Где рождаются циклоны

Он не вполне уверен, был ли он когда-нибудь лю­бим женщиной. Он охотно рассказывает, что ему изме­няли. Иногда его хищные глаза принимают меланхо­лическое выражение, за это ему многое простится. Он лжет и любит пускать пыль в глаза. Но не всегда с умыслом. Это поэт. После его рассказов о море, дол­гое время не знаешь, что сказать... Я ненавижу со­блазнителя, это несомненно. Но вместе с тем я не уве­рен, не люблю ли я его.

Бар.

Он находится на самом верху, на верхней палубе. Он господствует над кораблем и голубой окружностью океана. Ночью все его окна сверкают во мраке. Эле­ктричество ярким светом заливает лакированные дере­вянные столы и столы с зеленым сукном. Большие ко­жаные кресла. Красное дерево и никель. Буфетчику, тол­стому негру, тесно в его убежище за стойкой, его курчавая голова точно ореолом окружена бутылками и ярлыками.

Он размахивает своей палочкой, как кастетом. От небольшой качки меняется уровень ликера в рюмках:

Как хорошо в уютном баре,

Вдыхая запах рома и ванили,

Плыть к берегам Антильских островов,

Абрикотин потягивая вкусный.

За стаканом вина.

Это священный час для тех, которые уже пересекали тропики.

Море вблизи корабля черно-синего цвета, подобное небу летней ночью. Нос корабля с легким шумом раз­резает его, вспенивая воду. Горизонт опоясан лиловыми и розовыми облаками. Солнечный закат превращает столб дыма в скрученные волосы рыжей вакханки.

Но, бог о ней, с этой феерией, когда в баре ожидает стакан вина.

В баре встречаются две категории пассажиров - сторонники мартиникского пунша, по большей части французы, чиновники, с демократическим оттенком и поклонники шампанского, аристократы, промышленники, словом, „порядочные люди".

Сегодняшний вечер я присаживаюсь к столику любителей пунша, к радикалам. Приходится употреблять это выражение, так как после тафии следует обыкновенно политика. Алкоголь не опьяняет людей с тропиков, но остальное...

Их четверо за столом, четверо, которые никогда не бывают пьяными. Самый веселый — это Мишон, учитель фехтования, проживший двадцать пять лет в колониях. Он не садится за стол, не выпив предварительно де­вять или десять стаканов пунша. Раз как-то он выпил их двадцать. „Так и течет в горло", — говорит он. Другой продолжает: — „В жарких странах без алкоголя живо пропадешь". А третий заключает: — „Хочешь не хочешь, а приходится пить, вы сами скоро в этом убе­дитесь!"

Получасового разговора и стакана пунша доста­точно, чтобы иметь понятие о некоторых сторонах жизни в колониях.

Все там пьют, от Гваделупы до Кайенны, и жен­щины даже больше, чем мужчины. Стакан водки вы­дувают, не сморгнув, следующим образом: приподнимают локоть и вливают стакан в открытый рот. И тафия легко проходит. Адамово яблоко даже не пошевелится. Потом крякнут и дело готово.

Пьют натощак. Это называется „опохмелиться“ пли „поправиться".

Пьют со всеми и особенно с жандармами.

Прежде жандармы были как братья, — сказал учитель фехтования, — теперь это только жандармы.

Старослуживые республиканской гвардии, приехав­шие туда, также подтверждают это.

Про человека, который хорошо пьет говорят: „Это хороший стрелок!

На Мартинике, в горах, можно пить без послед­ствий, но стоит спуститься на равнину, как становишься пьяным. Таким образом иногда видишь субъектов, вы­дувших пять или шесть пуншей на горе, которые со­вершенно твердо держатся на ногах, но начинают по­качиваться по мере того, как спускаются вниз.

Что же касается жен лодочников в Гвиане, они вы­держивают больше, чем мужчины. Их мужья всегда при­возят с золотоносных участков четыреста или пятьсот франков. Когда они снова поднимаются вверх по реке, часть денег они оставляют дома. Можно себе предста­вить, как их жены этим пользуются.

Господа колониальные чиновники строго отно­сятся к этим женщинам, — объясняет Мишон, с го­речью. — Их нужно дрессировать. Из-за чести они не станут работать.

Когда выпьешь, то хочется танцовать. На Марти­нике существует бал Дуду.

Четыре или пять дней нубы их не пугают. Из-за танцев они забывают об еде. — „У меня стерлась вся кожа на ногах“, — сказал один танцор этого памятного карнавала.

Наступает вечер. Дым окрасился цветом заката.

Солнце село. Голубые и лиловые кучи облаков вы­ходят из моря со всех сторон горизонта и настигают одна другую, окружая широкое розовое пространство.

Ночь на деке.

С каждым вечером Большая Медведица все более и более опускается над горизонтом. С другой стороны света появляются новые звезды. У корабля два глаза один зеленый, другой красный. На верхушке передней мачты прикреплен фонарь, он кажется более близким и более желтым светилом. До поздней ночи остаются пасса­жиры на палубе, сидя в складных креслах. Порывы ветра свистят в такелаже. Нос корабля разрезает волны как шелк и разбрасывает брызги драгоценных камней сверкающих фосфорическим блеском. Воздух, который вдыхаешь, напоен ароматом далекой Флориды. Огни на деке и на мостике погасли. Над нами, точно опрокину­тый след корабля, развертывается Млечный Путь. Только ночью можно услышать на корабле самые чудесные истории. Опьянение путешествием охватывает всех этих чуждых друг другу людей, которых судьба соеди­нила, чтобы затем снова разлучить. Красота этих ча­сов особенно волнует сердце, так как они коротки и не повторяются. Но это опьянение переходом полно горечи, подобно вкусу соли на губах, обвеянных дуно­вением моря.

Среди океана.

Воткнутый в карту маленький флажок указывает середину Атлантического океана. Эту ночь была гроза без шторма. На море изливались потоки огня. Без числа раздавались раскаты белого смеха. Безбрежность исчезала во мраке. Сегодня утром солнце всеми цветами радуги играет на волнах; зеленые и красноватые во­доросли плавают на поверхности. Это Саргасское море, это Атлантида