Таллин. Любовь и смерть в старом городе

Монахи и монахини: запретная страсть

«Влево от Бумажного озера — род башни, в которую, но преданию, были заложены монах и монахиня, убежавшие из монастырей своих и пойманные в том месте.

Основанием башни, или столба, огромный дикий камень. Посередине в башне в рост человеческий два камня дикие с изображением на каждом грубо вырезанного креста.

Не доходя до этого места, близ озера, нашли мы нечаянно эхо удивительной точности и верности, повторяющее целые фразы с точностью чудесною. Только что не отвечает: „Je me porte fort bien“ на вопрос: „Comment vous portez-vous?“» [3]…

Монография, посвященная отдыхавшим в былых Эстляндии и Лифляндии знаменитым российским дачникам, называет легенду, попавшую в записные книжки поэта и литературного критика Петра Вяземского, малоизвестной.

Для современного таллинца — не говоря уже о госте города — звучит она и вправду незнакомо. Далеко не каждый из горожан опознает сходу в «Бумажном озере» нынешнее Юлемисте, а уж «башня-столп» может наверняка ввести в легкий ступор.

Между тем жители Ревеля столетней давности охотно пересказали бы легендарный сюжет куда более подробно, чем удосужился сделать это друг и современник Пушкина: фольклорные сюжеты, как известно, любят обрастать подробностями.

В изложении газетчиков, любивших пощекотать нервы читателям рождественских и предновогодних выпусков, равно как и авторов текстов к отрывным календарям, леденящая кровь история времен «мрачного Средневековья» звучала приблизительно так.

«Не было среди монастырей былого Ревеля знаменитее, чем обитель ордена Святой Биргитты на берегу реки Пирита. Славен он был не только богатством и обилием священных реликвий, но и тем, что жили в его стенах как монахини, так и монахи.

По две стороны от монастырской церкви раскинулись женские и мужские кельи: если где и могли увидеть друг друга их насельники, то исключительно во время богослужения. Внутреннее пространство храма рассекала кованая решетка от потолка до самых сводов.

Раз в неделю настоятель и настоятельница двух слитых в единое целое обителей имели право подойти к ограждению и поприветствовать друг друга. Рядовым же монахам и монахиням даже подходить к решетке запрещалось — не то что разговаривать.

Однако, как бы ни замысловато были выкованы ее украшения, от откровенных взоров защитить они полностью не могли. Однажды во время долгой рождественской мессы глаза молодого монаха и его ровесницы-монахини ненароком встретились.

Через крестьян, выполнявших в монастыре подсобную работу, у них завязалась переписка. Письмо за письмом — молодые люди поняли, что созданы друг для друга. И решились на дерзкий побег из обители.

Влюбленный монах знал: в незапамятные времена от монастыря Святой Биргитты до города проложен подземный ход. У старого монастырского ключника юноша разведал, в каком подвале он начинается.

Заранее подпилив втайне прутья решетки, ровно в полночь назначил он возлюбленной свидание в опустевшей церкви. Преграда пала — и две тени, путаясь в рясах, кинулись в сторону подземелья.

Лишь нырнув в него, влюбленные поняли: в спешке они забыли прихватить свечи и огниво. Обратного пути не было: монах с монахиней двинулись в полной темноте на ощупь.

Вновь оказавшись на поверхности земли, беглецы, к своему удивлению, обнаружили: потайной ход привел их вовсе не в сутолоку и толчею городской жизни, а на берег тихого озера.

„Свобода!“ — радостно крикнул юноша. „Да!“ — разделило его радость эхо. „Навсегда!“ — вторила ему девушка. „Да!“ — заверяло ее эхо, заглушая приближающийся цокот копыт.

Крик услышал отряд конной стражи, объезжавший границы городских земель…»

Дальнейшая судьба влюбленных оказалась незавидной: арест, суд, казнь — замуровывание заживо в назидание всем прочим, осмелившимся нарушить монастырский устав и обет безбрачия.

Свидетель исполнения сурового приговора — угрюмый каменный столп, служивший сочинителям «древних» преданий источником вдохновения, — на подъездах к Таллину и вправду был. Причем не один: старинные открытки запечатлели странного вида каменные сооружения на обочинах как минимум Тартуского и Пярнуского шоссе: близ озера Юлемисте и у моста через речушку Пяэскюла.

В начале двадцатого столетия, вероятно, только городской землемер и его подручные да еще сотрудники Эстляндского провинциального музея помнили, что это за постройки, кем, когда и с какой целью они некогда были возведены.

Отряд стражников появился в тексте легенды не случайно: «башни» из доломитовых плит — по сути, межевые знаки, расставленные для обозначения подвластных магистрату земель в середине и во второй половине XIV века. Последний из них — тот самый, в котором народная молва «опознавала» гробницу влюбленных монаха и монахини, — был снесен летом 1946 года. Кому и чем мог он помешать на далекой по тем временам окраине города — понять невозможно.

Куда как понятнее причины, по которым городской фольклор — причем не «газетный», а подлинный — относился к насельникам ревельских монастырей, мягко говоря, довольно прохладно. Город, одним из первых за пределами собственно Германии воспринявший идеи лютеранства, всегда видел в местном монашестве почти исключительно негативные черты. Возможно, связано это с тем, что на северную периферию средневекового мира попадали далеко не самые достойные представители монашеских орденов Западной Европы. И хотя прямых свидетельств тому, что Ревель действительно был некогда «местом ссылки» проштрафившихся монахов, не сохранилось, фольклор позволяет нам допустить это.

Послушать предания и легенды — так здесь жили и активнейшим образом действовали персонажи, достойные пера не то что Боккаччо — самого Макиавелли.

Официальная топонимика современного Таллина фиксирует следы монастырского прошлого на карте города точно, сухо и беспристрастно.

Крохотная и малоприметная улочка Мунга, в переводе — Монахов — притаилась на задворках квартала, принадлежавшего некогда доминиканскому монастырю Святой Екатерины.

Куда как более известная и оживленная улица Нунне — Монахинь — ведет не столько к территории бывшего монастыря Святой Екатерины, сколько к давно сгинувшим воротам Монахинь. Потому, наверное, горожане часто зовут ее именем советской поры — Вакзали.

Фольклор добавляет к этому перечню еще одно уличное название: Лай, Широкая. Словно помнит, что еще лет триста тому назад в магистратских бумагах она фигурировала как улица Цистерцианских сестер — подразумевались, конечно, сестры-монахини. Монастырь ордена цистерцианцев, впрочем, находился в глубине квартала и с улицы был не виден. Зато прекрасно виден и по сей день дом по адресу Лай, 29: сколько бы ни прятался он под сенью растущих у порога вековых лип, готический фронтон его заметен.

Историю, разыгравшуюся здесь во второй половине XV века, иначе как детективной и не назовешь. Место в ней нашлось всему: истовой религиозности, хитрому расчету, всепоглощающей страсти, пламенной ревности, неразделенной любви и краху надежд.

Началась она с прибытия в город молодого фанатичного монаха. Единственное его желание — основать в Ревеле монастырь ордена францисканцев — поддержки у местных властей не нашло. Юноша решил действовать самостоятельно, на свой страх и риск.

Вокруг убежденного проповедника сложился кружок почитателей, в который вошел и владелец дома на нынешней улице Лай. Он предоставил свое жилище для проведения тайных месс, в которых принимали участие и сам хозяин, и члены его семейства.

Вскоре у монаха возникла идея: любой ценой завладеть недвижимостью своего покровителя, перепродать его, а на вырученные средства выстроить в городе монастырскую церковь, окруженную кельями и всеми необходимыми службами.

Во время вспышки чумы монах убедил домовладельца не мешать общению здоровых членов семьи с заразившимися. Расчет оказался верен: все двенадцать дочерей ратмана черная смерть унесла в могилу, пощадив лишь восемнадцатилетнюю падчерицу.