Кочегар Джим Гармлей

Рид смотрел в окно на бегущие навстречу верстовые столбы, стога сена, увенчанные снеговыми шапками, желтые домики железнодорожных стрелочников. Он припоминал знакомые лесные поляны и повороты, которые видел из окна вагона в прошлый свой приезд в Европу.

На пограничной станции Териоки трое пассажиров вышли из вагонов и направились в лес, подальше от железной дороги. Они пришли на пустынный хутор и сделали привал. Пожилой рыжебородый финн, служивший лесником, накормил Рида и его проводников горячим супом и кашей, дал им лыжи. Как только стемнело, трое вышли из домика.

Лыжню прокладывали проводники. Рид двигался следом за ними. Вначале он отставал: с непривычки ноги никак не хотели ладить с финскими креплениями, состоявшими всего из одного ремешка, который накидывался на ступню. Но постепенно он освоился и шел, не отставая от проводников.

В ночном небе над Карельским перешейком ярко светили зимние звезды, точно так же, как в горах Калифорнии. Такой же хрустящий и чистый сиял снег в темноте. Такие же острые ели подпирали синий лоскут ночного неба. Шли осторожно, стараясь не шуметь, — в любой момент можно было наткнуться на белогвардейскую заставу.

Проводники перешли через замерзший ручей и по заметенной снегом тропке вышли в болотистую низину. Ровная местность, поросшая мелкими сосенками, простиралась на много верст вокруг. Над мелколесьем клубился блеклый туман. В морозном воздухе, словно мандариновая корка, — плыл ущербный месяц.

На замерзшем болоте, покрытом снегом, стояла удивительная тишина. Как будто все вымерло. Рид слышал лишь скрип лыж да свое учащенное дыхание.

Антти, прокладывавший лыжню, неожиданно остановился и стал оглядываться. К нему подошел Матти. Они стали вполголоса разговаривать. По озабоченным лицам проводников Рид догадался, что они заблудились.

Вдруг из-за редких, запорошенных снегом кустиков раздался хриплый голос:

— А ну, стой! Руки вверх!

В морозной тишине послышался шум разбрасываемого шагами снега и учащенное дыхание подбегающих людей. Их было четверо. Долгополые шинели, серые суконные шлемы с большими матерчатыми звездами на них. Стволы трех винтовок подсказали не понимающим русского языка нарушителям, что надо делать. Они подняли руки. По недружелюбным взглядам из-под шлемов Рид понял, что красноармейцы принимают его за контрабандиста или еще хуже — шпиона. Они не знают ни английского, ни финского языка, и нужно каким-то образом объяснить им, с какой целью он пробирается в Советскую Россию. Никаких документов, удостоверяющих принадлежность к партии коммунистов, у него не было. В карманах у Антти красноармейцы нашли только курево да еду, завернутую в тряпку.

Задержанных привели к полуразвалившемуся охотничьему домику, оставили под охраной во дворе. На крыльцо, поправляя висящую на боку деревянную кобуру маузера, вышел кряжистый, средних лет военный, по всей видимости — начальник. Русские заговорили между собой о чем-то. Потом старший повернул сердитое лицо к нарушителям и что-то громко спросил. Никто не понял его. Только Рид достал из кармана куртки свое матросское удостоверение и протянул пограничникам. Он силился вспомнить какие-нибудь русские слова, но ничто из обычных слов не приходило на ум.

— Петроград… Ленин! — наконец сказал он.

Русские повертели документ в руках и вернули Риду. Потом один из них нагнулся к брезентовому мешку Рида и стал рыться в нем. При каждом неловком движении русский морщился, должно быть, из-за недавнего ранения.

Постепенно до Рида дошла вся серьезность его положения. Красные пограничники, несомненно, приняли его за иностранного лазутчика. Невольно он вспомнил, как однажды его чуть не расстреляли восставшие пеоны, приняв за агента федералистов. Еще раз был такой же случай при поездке в Красное Село осенью семнадцатого года, когда белые наступали на Петроград. «Неужели придется погибнуть после того, как прошел через столько морей и границ? — думал Рид, глядя в бледные и изможденные лица красноармейцев. — Какая нелепая смерть!»

Антти сорвал с головы шапку и с криком «Перкеле!» [3] бросил ее в снег. Видно, проводник тоже понял, что их дело плохо.

И вдруг все разом изменилось… Шапку Антти подняли и, стряхнув с нее снег, вернули недоумевающему владельцу. Красноармейцы смущенно и чуть растерянно заулыбались. Командир, откашлявшись в кулак, протянул Риду небольшой листок плотной серой бумаги. Это был пропуск на право входа в Смольный до 1 декабря 1917 года, выданный корреспонденту американской социалистической прессы Джону Риду. Внизу — печать и подпись: «Дзержинский».

Рид совсем забыл, что, готовясь к дальней дороге, положил в книгу этот пропуск, который бережно хранил два года как реликвию русской революции.

Закордонных, но теперь уже не нарушителей, а товарищей, пригласили в избу, обогрели и начали угощать всем, что только нашлось на заставе. Один из бойцов долго тряс руку Рида, не зная, как извиниться перед иностранным коммунистом. Потом ему пришла в голову мысль подарить американцу красноармейский шлем и валенки. Их носил его друг, боец Федор Зуев, погибший в схватке с белогвардейцем. Он обычно сопровождал арестованных, отправляемых в Питер.

— Возьми себе на память, — смущенно сказал пограничник.

Антти и Матти не стали долго задерживаться. Поев и обогревшись, они отправились домой, довольные, что все обошлось так счастливо.

Рид пробыл на заставе до обеда. Отдохнул и отправился в путь. Начальник заставы дал ему в провожатые бойца Задорина, того самого, что сделал ему такой теплый в буквальном смысле подарок.

Они шли на лыжах по неровной тропе: впереди красноармеец, следом — Рид. Когда лес немного расступился, Задорин замедлил шаг и, поравнявшись с американцем, сказал:

— А ты смело держался. Ведь мог подумать, что шлепнут тебя, да и баста. На войне всякое бывает.

— И баста, — улыбнулся в ответ Рид, уловивший из всей фразы Задорина одно-единственное знакомое слово.

Поздно вечером вышли к железной дороге немного левее заснеженной станции Дибуны. На этом месте они попрощались. Задорин отправился в обратный путь на свою заставу, а Рид стал ждать пригородный поезд.

Впереди в прозрачном тумане угадывалось далекое полыханье множества электрических огней. Это был Петроград…

В красноармейском шлеме со звездой и в валенках Джон Рид приехал в Москву.

В первое время он жил в гостинице недалеко от Кремля. Но вскоре переселился в маленький деревянный дом на Грузинах.

Первая встреча с Лениным произошла в рабочем кабинете Председателя Совнаркома. За столом сидели несколько работников Коминтерна, а Рид все не решался начать разговор о разногласиях американских коммунистов. У Ленина усталый вид. Он еще не оправился как следует после ранения. Положение в стране трудное. Каждая минута вождя пролетариев принадлежала революции. Сегодня за столом шла речь о подготовке конгресса Коминтерна.

«Нет, сейчас Ленину не до меня», — думал Рид, глядя на сощуренные глаза Ильича, на его крупную, чуть склоненную набок голову.

Но Ленин запомнил встречу с неугомонным журналистом в дни Октября. Он хотел знать о последних событиях в Америке и пригласил Рида в гости, на свою квартиру в Кремле.

Все было просто в этой квартире: скромная мебель, старенькая, аккуратно заштопанная скатерть на кухонном столе и неровно светящаяся лампочка-пузырек над ним. Чай пили с колотым сахаром и с черным хлебом. Ленин угощал гостя и рассказывал, как вкусно пахнет настоящий ржаной хлеб, испеченный в русской печи. Ильич был весел и часто смеялся.

Но как только Рид стал говорить о разногласиях среди коммунистов Америки, с лица Ильича сразу исчезла улыбка. Чуть наклонив голову, Ленин внимательно слушал, потом встал, прошелся по комнате, подошел к Риду, сказал: