Всемирный следопыт, 1928 № 08

МОИ ПОЛЯРНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ

Очерк Роальда Амундсена

(Окончание)

Имея возможность приобрести нечто получше «Фрама», я перестал им довольствоваться. Ему было уже много лет, и он порядком износился. Я сам сделал эскиз корабля, который соответствовал бы намеченной экспедиции, имевшей целью переплыть весь полярный бассейн. Рисунок изображал судно 36 метров длины и 12 метров ширины, но самым главным была его форма. Корпус корабля представлял из себя как бы половину яйца, разрезанного вдоль, — другими словами, дно корабля было всюду ровно и кругло, и льдинам, которые стали бы затирать его, не за что было бы зацепиться. Наоборот, напиравший лед стал бы поднимать его кверху. К тому же эта форма при наименьшей поверхности дает наибольшую прочность.

В Норвегии не оказалось достаточно длинных досок, их пришлось выписать из Голландии. 7 июня 1917 года судно было выстроено и названо «Мод».

Закупив в Америке нужный провиант, весною 1918 года я стал готовиться к отплытию. Я решил плыть в ледяные области кратчайшим путем, то-есть из Осло вдоль берегов Норвегии в Тромсэ, потом Северо-Восточным морским путем, вдоль берегов северной Европы и Азии, мимо мыса Челюскина, где, обогнув Ново-Сибирские острова, мы попадали в то самое течение, в которое вошли бы, если бы с другой стороны подплыли к Берингову проливу.

Мы вышли из Тромсэ 16 июля 1918 года и поплыли на восток, вдоль северного берега Норвегии.

Война еще не была закончена, и мы порядком волновались первые десять дней, так как, не пройдя Белого моря, не могли быть уверенными, что не встретим подводной лодки. Это наше беспокойство привело к забавному случаю.

25 июля мы вошли в Югорский Шар [12]). Внезапно налетевший шквал заставил меня подойти к спуску в каюты и крикнуть:

— Все на палубу! Живее!

Я был очень поражен, увидев спешившую на мой зов команду. Один из матросов едва успел надеть на себя самое необходимое, другие явно облачились в платья соседей, а один молодчик нарядился в свой лучший городской костюм, надел на голову цилиндр, а в руках держал чемодан!

Мне стало очень смешно, когда я догадался, что мой торопливый приказ был понят превратно. Матросы думали, что нас собираются взорвать. Вскоре мой смех, а также и погода объяснили матросам в чем дело; они быстро оправились от паники и принялись за работу.

1 сентября, после небольших волнений в Карском море, мы подошли к острову Диксона и, захватив там горючее, отправились дальше.

9 сентября мы проплыли мыс Челюскин, замечательный тем, что это са-амый северный пункт Азии. Нам стал попадаться старый лед, и мы медленно продвигались вперед по узкой полынье вдоль берега.

В сентябре мы не могли дальше продвигаться по льду и стали искать место, где бы остановиться на зиму.

Подходящего места, защищенного от ветра, не было. Лишь два небольших холмика, выдаваясь вперед, казалось, ослабляли несколько напор льда с севера. Подойти к ним было легко, но я боялся очутиться в ловушке.

В конце концов, мы зашли за холмы и стали на якорь в 150 метрах от берегла. Мы назвали этот ненадежный приют «гаванью Мод», и она, вопреки нашим ожиданиям, в течение целого года служила нам верным убежищем.

Первым делом мы принялись за постройку обсерватории и помещения для двадцати собак. Мы очень торопились, и через две недели, то-есть к 30 сентября, все было готово.

Суровые арктические ветры не давали вам хоть сколько-нибудь сносно проводить зиму. Чтобы утеплить наше помещение, мы стали сгребать к бокам «Мод» снег и наложили его до самой палубы, так что снежная стена почти отвесно спускалась от корабля на ледяную поверхность. Для того чтобы легче было сходить с «Мод», мы сделали более покатый спуск, который начинался прямо против двери рубки. По бокам сходней мы прикрепили канат, за который можно было держаться, поднимаясь на корабль и спускаясь с него.

Одна из наших сук должна была ощениться. Она очень любила меня и каждое утро, когда я выходил на палубу, бросалась ко мне. Обыкновенно я брал ее на руки и сносил на лед, а потом мы вместе отправлялись на утреннюю прогулку для моциона. Однажды, как раз когда я собирался поднять ее, другая собака, по имени Яков, бросилась мне навстречу и так сильно при этом толкнула меня, что я не удержался на ногах и полетел вниз головой за барьер палубы. При этом я изо всей силы ударился правым плечом о лед. Искры так и посыпались у меня из глаз! Придя в себя, я едва смог сесть. Плечо неистово ныло. Я ни минуты не сомневался, что переломил себе кость, как это впоследствии и подтвердилось рентгеновскими снимками.

С величайшим трудом втащился я на корабль. Тут Вистинг, учившийся в Осло ухаживать за больными, сделал мне первую перевязку. Боль была до того мучительна, что я не мог шевелить рукою. Чтобы дать руке покой, Вистинг прибинтовал ее к туловищу; так я пролежал целую неделю. Потом я стал носить руку на перевязи. Однако мои испытания этим не кончились.

8 ноября я встал очень рано и вышел на палубу. Было темно и туманно. Сторожевой пес Яков снова бросился мне навстречу и, попрыгав и потанцовав вокруг меня, сбежал со сходней и исчез на льду. Я медленно сошел с корабля и пошел за ним. Зайдя за корабль, я услыхал слабый звук, до того странный, что невольно насторожился. Звук этот напоминал слабое гудение в снастях при первых порывах ветра. Немного погодя звук стал усиливаться; казалось, кто-то тяжело и быстро дышит… Я стал вглядываться туда, откуда шел звук, и под конец увидал Якова, со всех ног мчавшегося к шхуне. В следующее мгновение показался огромный белый медведь, несшийся за ним по пятам. То, что я слышал, было тяжелым дыханием приближавшегося зверя.

Я сразу сообразил, что это была медведица, у которой где-нибудь поблизости находились медвежата. Яков раздразнил ее детеныша и, видя ярость матери, очевидно вспомнил, что на борту есть много важных и срочных дел…

Картина была очень занимательна, но таила в себе опасность и для меня. Что оставалось мне делать без ружья, со сломанной рукой? Я со всех ног бросился бежать, медведица — за мной. В ту самую минуту, когда я добежал до сходней и уже собирался подниматься на корабль, медведица ловким ударом по спине повалила меня на лед… Я упал на больную руку, лицом в снег — и стал ждать конца… Но, видно, час мой еще не пришел. Яков, который все это время пробыл на палубе, вдруг решил вернуться: может быть, он опять хотел подразнить медвежонка. Ему приходилось бежать мимо того места, где медведица расправлялась со мной. Увидав Якова, мчавшегося мимо, она высоко подпрыгнула, оставила меня и целиком занялась Яковом. Я воспользовался этим и спасся бегством…

Следы звериных когтей на спине у меня оказались незначительными, а больная рука, на которую меня повалила медведица, к счастью, не сломалась вторично. Чтобы окончательно поправить ее, я стал проделывать довольно мучительный курс лечения. Сначала я не мог поднять руку и протянуть ее за карандашом. По нескольку раз в день я садился в кресло, выпрямлялся, брал левой рукой правую и, напрягая изо всех сил левую руку, приподнимал ею больную руку. К концу года я мог уже дотронуться больной рукой до лица, но прошло еще много месяцев, прежде чем я научился владеть ею, как здоровой.

Немного времени спустя со мною произошло еще одно несчастье. Наша обсерватория помещалась в крошечной клетушке без окон, и ее трудно было проветривать. Она освещалась и обогревалась шведским примусом. Я употреблял шведские примусы во всех экспедициях, — они идеальны в полярных странах.