Остров. Остаться людьми. Тетралогия (СИ)

*

– Левша… – выдавила, дыша часто и прерывисто, Катя, – Левша, я прошу тебя, будь со мной… Мне страшно, мне очень страшно…

Звуки с ее губ слетали неясные, потому что он дышал ей в рот, целуя. И в этом обмене внутренней страстью было что-то большее, чем просто секс.

– Ты любил ее?..

Он приподнялся над Катей, сполз с койки и в потемках стал собирать свои вещи. Она видела его белеющую спину, этот могучий треугольник, расчерченный когтями, словно лапой дьявола, и бесконечная нежность к этому мужчине окутывала ее. Она протянула руку, чтобы прикоснуться к этой спине, но он, рывком наклонившись, встал.

– Только не говори, что предал ее.

– Предать можно память о ней, память я не предавал.

– Что с ней, Левша?

В одних брюках он дошел до двери и снял защелку.

А потом повалился лицом на койку, на которой сидела она.

– Не оставляй меня, Левша…

– Тебе нужен телохранитель?

– Мне нужен ты, – робко прошептала она.

Он открыл рот, чтобы ответить, но в этот момент раздался в коридоре звук. Странен он был не тем, что вызван мог быть наткнувшимся в темноте человеком. Много кто в эту ночь ходил, пытаясь привыкнуть к расположению гальюна в лабиринте коридоров. Странен он был тем, что выдавал чересчур мягкий шаг. Приподняв голову, Левша прислушался.

– Не подумай обо мне плохого только, я умоляю тебя! – шептала Катя, но Левша не слышал ее.

Он слушал, как в каюту, что выбрала Катя, заходил кто-то, скрывая свое присутствие.

Мягко привстав, Левша подошел к женщине и положил ей ладонь на рот. «Помолчи», – шепнули его губы в ее ухо.

Хорошо еще, что, снимая защелку, он приоткрыл дверь. Когда бы была нужда ее сейчас открыть, то раздался бы звук, с каким баркас причаливает к причалу. Эти звуки весь вечер нервировали Левшу, потому-то он и не заперся сам.

Он ступил в коридор, когда в облюбованную каюту Кати зашел кто-то.

В темноте, не разбирая, этот кто-то трижды ударил чем-то по ссохшемуся матрасу. И в удивлении замер после этого.

– За солью зашел?

Кто-то резко развернулся, и луна тонким лучом из приоткрытого иллюминатора мазнула по лицу незваного гостя.

– Ты?! – в изумлении прошептал Левша.

Сначала он подумал, что это просто удар.

И едва не рассмеялся от предвкушения того, что он сейчас будет делать. Он будет бить. Бить жестоко…

И только потом почувствовал пронзительную, слепящую его боль. Ему показалось, что на мгновение комната осветилась едким оранжевым светом.

Он упал на колени, сжимая обеими руками торчащую из живота рукоятку ножа.

Человек, позабывший в нем нож, спокойно обошел Левшу, вышел в коридор и растворился во тьме.

…Он лежал и смотрел под койку матросской каюты. Он знал, что рано или поздно умрет. И был уверен, что скорее рано, чем поздно. Он никогда не оставлял себе шанса на спокойную жизнь. И вот сейчас, держась за рукоятку ножа, он думал о том, что это самая странная смерть, наверное, в истории человечества – умереть подобно самураю, но на борту американского авианосца…

– Мари… – шевельнулись его губы, но не выпустили ни звука.

– Левша? – позвала Катя.

Сознание его тухло, как свет фар при сдыхающем аккумуляторе.

– Левша? – уже более требовательно и с тревогой.

Он слышал шаги, он слышал скрежет распахиваемой двери, и последнее, что запечатлелось в его памяти, был страшный, обреченный крик Кати…

Глава шестнадцатая

– Макаров, если я сяду, из-под матраса никто не выползет? – пугливо спросила Дженни, от фразы которой иронией даже не пахло.

– Главное, чтобы сюда никто из-за двери не вполз, – и он сел на кровать, помогая Берте и Питеру взобраться на верхние полки.

Как-то так сразу и естественно получилось, что они заняли одну десятиместную каюту. Как получилось, никто не мог объяснить, да и не хотел.

По мере того как наступали сумерки и смазывалась убогость обстановки, все оказались на узких койках. Видимо, роскошь не входила в быт американских моряков. Хотя Макаров отметил, что при нормальной жизни корабля и размещение кают в коридорах, и сами каюты удобны и просторны. На борт было доставлено много фруктов, и, наскоро перекусив, что и ужином-то назвать было нельзя, Макаров и Дженни легли в разных углах каюты. Мечта о душе и простынях была чем-то несбыточным. Но на борту этого судна можно было, по крайней мере, не смотреть всю ночь в сторону джунглей. Хотя костер на верхней палубе горел, и двое мужчин были первыми, кто стал привыкать к макаровскому словечку – «вахта».

Ночь прошла в каком-то забытьи. То и дело он и Дженни открывали глаза, трогали сетки коек над собой, проверяя, здесь ли дети, и снова уходили в какой-то анабиоз.

Едва начало светать, Макаров собрался в туалет («гальюн» – теперь и к этому слову нужно было привыкать). «Нужно успеть сходить, пока все спят и вокруг тишина», – решил он и поднялся.

– Дженни, закрой за мной…

Когда он вышел в коридор, он заметил в конце гостиничной «аркады» мелькнувшую тень. Он даже не удивился: что можно ожидать от общего коридора, если в соседних каютах живут люди.

Подумаешь, тень. Эти тени бродят теперь по авианосцу часами. Главное, чтобы они не оказались на нижней палубе.

Разговор с Гошей не выходил у него из головы. Все нужно было осмыслить, оценить. Но все было настолько ирреально и необъяснимо, что оценивать-то, по существу, было нечего…

Тень юркнула за угол ловко и имела размер не менее пятьдесят второго. Макаров очень хорошо запомнил скользнувшую по стене атлетическую фигуру. До сих пор он справедливо полагал, что самая атлетическая фигура на этом острове у него.

Смутная тревога заползла в него…

Стараясь сохранять спокойствие, он вошел в гальюн, нашел в полумраке некое подобие писсуара и разместился перед ним в понятной для всех мужиков позе. Разница заключалась лишь в том, что он не собирался делать то, что мужики при этом делают. Он ждал…

Дверь в каюту, где остались Дженни и дети, была заперта. Если ее будут открывать нетрадиционным способом, он сразу это услышит.

Туалетная дверь тихонько скрипнула, и в гальюн кто-то зашел…

Макаров не поворачивался.

Человек спокойно прошел за спиной его, и в этом заключалась ошибка. Любой другой перебросился бы словечком даже здесь.

Перед Макаровым было зеркало с помутневшей амальгамой, и прежде чем выделить для себя главную вещь – на парне брюки, а звука расстегиваемой «молнии» он так и не услышал, – он подумал о причинах, которые подвигли дизайнеров флота США повесить длинное зеркало над писсуарами.

Ширинка не вжикнула, зато второй раз скрипнула входная дверь. Кто-то еще, кого Макаров уже не видел, вошел и замер…

Шаг в сторону своей спины Макаров поймал прежде, чем к нему стал разворачиваться тот, что был справа. Короткий нырок в сторону, и он уже вне досягаемости ножа.

Нож… С коротким широким лезвием, с отточенными зазубринами по обе стороны полотна, нож сверкнул в свете луны. Страшное оружие в руках тех, кто умеет им пользоваться. Одним ударом снизу можно пополам рассечь печень и разрезать, словно поролон, несколько ребер.

Черт побери! Макаров в темноте стал различать странное – оба мужчины были в масках и одинаковых синих комбинезонах.

Холодея страхом непонимания, от второго движения блеснувшего в темноте лезвия Макаров отшатнулся, как пытаются отдалиться от выпавшего из рук чайника с кипятком. Но не хватило каких-то полсантиметра, и он услышал тот звук, с обязательным присутствием которого рассекается живая плоть. Широкий нож пронесся перед ним, взрезав кожу живота. Сначала был звук, а боль пришла потом. Саднящая, жаркая…

А после, смешиваясь с яростью, из раны на его теле вышел зверь. Так их стало двое против двоих. Спокойный да рассудительный, и задыхающийся от гнева зверь – против двоих, вооруженных ножами.