По следам Синдбада Морехода. Океанская Аравия

Большую определенность благодаря сообщениям античных авторов имеет картина первого тысячелетия. Еще перед 700 годом на восточноафриканском побережье, в районе Гвардафуя, появились фактории, основанные выходцами из южной Аравии. Новозеландский ученый Клемеша справедливо замечает в этой связи, что без развитого судоходства, без целых флотилий из кораблей дальнего плавания прочная заморская колонизация была бы невозможна; а ведь арабское экономическое влияние в Восточной Африке с той поры пере­ходило из века в век. Это уже качественно следующий, высокий этап, когда не приходится удивляться ни гаваням и верфям, рассыпанным по береговой линии Аравийского полу­острова, ни упорному стремлению ассирийских царей про­рваться к власти над южноарабской морской торговлей, ни словам Плиния: «...арабы живут тем, что дают их моря», ни решающей роли аравийских моряков в открытии муссонов.

Последнее обстоятельство заставляет вспомнить, что око­ло 310 года до новой эры торговые корабли из южной Аравии усиленно действовали и на востоке: Суматра, где несколько позже возникла арабская колония, Цейлон и Мадагаскар именно благодаря им оказались введенными в единое русло международного обмена и связанными между собой. Затем купцы с аравийских берегов добрались до Китая и основали факторию в Наньхайцзюне (Гуанчжоу). Греко-египетский безымянный труд I века н. э. «Перипл Эритрейского моря» и записки известного китайского путешественника начала V века Фа Сяня упоминают о многочисленных негоциантах из Аравии, ведущих операции в Индии и на Цейлоне. «Порт Муза,— повествует первый источник, имея в виду ал-Муджу (Моху) на юге Аравийского полуострова,— полон арабскими капитанами и матросами, которые занимаются торговыми сделками. Они участвуют в торговле с Эритреей и Сомали в Африке и Бхарукаччеи (Броч) в Индии на собственных судах».

54

Показания документов истории убеждают нас в том, что даже для раннего мусульманского государства мореплавание отнюдь не было новостью; наоборот, в этой области уже создалась прочная традиция. Но в старом и привычном заня­тии именно при первых преемниках основателя ислама появ­ляется новая струя, порожденная становлением халифата и составляющая специфическую главу его летописи: речь идет об арабском военном судостроении и судоходстве.

Решение строить боевые корабли было принято властями Аравии лишь после того, как полчища обитателей аравий­ских пустынь, хлынувшие на плодородные земли Леванта, оказались бессильными сразу овладеть богатыми прибрежны­ми городами восточного Средиземноморья; наступление за­медлилось, а кое-где надолго приостановилось из-за того, что византийский флот подвозил осажденным продовольствие и оружие, а кочевники не имели средств этому помешать. Здесь мы сталкиваемся с не лишенным психологического интереса обстоятельством. Первые правители мусульманской общины, сподвижники и непосредственные преемники Мухам-мада (Магомета), были сынами пустынной внутренней Ара­вии. В пустынях, уходящих в глубь Аравийского полуострова, царила обособленность, свойственная кочевникам, на их беспредельных пространствах текла своя патриархальная жизнь, выработавшая собственные идеалы и законы. «Правед­ные» халифы житейски мужали на сухопутье, им, особенно двум первым — Абу Бакру и Умару, море казалось не столько соединяющей тропой, сколько разделяющей народы грозной стихией. Умар повелел восстановить заглохший древний канал из Нила в Красное море, чтобы вывозить зерно из покоренно­го его войсками Египта в пустынную Аравию,— это был не столь уж значительный в сравнении с общими масштабами акт развития торгового судоходства во внутренних водах, вызванный к жизни острой материальной необходимостью, акт мира; и он же, Умар, до конца своих дней подавленный разгромом персами военной экспедиции своего наместника в Бахрейне, запретил вооруженные походы на судах. Страх перед морем, отчужденность от него объясняют нам причину поразительной близорукости первых аравийских правителей, проявленную при подготовке к войне с Византией.

В обстановке, когда верховные посты в халифате были замещены представителями степного сухопутья, а не жителя­ми прибрежной полосы, где все дышало пряным морским воздухом далеких плаваний, это существенно влияло на стра­тегию завоевательных походов. Именно тогда ярко высвечи­вается личность Му'авии ибн Абу Суфьяна, избравшего путь политического реализма. Выходец из внутренней Аравии, он,

55

подобно ранним вождям ислама, до конца своих дней мог бы недооценивать значения моря и оставаться привязанным те­лом и душой к сухопутным пространствам, дающим удобные возможности нападать, преследовать или спасаться бегством. Но в 639 году он получает должность наместника в Сирии, где оказывается в окружении финикийских морских традиций, в краю корабельных рощ, опытных моряков и судостроителей. Встречи с последними — здесь это еще не арабы, а жители Сирии или греки, перебежавшие к завоевателям,— общение, которого наместник ищет все настойчивее, дают новое на­правление его мыслям, быстро зреющим в пытливом уме. Левант, где халифат впервые вышел к Средиземному морю, имел все необходимое для создания сильного вооруженного флота, способного со временем сокрушить византийское пре­восходство на водных просторах. Когда, таким образом, арабская власть, «ногою твердой став у моря», упрочится, Сирия станет главным звеном, сердцевиной торгового пути, который при участии еще двух арабских провинций — Египта на южном Средиземноморье и Месопотамии на Пер­сидском заливе — свяжет Запад и Восток прочными экономи­ческими узами. Транзитная торговля принесет личное богатст­во и политическую устойчивость. Так мысль Му'авии, увидев Сирию средоточием этих выгод, естественно пришла к образу будущей державы со столицей в Дамаске.

Конечно, именно себя, а не ближайших сподвижников пророка видит сирийский наместник завтрашним «повелите­лем правоверных», владыкой молодого, стремительно набира­ющего силы халифата.

Му'авия нашел более сильное средство для успеха мусульман в борьбе с Византией, нежели это могли сделать мединские халифы с их воззрениями вчерашнего дня. Это средство — создание боевого флота. На первой стадии цели Му'авии и тех, кому он до поры до времени обязан отчетом, совпадают, и Дамаск просит у Медины разрешения готовить морской поход на византийское побережье. «Утомительного плавания не будет,— уверяет Му'авия,— мы слышим здесь лай собак и пение петухов на земле греков». Снова и снова он, как скажет спустя почти три века летописец Табари, «неотвязно просит» Умара. Но преемник пророка сдерживает пыл своего подчиненного: трагическая развязка похода на­местника Бахрейна ал-Ала ибн ал-Хадрами на восток (его суда были уничтожены только что покоренными персами) крепко засела в его памяти, он больше не хочет и слышать о морском единоборстве. Представитель халифа в завоеван­ном Египте полководец Амр ибн ал-А с подсказывает У мару нужный ответ, показательный для характеристики бедуйн­

56

ских представлений: «На судне люди беспомощны, как черви на щепке, носимой волнами. Те из них, кто не погрузился в воду, погружается в безумие». Смыслом этих глубокомыс­ленных фраз было: не считай себя умнее других, наша сила — на суше. Му'авии пришлось на время смириться: дни перемен­чивы.

Дни переменчивы. В 644 году халиф Умар пал от ножа, вложенного судьбой в руки некоего перса, и правление перешло к Усману (644 — 656), при котором Амр ибн ал-Ас утратил свое влияние на дела халифата. Эта пора — начало психологического и материального перелома в мусульманской военно-морской истории. Количество поражений, нанесенных арабам в Сирии и Египте с моря, перешло наконец в качество новой государственной концепции, согласно которой лишь морское превосходство могло вывести южные и восточные побережья Средиземного моря из-под ударов греческого флота. В этих условиях новые обращения Дамаска были встречены с большим вниманием и принесли успех целе­устремленному наместнику; столица одобрила его мысль о рейде к берегам Византии, было велено приступить к тщатель­ной подготовке похода.