В поисках Великого хана

Висенте Бласко Ибаньес

В поисках Великого хана

Висенте Бласко Ибаньес

В ПОИСКАХ ВЕЛИКОГО ХАНА

Часть ПЕРВАЯ

Человек в рваном плаще

Глава I

О том, что произошло четыреста тридцать шесть лет тому назад на дороге из Гранады в Кордову.

Младший из путников уронил деревянную палку, служившую ему опорой, и, выскользнув из объятий товарища, подбежавшего, чтобы поддержать его, опустился на землю, возле зарослей кустарника.

– Не могу больше, Фернандо! Господи, помоги мне!

Его нежное, женственное лицо, побледнев, приобрело зеленоватый оттенок. Веки мучительно затрепетали, и черные миндалевидные глаза закрылись.

Фернандо, опустившись рядом с ним на колени, обнимал его и, стараясь ободрить, твердил:

– Лусеро! Сокровище мое! Встань, не поддавайся слабости.

Пусть он сейчас немножко отдохнет, а потом они пойдут дальше и заночуют в Кордове. Но спутник не слышал его. Положив голову на плечо Фернандо, он дремал; только слабое, затрудненное дыхание говорило о том, что он жив.

Тот, кого звали Фернандо, осмотрелся по сторонам, не поднимаясь с колен, и не увидел ни одного человеческого существа на дороге или поблизости от нее.

Это происходило в 1492 году, спустя пять месяцев после окончания знаменитой Гранадской войны. Был май месяц, а второго января король с королевой, те, что впоследствии были прозваны католиками, победоносно вступили в крепость Альгамбру и увидели у своих ног покоренную столицу последних мусульманских властителей Испании.

В этот послеполуденный час земля, казалось, излучала силу и аромат весеннего обновления. Нигде не было видно следов человеческого труда.

Юноши были совсем одни среди лугов, заросших густым кустарником, ветви которого были усеяны мелкими гроздьями диких ягод и розовыми, белыми, желтыми цветами.

Дорогой служила тропа, протоптанная за многие годы ногами прохожих. Проезжавшие повозки оставили в почве глубокие колеи. Большую часть года дорога была очень пыльной, а под зимними дождями она превращалась в канаву. Копыта мулов и лошадей и ноги пешеходов сглаживали рытвины и так размельчали землю, что первая же непогода превращала ее в непроходимую топь.

За кустами, окаймлявшими дорогу, на открытых пространствах, поросших невысокой травой, пережевывали жвачку или медленно брели на водопой к луже в соседней лощине почти одичавшие быки, казавшиеся единственными живыми существами в этой пустынной местности. Пастухи, очевидно, находились где‑то далеко, и крики Фернандо, перепуганного обмороком товарища, были напрасны.

Видя, что его призывы не находят никакого отклика в бескрайней равнине, юноша отошел от своего лежащего спутника и сбросил перекинутый через плечо небольшой мягкий холщовый мешок, в котором, по‑видимому, была одежда. Фернандо подложил его под голову Лусеро вместо подушки, затем протянул руку к кожаной фляге с вином, висевшей у него на поясе, и, повторяя все те же слова, которыми он старался подбодрить товарища, попытался приоткрыть ему рот и втиснуть туда горлышко этого почти уже пустого сосуда.

Несколько капель вина сразу привели Лусеро в чувство. Он приоткрыл глаза и с благодарностью взглянул на своего спутника, но тут же снова закрыл их, проговорив слабым голосом:

– Я хочу есть.

Фернандо ответил на эти слова жестом отчаяния. Он знал, что в холщовом мешке не оставалось ни кусочка хлеба. Последнюю корку они доели утрем… А кругом ни‑, кого, кто мог бы прийти на помощь.

Путники были бедно одеты, но их платье, хотя и сильно поношенное, было совсем иного происхождения, чем грубая одежда, которую носят жители деревень и городских предместий. На юношах были короткие камзолы, шерстяные чулки и береты на кудрях, падавших на уши. Чулки были залатанные и местами дырявые, камзолы вытерлись до основы, пыль также немало попортила все эти предметы; и все же можно было догадаться, что когда‑то они были ярких цветов и стоили немалых денег.

Теперь, подкрепившись глотком вина, Лусеро, казалось, дремал. Фернандо не решался уговаривать его идти дальше, а обессилевшему юноше больше всего хотелось лежать с закрытыми глазами под этими кустами, гудевшими от роя насекомых, которые носились среди густой листвы в поисках сладкого цветочного сока. Фернандо было ясно, что в этот день им не дойти до Кордовы, и он с беспокойством думал о том, смогут ли они провести еще одну ночь под открытым небом, как уже провели две предыдущие; к тому же, на этот раз, без вина, без хлеба, без случайных попутчиков, которые могли бы оказать им помощь. Неужели здесь, на христианской земле, они окажутся в полном одиночестве, как мореплаватели, отправившиеся за золотом к берегам Гвинеи и выброшенные бурей на необитаемый остров!

Будь он один, его не страшило бы такое положение; но с ним был ослабевший Лусеро, который уже накануне до крови натер себе ноги грубыми башмаками, взятыми у Фернандо.

За несколько мгновений Фернандо с той ослепительной ясностью, которую мы познаем только в минуты отчаяния, мысленно пережил всю свою прежнюю жизнь. Оба они родились в Андухаре; ему теперь было семнадцать лет, Лусеро пятнадцать. Его отец Перо Куэвас, оруженосец сеньора из свиты короля дона Фернандо, с первой кампании участвовал в войне с гранадскими маврами, пока при штурме одного города не был пронзен двумя мусульманскими стрелами и сброшен мертвым с последних ступенек осадной лестницы.

По‑настоящему юноша знал только мать, так как в эти годы непрерывных войн оруженосец лишь изредка появлялся у своего домашнего очага.

Рано потерявший отца, обладавший крепким здоровьем и искавший опасностей и приключений, мальчик рос, как ему хотелось, и с десяти лет уже забросил «занятия» в убогой школе, где научился с грехом пополам читать и писать да еще, кроме этой премудрости, постиг начатки закона божьего, которые ему наконец вдолбили в голову после долгой зубрежки вслух.

Больше всего он любил убегать со сверстниками за город в длинных чулках и курточке и «гонять мяч», то есть неутомимо и ловко перебрасываться твердым кожаным шаром. Иногда же они упражнялись в стрельбе из лука и метании копья или дрались на длинных деревянных шпагах, играя в войну мавров и христиан, и эти воинственные забавы начинались с шуток, а кончались кровопролитием и разбитыми головами.

Помимо этих развлечений, были у него и другие, более спокойные и полезные для души. Он жил вместе с матерью в домишке, принадлежавшем знатному сеньору, которому служил покойный оруженосец. Бесплатное жилье, милостыня, которую время от времени подавал вдове этот вельможа, и пенсия в несколько сот мараведи,[1] Альтисты и музыканты, игравшие на других инструментах, принялись аккомпанировать хору, и всем показалось, будто небо над их головами разверзлось и голоса херувимов и господних святых приветствуют это знаменательное событие, чреватое бесчисленными последствиями как для Испании, так и для всего мира.

Те же самые государи, которые не раз снисходительно улыбались, слушая мореплавателя‑фантаста, мечтавшего об отвоевании у неверных храма господня в Иерусалиме с помощью того золота, которое он собирался добыть во владениях Великого Хана, теперь стали рассматривать этот план восторженного мечтателя как вполне реальный.

Этот день закрепил за Колоном дарованные ему испанскими государями титулы адмирала и вице‑короля всех земель, какие только он откроет в Азии. Много дней сряду являлся он во дворец, чтобы с глазу на глаз излагать королевской чете отдельные эпизоды своего путешествия, и проекты нового плавания.

Доверие к тому, кто некогда был «человеком в рваном плаще», настолько упрочилось, что стало подобием религиозного догмата, и никто уже не решался вступать с ним в споры, что бы он ни сказал.

И псе же в первые недели его пребывания в Барселоне среди наиболее просвещенных придворных были, видимо, отдельные лица, сомневавшиеся и в нем и в значении сделанных им открытий.