Страхолюдие(СИ)

Короткий, и в одночасье чудовищный вопль, молнией пронзил густые дебри тропиков, навсегда растворившись где-то на склонах зеленой горы.

* * *

Добрую четверть часа Засецкая энд компания не в состоянии были поверить в реальность происходящего. В конце концов, отметив частичную невменяемость гостей, а так же их полное неподчинение уговорам спуститься вниз, граф лично соблаговолил взойти на площадку и препроводить непосредственно к столу. Суетливые официанты придвинули дамам стулья. Парни были одеты в форму британского королевского флота, а один из них, совсем юного возраста, кого-то очень сильно напоминал.

- Э-э-э... - Тыча в мальчика пальцем, Засецкая блымала округленными глазами.

- Да-с, баронесса, - невинно пожал плечами Аливарес, - это именно тот самый кают-юнга, со шхуны. Как видите, жив и здоров. Впрочем, как и все остальные участники нашего курьезного путешествия.

Еще некоторое время гости приходили в себя; восстанавливая мозговые функции и дар речи, а когда такое случилось, начался фейерверк эмоций. Бэри Адер Эскот сновал вокруг стола и щупал всех подряд, как бы убеждаясь в реальности событий.

Мистер Кортнер с минуту вертел головой между двух мужчин, как две капли воды похожих друг на друга - вместе они олицетворяли доктора Тилобиа - а затем одному из них уткнулся лицом в плечо и шумно разрыдался.

Прелестная Сарра просто и непринужденно плакала: на сей раз из чудных глазок текли слезы радости.

А вот Засецкая, в припадке ярости опрокинув стул, теперь курсировала вдоль залы со злобным фырканьем, разбавляя его непристойными чертыханьями. Считая себя, безоговорочно, важной персоной, - а в определенных кругах так и было - баронесса смахивала на центнер взрывчатки, готовой разорваться в любу минуту. Это была ее естественная реакция на положение, в котором приходилось дебютировать впервые, что в высшей степени бесило.

Кульминация событий нескольких последних дней вошла в свою завершающую стадию, довольно стремительно набирая обороты интриги. Все улыбались, делились впечатлениями, охотно диспутировали, как говорится, на злобу дня. Правда, оба доктора настойчиво уклонялись от расспросов, кивая в сторону графа Аливареса; дескать, из его уст скоро все услышите.

Сногсшибательная Мадлен Стрейд весело щебетала с элегантным Уоллесом; который сегодня заменил свой офицерский мундир на шикарный черный смокинг. А миссис Кармайн, заключив в объятия слезливую Сарру, произносила подобие извинительной речи, за инсинуацию своего ожившего трупа в спальной комнате.

Говорили все: кто сам с собой, кто друг с другом. Одна лишь Морлей, сквозь лорнет безэмоционально следила за происходящим, стараясь внимательно вглядеться в лицо каждого, кто принадлежал к числу людей искусства. В ее претенциозном взгляде угадывалось присутствие некой тайны; будто она знает то, чего не знают остальные.

Вся суматоха и галдеж длились сравнительно не долго: Аливарес призвал всех к тишине; гости расселись по местам; матросы разлили по бокалам вино. Граф в последний раз брякнул вилочкой по хрусталю, и с неким пафосом принялся излагать необычную, весьма интригующую историю.

- Итак, господа! - Он смочил горло вином, прочистил голосовые связки. - Я сей же час намерен раскрыть тайну всего, что вам, любезные, довелось пережить не далее, как в протяжении нескольких последних дней. И полагаю, дней нелегких. О причине, побудившей меня устроить сей бесцеремонный экскурс в мир страха и мистических треволнений, осведомлены пока лишь некоторые из присутствующих, кто непосредственно принимал в этом фарсе участие. - Граф коротко посмотрел в сторону Морлей.- Но! Вооружась минимумом терпения, об этом станет известно и всем остальным. Впрочем, не только об этом. Таким образом, я позволю себе приступить к изложению:

Ваш покорный слуга, является внебрачным сыном молдавского графа Бергану и его гувернантки Люсии. Во время родов моя матушка скончалась. Повивальная бабка, которая первой взяла новорожденного младенца на руки, прямо в хозяйской конюшне, сама нянчила графского отпрыска первые полтора года.

Однако, жена Бергану, каким-то образом разнюхав о моем существовании, пришла в ярость от гнева. В пылу ревности она дала распоряжение своим доверенным людям избавиться от неугодного ребенка. Гордая графиня не могла вынести тот факт, что блудный сын ее супруга находится рядом со своим отцом; который о нем знает и, вероятно, любит. К тому же я был живым напоминанием о его греховной связи. И вот, в ту страшную грозовую ночь, двое мужланов - оба работали на хозяйской бойне - явились в дом моей приемной матушки, дабы умертвить порочный отпрыск. Но та женщина, успев меня полюбить и привязаться, не на шутку взмолилась; к счастью ей удалось разжалобить убийц, а затем подкупить. Слуги графини не стали меня убивать. Они отнесли ребенка в лес, где располагался цыганский табор, и оставили кочевникам, пригрозив, чтобы те поскорее отсюда убирались; дескать, хозяин граф терпеть не может вороватых цыган и способен в любой момент спустить на них своих вооруженных слуг.

Таким образом, с божьего соизволения, цыгане стали моей второй семьей. Впрочем, свою жизнь в таборе я помню смутно. Мое тогдашнее малолетство не дает сейчас возможности восстановить в памяти всю картину цыганского детства. Я даже не помню людей, непосредственно заменивших мне родителей. Обрывки памяти лишь свидетельствуют о том, что мы много ездили, постоянно в дороге, неизменно полуголодные. Я запечатлел вечно грохочущие кибитки, запах сена и лошадиного пота. Помню; с такими же, как и я, детьми, клянчил на базарах деньги и еду. А иногда, меня посещают воспоминания, как приходилось за одну медную монету полдня плясать на рыночной площади. Вот таким невеселым образом пролетело три года детства.

Однажды, после длительного и весьма опасного форсирования скалистых гор, мы оказались в Мексике. И вот тут, в небольшом городишке Сан-Хосе, - он расположен между Кордельерами и Мексиканским заливом - произошла еще одна неожиданная, пожалуй, самая важная перемена в моей начинающейся судьбе. К тому времени мне шел пятый год. Вам, наверное, известно, что цыганские дети взрослеют гораздо быстрее остальных. Вот, ввиду этого я практиковал, равно как пляски на публике, так и мелкое воровство. Выудить из кармана рыночного ротозея кошелек, становилось для меня все более привычным делом. Но, как говорится, не все коту масленица. В один из очередных рейдов за добычей, я попался. Цыганчата, которые со мной промышляли, в испуге разбежались, а вот мне пришлось худо. Хозяин кармана, в который я так неосторожно залез, оказался на редкость жестоким негодяем. Ухватив с ближайшего прилавка тяжелое топорище, он принялся методично избивать ребенка по всем частям тела; спина, ребра, голова. Излечивание маленького воришки производилось прямо на глазах у всего базарного люда. Даже брюзглолицый жандарм, лишь лукаво щурился поодаль, даже не соизволив вмешаться в незаконное издевательство. И возможно, мне не уйти бы оттуда живым, не заступись за меня один человек: которому я безмерно благодарен, и который стал для меня настоящим отцом. Он выкупил визжащего от боли мальчишку, заплатив при этом, последние деньги какие у него были; в результате чего вся семья осталась на несколько недель полуголодной.

Тут граф прервался, пригубил вина, обвел тяжелым взглядом внимавшую публику.

- Этим человеком, моим спасителем и моим настоящим отцом, является... - он рукой указал на протирающего пенсне доктора. - Антонио Ломонарес.

Недолго длилась тишина после сказанной последней фразы, ибо ее сменил нервный галдеж на повышенных тонах.

- Да, дамы и господа, я не Луиджи Аливарес, мое настоящее имя - Альфред Ломонарес... урожденный Барсстет Бергану.

А после этого признания лондонская знать и вовсе взбеленилась. Все так неистово чертыхались и негодовали, что казалось, этому неприглядному действию не будет конца и края. Однако граф спокойно подождал, а когда понял, что гул возмущений пошел на убыль, он пару раз властно рыкнул, тяжело шлепнул ладонью по столу, и теперь в более-менее сносной тишине продолжил: