шагая по пустыне...

Участь кустика печальна. Его обсели со всех сторон прожорливые жуки-нарывники, гложут венчики цветков, торопятся, будто соревнуются в уничтожении прекрасного. Для них кустик — находка: весна ведь так бедна цветами.

Еще жужжат разные пчелы, мухи. Крутятся желтые бабочки-толстоголовки, грациозные голубянки. Им всем не хватает места, они мешают друг другу.

Я присматриваюсь к пчелам. Какие они разные. Вот серые с ярким серебристым лбом. Он светится, как зеркальце, сверкает отблесками. А вот черные в белых полосках. Самые большие пчелы — желтые, как песок. В тени примостился черный с красными полосами паук. Он очень занят, поймал серую пчелку и жадно ее высасывает. Этот заядлый хищник подкарауливает добычу только на цветах. В общество насекомых шумно влетает оса-аммофила. В своем глубоко черном одеянии она кажется такой яркой в мире сверкающего солнца и света.

Но вот у кустика повисает будто раскаленный оранжево-красный уголек. Никогда в пустыне не встречалась такая яркая пчела. У нее среди ровных, как палочки, усиков торчит длинный хоботок. Надо ее изловить. Но взмах сачком неудачен, и раскаленный уголек исчезает так же внезапно за желтыми барханами.

Теперь покой потерян. Как забыть такую пчелку? Глаза ищут только ее, и больше, кажется, нет ничего интересного в этой пустыне. Но на кустике астрагала крутятся все те же самые нарывники, бабочки, мухи да разные пчелы.

«Если встретился один кустик астрагала, то должны быть и другие», — думаю я, брожу с холма на холм и не нахожу себе покоя. А солнце все выше и жарче барханы. Долго ли мне мучить себя в поисках неизвестного, не лучше ли все бросить и поспешить к биваку.

Но в струйках ветра почудился знакомый аромат. У меня теперь есть ориентир. Я иду против ветра, забрался на вершину бархан и вижу то, что искал: весь склон бархана фиолетовый, в цветущем астрагале. Многие цветы уже опали, засохли, ветер собрал их в ямки темно-синими пятнами. А какое здесь ликование насекомых, какой гул крыльев и пиршество многоликой компании, опьяневшей от запаха сладкого нектара и вкусной пыльцы!

Наверное, здесь я найду мою оранжевую пчелку! И уже вижу раскаленный уголек среди фиолетовых цветов, а мгновение спустя он жалобно плачет в сачке. А в морилке я вижу не пчелу, а муху-тахину в жестких черных длинных волосках, хотя такую же сверкающую, яркую.

Не беда, что вместо пчелы попалась муха. Она тоже интересна, наверное, не случайно наряжена в такой костюм, желает походить на того, кто вооружен жалом. Надо дальше продолжать поиски. Но красная пчелка очень редка. Нет ее среди массы беснующихся насекомых. Как будто мелькнула — сердце екнуло в груди — и исчезла. Может быть, показалось?

Но вот, наконец, яркий комочек жужжит над синим цветком, застыл в воздухе, переместился в сторону, примчался прямо ко мне и повис перед глазами.

Как бы не оплошать, не промахнуться!

Мгновение — и в сачке трепещет красный уголек, недовольно жужжит, бунтует, требует выпустить на волю. Я же тороплюсь насладиться поимкой, нацеливаюсь на пленника лупой и… не верю своим глазам. В морилке опять не пчела и не тахина, а муха-неместринида. Ее грудь увенчана сверкающими золотом волосками, на оранжево-красном брюшке ярко-белые пятнышки. Она элегантна в своем наряде, всем хороша красавица, но только не пчела!

Быть может, она тоже, как и тахина, подражательница редкой обладательнице кинжала и яда!

Я и радуюсь находке и огорчаюсь. Поиски надо продолжать во что бы то ни стало. А солнце клонится к западу. Жара быстро спадает. Замолкают жаворонки. Тише гул крыльев насекомых. На барханы ложатся синие тени. Исчезли бабочки, пчелы и мухи, замерли ленивые жуки-нарывники, повисли гроздьями. Им, таким ядовитым, некого бояться, можно ночевать на виду. Длинноусые пчелы с серебряными зеркальцами на лбу сбились комочками на кустиках, приготовились ко сну.

Солнце коснулось горизонта, исчезла жара. Еще больше похолодало. Быстро остыл песок. Крошечные голубые лаборатории нектара прекратили работу, перестали источать аромат. Потянул ветер, взметнул песок, зашумел сухими травами и кустарниками. Кончилась моя охота! Теперь бессмысленны поиски, хотя где-то в безбрежных барханах и живут пчелы-незнакомки, ярко-оранжевые, как угольки, с черными усиками и длинными хоботками, пчелки-кудесницы, у которых оказалось столько слепых подражателей. Кто знает, удастся ли когда-нибудь еще с ними встретиться.

В пустыне очень резкие колебания температуры. Особенно весной. Вчера был день ясный, теплый, и первые весенние цветы — гусиный лук и белые тюльпаны, раскрыли свои венчики. А сегодня рано утром на тент, разостланный на земле, опустился легкий иней, и мы, дрожа от холода, поспешили развести костер из саксаула. Но вскоре показалось солнце и сразу полились его теплые лучи. От инея и следа не осталось. Теперь грело сразу с двух сторон: от костра и от солнца.

Пробудились нежные комарики-галлицы и, справляя весну, замелькали едва различимыми точками. Зашевелились жуки-чернотелки. Вот один из них, небольшой, кургузый, забрался на тент и неожиданно, казалось, без всякой причины застыл в необычной позе, подняв задний конец тела кверху и припав книзу головой.

Что с ним, для чего такая вычурность в поведении?

— Да все чернотелки так делают, когда зачуют опасность! — решил мой товарищ.

— Нет, не все, а только чернотелки-бляпсы, имеющие вонючие защитные выделения, да некоторые другие, им подражающие, — возражаю я. — Вот, например, такая же чернотелка ползет возле палатки. Сейчас я ее напугаю… Видите, не стала притворяться, бросилась со всех ног бежать.

Старик на лошади, подъехавший к нашему биваку, с интересом слушает разговор.

Я прилаживаю фотоаппарат, ложусь на землю, чтобы запечатлеть странную позу жука.

— Что спорить, — говорит лукаво старик, — жук справляет мусульманский обычай. Солнце появилось, надо на ковре молиться. Вот он и кланяется ему.

В фотоаппарат я вижу: тело жука заняло строго перпендикулярное положение по отношению к солнечным лучам. Насекомое явно озябло и сейчас отогревается.

— Почему же тогда жук не побегает? Быстро бы согрелся, — спорит товарищ.

— Видимо, такой способ не особенно экономичен, так как вызывает расход питательных веществ. Проще уж на солнышке.

Вскоре жук согрелся и шустро помчался по саксауловым зарослям.

В пустынных красных горах Богуты, после жаркого дня, какая-то небольшая птичка всю ночь напролет пела странную однообразную песню. Не знал я ночной птицы-певуньи и кто она была не мог придумать. Кроме того, в этой безжизненной песчаной местности водились только одни каменки. И еще один звук мешал спать душной ночью. Совсем недалеко от палатки кто-то долго, старательно и беспрерывно скреб землю.

Утром я пошел осматривать редкие кустики мелкого саксаула, но нигде не встретил ночного музыканта, и загадку его не выяснил. Может быть, это какая-нибудь особенная, очень редкая и еще неизвестная для науки птица? Зато на небольшом откосе совсем рядом виднелся свежий небольшой холмик кем-то выброшенной земли. Интересно, кто здесь копался ночью?

Осторожно лопаточкой я принялся вскрывать ход. Красная почва вся заполнена мелкими камешками, прочно сцементированными друг с другом. Досталась же кому-то тяжелая работа. Небольшая норка сантиметров через десять закончилась пещеркой. Там шевелился кто-то желтый и мохнатый. Как-будто медведка. Но откуда ей здесь быть в царстве зноя и сухости. Осторожно пинцетом вытаскиваю на свет обитателя норки. Да это фаланга! И в очень странной позе. Ноги ее задраны кверху над спиной. С них постепенно сходит чулочками старая кожица.