Путешествие по Средней Азии

и что мы также, если погибнем в пустыне, через положенное число лет будем

прыгать и танцевать в воздухе над местом нашей гибели.

Эта столь часто встречающаяся у кочевников легенда об ушедшей

цивилизации в пустыне недалека от выдвинутого недавно в Европе взгляда,

согласно которому пространства, называемые нами пустыней, превратились в

таковые не столько под воздействием законов природы, сколько в результате

со-циальных обстоятельств. В качестве примера приводят Сахару в Африке или

великую Аравийскую пустыню, где недостает скорее прилежных рук, чем

плодородной почвы. Что касается последних мест, может быть, утверждение и

правильно, но оно неприменимо к пустыням Средней Азии. В отдельных точках,

таких, как Мерв, Мангышлак, Гёрген и Отрар, возможно, в прошлые столетия

также существовала культура, однако в целом среднеазиатская пустыня,

насколько можно проследить в че-ловеческой памяти, всегда была страшной

пустыней. Расстояния в несколько дней пути без единой капли питьевой воды,

покрытые глубоким, бездонным песком местности, часто про-стирающиеся на

сотни миль, безудержная ярость стихии - все это препятствия такого рода, с

которыми никоим образом не сравнятся ни искусство, ни наука, ни прочие

духовные достиже-ния разума. "Туркестан и его жителей, - сказал мне как-то

раз один человек из Средней Азии, - бог создал во гневе, потому что до тех

пор, пока не смягчится горько-соленый вкус источников в пустыне, туркестанцы

не изгонят из своего сердца ненависть и злобу".

Да, ненависть и злоба людей - вот что для путников в пустыне гораздо

опаснее, чем ярость разбушевавшихся стихий! Палящую жару, обжигающий песок,

мучительную жажду, голод, уста-лость-все это можно было бы перенести, если

бы только постоянная угроза нападения рыщущей банды разбойников или, что еще

хуже, страх перед оковами вечного рабства не сковывали вечно душу. Что такое

могила в море песка по сравнению с медленной, мучительной смертью в

туркменском плену?

*[85] *Около полудня (22 мая) мы разбили лагерь у Ети Сири; это место

названо так по семи колодцам, существовавшим здесь когда-то; в трех из них

была очень соленая, дурно пахнущая вода, остальные полностью иссякли. Так

как керванбаши выразил надежду, что к вечеру мы дойдем до дождевой воды, я

не захотел обменять небольшой остаток в моем бурдюке, более похожий на

глину, чем на воду, на горькую, противную жидкость из колодцев. Из них

напоили верблюдов, некоторые из моих спутников также пили ее, и я подивился

тому, как они со-ревновались в питье с четвероногими. Они смеялись над моими

призывами к умеренности, позже, однако, очень раскаивались, что пренебрегли

ими. После короткого привала мы снова пустились в путь и миновали выдающуюся

среди песчаных холмов возвышенность, на которой стояли два пустых кеджеве.

Мне было сказано, что путники, сидевшие в них, якобы погибли здесь в пустыне

и что всякое место, служившее прежде укрытием человеку, почитается

туркменами и их разрушение считается грехом. Странное поверье! Продавать

людей и опустошать стра-ны считается добродетелью, а деревянный короб

почитается, потому что в нем когда-то сидел человек!

Пустыня и ее обитатели поистине странны и необычайны, и читатель еще

больше удивится, когда я ему расскажу, что нас ожидало в тот же вечер. Когда

стало прохладнее, я спешился, чтобы в сопровождении керванбаши и других

туркмен отыскать желанную дождевую воду. Все мы были вооружены, и каждый

пошел в своем направлении. Я последовал за керванбаши. Не успели мы пройти

40 шагов, как он заметил на песке какие - то следы и, пораженный,

воскликнул: "Здесь должны быть люди!" Мы зажгли фитили и дошли, ведомые

становившимся все отчетливее следом, до входа в пещеру. Так как по

отпечаткам в песке можно было сделать заключение, что мы имеем дело только с

одним человеком, скоро мы проникли в пещеру, и я с неописуемым ужасом увидел

полудикого человека с длинными волосами и бородой в одежде из шкуры газели,

который вскочил на ноги, испугавшись не менее нас, и бросился нам навстречу

с копьем наперевес. В то время как я с неизъяс-нимым нетерпением наблюдал

всю сцену, в чертах моего спутника можно было заметить величайшее

спокойствие; увидев полудикого человека, он опустил оружие и, тихо бормоча

"аман бол", т.е. "мир с тобой", покинул ужасное место. "Это ганли

(отягощенный пролитой кровью)", - сказал керванбаши, прежде чем я отважился

его спросить. Только позднее я узнал, что этот несчастный, скрываясь от

неумолимой кровной мести, (Кровная месть здесь отнюдь не преследуется

религией, и в Этреке я был свидетелем, как сын в присутствии матери и

супруги застрелил своего отчима, потому что, как выяснилось, тот был виновен

в смерти его отца, умершего восемь лет назад. Очень характерно, что люди,

собравшиеся на похороны, утешали мать, а сына поздравляли с совершенным им

святым делом.) уже *[87] *многие годы блуждает в пустыне летом и зимой.

Людей он не может и не должен видеть.

Опечаленный видом этого несчастного грешника, я забыл, что во время

нашей экскурсии мы вместо пресной воды нашли только кровь; наши спутники

тоже вернулись с пустыми руками, и при мысли, что сегодня вечером я выпью

последние капли пресного ила, меня бросило в дрожь. О вода, драгоценнейший

из всех элементов, думал я, почему я не ценил тебя ранее! Твою благодать

расточают понапрасну; в моем отечестве ее даже боятся, а чего бы я не дал

теперь за то, чтобы получить хотя бы 20 капель божественной жидкости!

Я съел только несколько кусочков хлеба, которые обмакнул в горячую

воду, так как слыхал, что она после кипячения теряет горький привкус. Я был

готов к тому, чтобы вытерпеть все, пока мы не встретим немного дождевой

воды, но меня пугало состояние моих спутников, которые все страдали страшной

диареей. Нескольких туркмен, особенно керванбаши, подозре-вали в том, что

они утаивают хорошую воду, но в пустыне посягательство на мех с водой

считается посягательством на жизнь, и того, кто потребовал бы у другого воды

взаймы или в подарок, объявили бы сумасшедшим. В тот вечер у меня не было

больше ни малейшего желания проглотить даже малю-сенький кусочек хлеба, и я

испытывал большую усталость, потому что день был неописуемо жарким. Как

только я растянулся без сил на земле, я увидел, что все стояли вокруг

керванбаши; делали знаки и мне подойти с сосудом для воды. Слова "Вода!

Вода!" придали мне силы, я вскочил и был восхищен, увидев, что керванбаши

каждому из каравана давал примерно два стакана чистой пресной воды. Добрый

туркмен рассказал нам, что уже много лет в пустыне у него вошло в привычку

припрятывать порядочное количество воды, чтобы раздать ее в такое время,

когда он знает, что вода желанна каждому; это великий севаб (благочестивое

дело), потому что туркменская пословица гласит: "Капля воды, отданная

жаж-дущему в пустыне, смывает грехи за 100 лет".

Измерить степень этого благодеяния так же невозможно, как нельзя

описать наслаждение, которое доставил глоток пресной воды. Я чувствовал, что

вдоволь напился, и думал, что смогу выдержать еще три дня. С питьем мне

повезло, а с хлебом дела были не так удачны. Из-за усталости и потери

аппетита я сделался вялым и намеревался вместо древесного топлива, которое