Где рождаются циклоны

Американский корабль.

Мне сказали: „Вы хорошо сделали, что сели на аме­риканский корабль. Звездный флаг единственный, который уважают в этих местах. Посмотрите, Гаити, Ямайка, Сан-Доминго, все эти острова, где еще десять лет тому назад царил французский дух, теперь стали совершенно американскими, все, что там есть, только для янки.

Даже сами венецуельцы боятся и принимают их. На Гаити, где раньше все расчеты производились на доб­рые, старые пиастры, теперь безраздельно царит дол­лар. Караибское море превратилось в американское Средиземное море!...“

"Колумбия" грузовое, судно смешанного типа „Южно- Американской Колумбийской Компании". Оно делает рейсы из Форт-де-Франса до Нового Орлеана, через Гвиару и Большие Антильские острова. Водоизмеще­ние две тысячи тонн. Отапливается нефтью. Груз — древесные материалы для построек. Экипаж состоит из американцев, кроме двух или трех англичан и буфет­чика ирландца, настоящего Патрика. Капитан молодой, бритый блондин, что называется добрый малый. Офицеры охотно снимают форменную фуражку и сюртук с галунами и остаются в одном жилете и белых фланелевых брюках.

Весь нос корабля завален толстыми дубовыми до­сками. Шканцы на корме обращены в курительную комнату и маленькую гостиную. Очевидно, есть фоно­граф. Просторные каюты в центре выкрашены в белое, без всякого украшения, кроме электрического вентиля­тора, который будет гудеть всю ночь, так как темпе­ратура в каютах, как в бане.

Два стола, один для офицеров, другой для капи­тана и пассажиров. Впрочем, после звонка к завтраку и обеду, каждый приходит и уходит, когда ему взду­мается. Ирландец приносит все кушанья зараз. Коли­чество блюд бесконечно, начиная от „dark soup" и кончая „chicken pie" и „homing".

Для питья — фильтр с холодной водой. Америка беспо­щадна в отношении алкоголя. По этой причине, на всякий случай, скрытно погрузили сорок ящиков мадеры, шартреза, виски и шампанского.

Пo вечерам капитан любезно приглашал нас к себе в каюту, чтобы опрокинуть стаканчик, другой, в то время, как фонограф наигрывает „Three pigs on a way", а наш пароход прокладывает, под звездным небом, светящийся фосфорическим блеском путь.

Утром, на сверкающей ослепительно белым светом палубе, пахнет горячими булочками и тартинками пер­вого завтрака.

На перламутровом горизонте, с розовыми, голубыми и зелеными переливами, море очерчивает широкий пра­вильный круг и кажется громадным, наполненным до краев, бассейном. Крикливые чайки, похожие на хлопья пены, носятся вокруг корабля, разрезающего своим носом изумрудную воду. Далеко, справа от меня, летят три птицы, вытянувшись в одну линию, то подни­маясь, то опускаясь по очереди.

Вот она, радость жизни, радость бесконечного голу­бого простора! Но каждые четверть часа металличе­скими, сухими ударами бьют стклянки, а на носу им важно отвечают другие.

Дон Пепе.

Я долго буду помнить его фигуру, какой она пред­ставлялась мне в последние дни нашего совместного путешествия. Я как сейчас вижу его, шагающего по палубе или стоящего на носу, в длинной крылатке, С обшитым черным бархатом воротником, вижу его ис­сушенное, загорелое и серьезное, как у монаха лицо, с крючковатым носом и острым подбородком. Вот он стоит сухощавый и прямой, среди порывов ветра, этот старый баск, всесветный бродяга. Именно этот образ стоит у меня перед глазами и сохранится в моей па­мяти, так как первый раз, когда я его увидел, он про- извел на меня неопределенное и даже неприятное впечатление, я принял его за бывшего монаха.

Мы познакомились на „Колумбии"; грузовое судно везло нас в одно и то же место назначения. В день отплытия, вечером, мы сидели за столом друг против друга и оказались единственными пассажирами, гово­рившими по-французски, хотя, впрочем, в этот вечер со­всем и не разговаривали. Мы только вежливо осведо­мились о цели нашего путешествия. Он направлялся в Гвиару, чтобы затем добраться до Каракаса, а оттуда проехать на автомобиле восемьсот километров, по едва намеченной дороге до Сан-Фернандо-де-Апуре, весьма жаркого города, где постоянно царит лихорадка и где торгуют самыми разнообразными предметами и, в част­ности, перьями белой хохлатой цапли. Судя по его виду, я предполагал, что Пепе Елиссабаль, — так он назвал себя, — принадлежал прежде к какому-нибудь миссионер­скому ордену и сменил рясу на сюртук. Он поведал мне, что он баск, что покинул родину в возрасте восемнадцати лет и что его заветной мечтой было опять возвратиться туда. Больше мы в этот вечер не разговаривали, так как одиночество при лунном свете, которым я наслаж­дался на шканцах, влекло меня больше, чем какие бы то ни было разговоры.

Я встретился с баском на следующий день на па­лубе, когда он, крутя папироску, разговаривал на ло­манном английском языке, с буфетчиком-ирландцем. Он подошел ко мне и предложил „папелито", что со сто­роны этого угрюмого человека являлось признаком на­рождающейся симпатии. К вечеру мы были уже друзь­ями. Он обещал мне отыскать меня в Каракасе, по возвра­щении из своего путешествия, и привезти мне несколько этих драгоценных перьев, за которыми он ехал так далеко.

— Трудное это дело, — сказал он, — отыскивать этих цапель, но зато прибыльное. Только вот что. Приходится проводить пять или шесть месяцев в проклятой стране, гнилой от сырости и лихорадки, есть жесткое мясо, иметь дело с множеством более или менее сомни­тельных христиан и, главное, платить без разбору всем этим господам, так как иначе вас в двадцать четыре часа упрячут в тюрьму, закуют в цепи и оставят си­деть в темной дыре, до тех пор, пока какому-нибудь блестящему генералу или полковнику заблагорассудится вспомнить о вас. А память у них часто бывает корот­кой. Первый раз, когда я приехал в Сан-Фернандо, я задал себе вопрос, как я буду жить в этой тошно­творной „posada“ .и мною овладело сильнейшее жела­ние поскорей убраться оттуда. Как раз в тот момент, когда я предавался этим размышлениям, явился поли­цейский и потребовал с меня уплаты налога за пребы­вание в их городе два пиастра. Два пиастра за право дышать скверным воздухом и быть искусанным мест­ными москитами показались мне слишком дорогой пла­той и я не скрыл моего мнения. Но мой хозяин, чело­век опытный, дернул меня за рукав и шепнул: „ Упла­тите, дон Пепе, уплатите, это будет благоразумнее". Я уплатил и на следующий день отправился с визи­том к генералу, командующему округом, так как там, знаете ли, все более или менее подведомственно воен­ным. Он принял меня очень любезно, и я предложил ему небольшой процент с моих оборотов, если ему угодно будет покровительствовать его покорному слуге. Он с достоинством согласился и распрощался со мной по-отечески. „Я знаю, дон Пепе, — сказал он, — что вы бес­прекословно уплатили налог за ваше пребывание здесь. Вы очень хорошо сделали, так как вам пришлось бы еще уплатить налог в пятьдесят пиастров за право тор­говли в этом округе. Нечего и говорить, что я вас от этого налога освобождаю". Мы расстались лучшими друзьями, и я стал отдавать себе ясный отчет о способах моей торговли и об искусстве разговаривать с оффициальными лицами.