По следам Синдбада Морехода. Океанская Аравия

1071 год — норманны вытесняют арабов из Сицилии.

1098 год — беда не приходит одна: следом за Критом, Кипром и Сицилией арабы теряют Мальту.

1148 год — потеряна морская столица фатимидской династии Махдия. Вырван последний корень арабской агрес­сии против Южной Европы.

Время военно-морского могущества трех мусульманских халифатов — восточного (аббасидского), в большей мере североафриканского (фатимидского) и западного (испанских Омайядов) — было долгим, и медленно приближался закат. Объясняется эта жизнеспособность прежде всего продуман­ной организацией дела на флоте; в сочетании с последова­тельным расширением сети тыловых баз и высокой произ­водительностью верфей при хорошем качестве спускаемых на воду кораблей морская политика в халифатах, четкое соблюдение кодекса внутрифлотских установлений имели решающее значение для успехов арабского оружия на Средиземном море.

Некоторые данные о порядках на фатимидском флоте, которыми располагает наука, позволяют составить пред­ставление и о других соединениях арабских сил в среди­земноморской акватории; таких соединений кроме северо­африканского, включавшего в свой состав с 916 года и боевые корабли Сицилии, было четыре: критский, сирийский, египетский, испанский (кордовского халифата) флоты. С одинаковой ответственностью за исход морских сражений взаимодействовали на каждом корабле и во всей плавучей армии две равноправные половины: моряки-профессионалы и «борцы за веру», воины. Соответственно этому существовали должности «командующего флотом» и «предводителя», т. е. главнокомандующего военно-морскими силами, разделе­ние это повторялось и на каждой боевой единице. Первый специально отвечал за навигационную часть похода — за работу команд, состояние приборов, оснастки и корпуса, проводку по курсу, маневренность, второй — за вооружение и боевые качества воинских отрядов. Численность корпуса морских офицеров, непосредственно руководивших опера­циями, при последних Фатимидах доходила до пяти тысяч. Эти люди получали за службу дифференцированное денежное вознаграждение и земельные участки. В низу этой лестницы

4*

67

помещались отряды воинов и флотские экипажи, все те, на кого падало бремя наибольших тягот и опасностей. Состав экипажей был разделен между старшинами, число которых колебалось в зависимости от количества действу­ющих кораблей; в среднем их насчитывалось двадцать. Так как фатимидский флот никогда не имел менее ста боевых единиц (обычное соотношение: 80 галер—10 судов с абордажными площадками —10 грузовых транспортов), старшина — им должен был быть умный и расторопный человек — приходился на пять команд. Каждое из этих лиц младшего командного состава имело поименные списки вверенных его непосредственному попечению моряков; по этим документам бывалые морские волки — остроокие, с хриплыми голосами и натруженными руками — созывались из египетских городов, где они проживали, в старую гавань молодой столицы Каира — Макс для отправки в очередной поход, быть может последний в жизни каждого. Здесь в присутствии главного министра и высших чинов морского ведомства сам халиф выдавал жалованье всем экипажам, затем проводился генеральный смотр, и грозные корабли медленно отплывали на север; древние воды Нила влекли их к средиземноморской арене, к новым победам и пора­жениям. По возвращении из плавания уцелевшим кораблям и людям устраивался новый смотр.

Такая черта, как выдача флотскому составу жалованья главой государства, конечно, весьма показательна. Канули в Лету времена Умара с их бедуинской психологией, столь часто и решительно влиявшей на политику зревшей мусуль­манской державы; противоборство мединского халифа и его дамасского наместника стало достоянием истории. Теперь, когда обладание флотом принесло арабам столько побед, столько сокровищ, так укрепило их веру в себя, трудная и опасная служба на кораблях вознесена была на пьедестал всеобщего почитания, плавучие армады сделались гордостью каждого из обособившихся мусульманских государств Средиземноморья. При этом следует помнить, что, согласно религиозным канонам, участники сражений с «неверными» получали четыре пятых захваченной добычи, халифу же поступали только оружие и пленники. «Служащие во фло­те,— говорит В. Р. Розен в «Императоре Василии Болгаро-бойце», следуя показанию историка ал-Макризи (1364— 1442),— пользовались почетом и уважением. Всякий желал считаться в их числе и всеми мерами старался быть зачис­ленным во флот». «Службой на флоте дорожили, для зачисления во флот пускали в ход все пружины»,— продол­жал он в той же книге, исходя из сообщений своего автора.

68

Всеобщая тяга на корабли позволила сделать плавание с военными целями добровольным и предъявить более высокие требования к добивающимся зачисления. «Во флот не принимался ни один тупой или неопытный в военном деле человек»,— отмечает Розен вслед за Макризи. Итак, материальная заинтересованность каждого мусульманина — простейшая и главная причина успехов арабского оружия на море. Но разве на суше было иначе? Нет, однако поло­жение на морском театре военных действий имело свою особенность — противная сторона, Византийская держава, недостаточно продуманной политикой на акватории Среди­земного моря как бы сама способствовала победам вражеских флотов: добыча, попавшая в руки византийских моряков, шла императору, а население приморских областей облагалось разорительным налогом («подымной податью») на содержа­ние кораблей. «В... государствах, владеющих морским берегом, степень заботливости о флоте (военном и торговом) в боль­шинстве случаев может служить мерилом государственной мудрости правителей»,— роняет В. Р. Розен в «Болгаробойце». Положение на византийском флоте оттеняло преимущества службы в арабских военно-морских силах, и, вероятно, далеко не единичными были случаи, когда в состав мусуль­манских флотских экипажей и морских отрядов вливались перебежчики из неприятельского стана и начинали на новой почве свою вторую жизнь. В этой связи кроме знаменитого Льва Триполитаника среди высшего командного состава, генералитета мусульманских флотов, следует, быть может, назвать вольноотпущенника Язамана, прославленного флото­водца, действовавшего в конце IX века,— его имя и общест­венное положение склоняют к мысли об иноземном проис­хождении этого человека. Рядовые пришельцы из неарабского мира, конечно, остались безвестными.

«Мы привыкли причислять магометанскую империю к Востоку,— читаем у английского исследователя Т. Эрнол-да.— Но если вспомнить, что она простиралась до Атланти­ческого океана, побережий Марокко и Португалии, вдоль всей Северной Африки и Египта, включала в себя Палестину, Сирию и, если следовать дальше на восток, Месопотамию, мы получим территорию, которая уже однажды составляла часть Римской провинции, и нам станет ясно, что эта новая империя была средиземноморской силой».

Столь важный вывод неожиданно подтверждается странным обстоятельством, отмеченным во многих источ­никах: несмотря на вражду между государственными новообразованиями, возникшими уже в первые века ислама на развалинах некогда единой мусульманской державы,

69

восточный халифат проявлял живой интерес к деятельности арабских флотов Испании и Северной Африки, всячески поощряя их завоевательные походы. Все неестественное естественно, и трогательное поведение врага перестает быть странным, если учесть, что действия арабских кораблей на Средиземном море отвлекали Византию от давления на сирийские пограничные линии. Благодаря морскому могуществу африканского и пиренейского халифатов эти линии, находившиеся на переднем крае нескончаемых арабо-византийских войн, смогли просуществовать около полутора столетий — с 786 по 926 год.

Но пробил исторический час, последовательное расши­рение государства преемников пророка, направлявшееся из Медины, затем из Дамаска и, наконец, из Багдада, удлинявшее сеть опорных баз флота, привело к распаду скоротечного единства и распрям, ослабившим все обособив­шиеся единоверные части былого халифата. Развитие центро­бежных устремлений сыграло драматическую роль для арабского военного мореплавания — оно пало под натиском более устойчивых сторонних сил, недостаточно поддержанное изнутри.