В Америку и обратно

В Америку и обратно

1 февраля 1925 года из Киля в Америку вышел пароход Совторгфлота «Вацлав Воровский». «Воровский» был первым пароходом, который перешел под советским флагом Атлантический океан, первым, который перенес знамя Советского Союза на южную половину земного шара. Семь месяцев продолжалось его странствование по Америке. За это время он посетил Соединенные Штаты, Бразилию, Уругвай, Кубу, острова Тринидад и Барбадос. «Воровский» — обычный грузовой пароход и шел в Америку с коммерческими целями. Но, помимо коммерческого, его рейс имел большое политическое значение, потому что ни одно правительство, ни один народ не смотрели на него как на обычный грузовой пароход. Как для друзей, так и для врагов «Вацлав Воровский» был посланцем Советской России и этим объяснялись все, как дружественные, так и враждебные, демонстрации по отношению к нему. Я был одним из пятидесяти, совершивших на «Воровском» это путешествие. И за время его я видел так много интересного, нового, необычного, что я считал моей обязанностью записать виденное и поделиться им с теми, кто не в состоянии позволить себе такого путешествия.

Эти очерки — не история путешествия «Воровского». Это обрывки тех впечатлений, тех воспоминаний, которые остались у меня от этого рейса. Они были написаны еще в океане, и я не переделывал и не обрабатывал их, так как моей задачей было дать не литературное произведение, а дать почувствовать читателю ту обстановку, ту жизнь, которую мы видели в течение этих семи месяцев. Если мне это удалось, я буду считать мою задачу выполненной.

В начале января на «Воровском» стали говорить о предполагаемом рейсе его в Соединенные Штаты. Вначале редкие, разговоры эти стали слышаться все чаще и чаще, и около 15 января 1925 г. о назначении «Воровского» в этот рейс стало окончательно известно. 1 февраля в 4 ч. 45 м. дня мы вышли из Киля, где до того ремонтировался «Воровский», в Америку. Первым этапом нашего рейса был Антверпен, где мы получили груз для Соединенных Штатов, вторым — маленький английский порт Фальмут, где мы взяли уголь. Я не буду описывать ни этих переходов, ни портов, так как все это места, где задолго до нас были уже советские суда. Новое началось с выхода в Атлантик, и об этом новом и буду я писать в своих очерках.

16 февраля около 8 часов вечера я вышел на капитанский мостик. Дул встречный холодный и мокрый ветер, шел дождь. Мы выходили из Ла-Манша в Атлантический океан. Позади виднелся огонь «Вольфа» — последнего английского маяка на побережьи канала. Мы прощались с его лучами, с последним светом Европы… Прошло минут 15, и его огонь исчез. Вокруг была непроглядная тьма. Сильнее стало качаться судно, свирепее завыл в вантах ветер, яростнее захлестал дождь. Мы были в Атлантическом океане.

Начался длинный, тяжелый восемнадцатидневный переход. Восемнадцать дней не видели мы земли, не видели ни одного устойчивого, не качающегося предмета. Все качалось, все ходило перед глазами. Один за другим потянулись похожие друг на друга холодные и сырые дни.

22 февраля начался шторм. С утра стало заливать бак. Кочегары, жившие в кубриках на баке, перебрались на середину судна, так как у них все было мокро. Все больше, все грознее становились волны, все свирепее выл ветер. Одна за другою шли волны. Они ударялись о корпус судна. «Воровский» весь вздрагивал и двигался дальше, навстречу следующему удару. Горизонта не было видно. Две-три ближайших шедших на нас волны заслоняли его. Волны достигали семи сажен высоты. С ревом подходила к «Воровскому» такая волна. Перед самым судном она как будто бы останавливалась. Таким маленьким и ничтожным представлялся пароход по сравнению с волной. Казалось, еще миг — и она обрушится на «Воровского», и ничего от него не останется. Но проходила секунда, — секунда, казавшаяся вечностью, — и «Воровский» начинал взбираться и на эту волну. Медленно, весь наклонившись назад, ползет он вверх. С трудом держишься на ногах. Он достигает вершины волны и становится прямо на ее гребне. В этот момент виден горизонт. Весь океан, насколько хватает глаз, покрыт такими же громадными свирепыми волнами. Пенятся их гребни, шумят они глухо и нестройно. Но вот судно наклоняется и сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее спускается по волне вниз и подходит к подножью следующей волны. И так продолжалось не час, не два, а почти трое суток.

На бак нельзя было пробраться, потому что передняя палуба была все время под волной. Во время еды приходилось крепко держать тарелку, так как посуда все время летала из стороны в сторону. Есть было трудно и надо было обладать особой ловкостью, чтобы попасть вилкой в кусок мясных консервов, а ими в рот. Спать было тоже почти невозможно, так как при каждом ударе волны тело ударяло о борт койки или о стенку.

И, несмотря на все это, я испытывал удивительное настроение. Несмотря на качку, на бессонницу, было настроение победы. Победы над этим громадным и свирепым океаном. Человеческий ум, человеческое знание побеждало стихию. Всей ее силы, всей ее злобы было недостаточно, чтобы уничтожить нас. И поэтому шторм казался как бы азартной игрой, игрой, в которой ставкой была человеческая жизнь, но в которой верилось в выигрыш…

Но не всегда так верилось в будущее. 23 февраля поздно вечером в кают-компанию вбежал телеграфист. Было получено радио. Бельгийский пароход «Армистис» просил о помощи. Он находился в страшном Бискайском заливе, который намного опаснее для моряков, нежели сам Атлантик. Мы не могли ему помочь. Мы были слишком далеко от него — нас разделяло около 300 миль.

До поздней ночи просидели мы тогда вместе. «Армистис» еще несколько раз давал сигналы о помощи. Потом он умолк. Береговые станции стали вызывать его, спрашивать друг у друга, не слышно ли его. Но он уже больше не отвечал…

Страшно моряку во время шторма услышать сигнал «SOS». Это значит, что кто-то гибнет, что кто-то, напрасно борясь с океаном, погибает в неравном бою. Это напоминает ему, еще борющемуся с океаном и не побежденному им, что может быть не пройдет и часа, как и ему придется просить помощи, звать ее и, не дождавшись, пойти ко дну и успокоиться там навеки.

Страшные, жуткие буквы. Когда моряк слышит «SOS», он может почти наверняка сказать, что еще несколько жертв прибавилось к тому бесчисленному количеству, которое поглотил ненасытный океан…

Жутко было нам в эту ночь. Как и прежде, выл ветер, и волны ударялись о судно. Не спалось. Вспоминали о береге, о доме, где так хорошо можно укрыться от бури. Каждому вспоминалась семья, друзья. Увидимся ли еще… — думалось каждому.

К утру погода начала успокаиваться. Качало еще порядком, но барометр пошел наверх. И при дневном свете казались глупыми и наивными ночные страхи.

28 февраля мы вошли в полосу тумана. Густой белый сырой туман окутал нас. С мостика не видно было даже передней мачты. На бак был послан матрос для того, чтобы бить там в колокол. Похоронным звоном веяло от его ударов. Временами «Воровский» давал долгие гудки. И потом чудился где-то вдалеке ответный гудок. Другой пароход или эхо? Не поймешь. Только жуть и какая-то безнадежная тоска охватывала нас.

Пароход шел недалеко от Ньюфаундленда, в той полосе, где мы могли наткнуться на ледяные горы и поля. И то, что не было ничего видно, раздражало и волновало. Все время чудились впереди какие-то силуэты, все время казалось, что вот-вот судно ударится обо что-то твердое. Так шли мы около двух суток в полосе тумана.

Наконец, 2 марта показался горизонт. Стало видно, куда мы идем и что находится впереди нас. Последние дни плаванья были сравнительно спокойны.

Вечером 6 марта мы входили в Чизпик-Бэй и подходили к Норфольку. Было темно, качало, дул сильный ветер. Кончался наш 18-дневный рейс. Около 9 часов вечера показался свет американского маяка. Как приятно было глядеть на ровный, не колышащийся и не качающийся в волнах свет… Мы стали на якорь. 7 марта команда встала рано. Каждому хотелось поскорее посмотреть на землю. Трудно сказать, какую радость доставлял вид деревьев, как приятно было ощущать, что судно совершенно не качается.