Чёрная сова

— Гости сегодня косяком валят, — уклонился от прямого ответа Терехов. — Чем обязан?

У самого же промелькнула мысль: уж не Жора ли направил к нему Мешкова?

— Может быть, у костра посидим? — предложил шаман. — Погода сегодня замечательная... А у нас много общих знакомых.

Намёк был понятен, и неизвестно почему, но где-то щёлкнуло, словно включился предупреждающий маячок: не ходить на чужую территорию! Тем паче шаманскую, где есть нагловатые ряженые иваны-дурачки и ещё бог весть кто, например жёны, поскольку от костра доносятся женские голоса. И сам этот многожёнец упорно прячет глаза... Отделаться от разговора с ним вряд ли удастся, да и не нужно: к этому человеку уже отсыпался курган любопытства, ибо так или иначе, но он сыграл определённую роль в жизни чуть ли не всех людей, встретившихся на Укоке. Сам страж трёх госграниц если не трепещет перед ним, то опасается его необъяснимой власти над стихиями.

— Некогда сидеть у костра, — пробурчал Терехов. — Где вы встали станом, кобылица паслась... Видели?

— Серая в яблоках? — уточнил шаман.

— Серая. В яблоках.

— Она переместилась к речке.

— Вы другого места не могли найти? — неожиданно для себя взвился он. — Я там кобылу пасу!

— Ну, пасёте вы её там первый день, — невозмутимо заключил Мешков. — А мы уже несколько лет встаём лагерем на этом месте. Обратили внимание: там всё время зелёная трава?

— Моя лошадь обратила внимание.

— Это место силы земли. Там и зимой трава не увядает и не желтеет.

— Потому что не успевает желтеть, замерзает зелёная.

Терехов говорил наугад, что приходило в голову, и ещё хотел добавить полную отсебятину: мол, хлорофилл не успевает разлагаться и фиксируется резким холодом, останавливающим естественный процесс. Но это было бы слишком мудро для его школьных познаний в химии.

Тот приподнял густые туркменские брови, на минуту задумался, показывая свои печальные глаза, и Андрей не пожалел, что поймал себя за язык. Шаман набрал воздуху и на одном дыхании прочитал ему лекцию как раз о процессе фотосинтеза, причём на память сыпал цифрами, химическими формулами, и напором потока ладных, пригнанных друг к другу слов и терминов буквально шокировал. Таким образом он либо втравливал его в научный спор, либо сразу хотел поставить на место, защищая своё авторитетное мнение. Примерно тем же самым грешил Сева Кружилин, но только в области математики, и вызывал удивление: откуда в этом замкнутом, иногда брюзжащем человеке столько глубоких академических знаний? Терехов имел представление о высшей математике, но, к своему стыду, так блестяще не разбирался ни в одном научном направлении, поэтому никогда в словесные поединки не вступал, и если от него требовали выразить своё суждение, говорил, как видит и понимает спорный предмет.

— Все места силы обозначены природой, — как-то не очень уж глубокомысленно заключил шаман. — Человеку остаётся лишь увидеть эти знаки, почувствовать чистую, благостную энергию, исходящую от земли.

Опасаясь чёрных копателей, учёные засекретили месторасположение обнаруженных, но не раскопанных ещё древних захоронений. Такую карту Терехов получил, оставив строгую расписку о неразглашении сведений, но тут его заело. То, что шаман называл «местом силы», было погребальным курганом, ещё в древности потерявшим свои типичные очертания из-за того, что был отсыпан «четвертинкой» — суглинистым грунтом. Зелёная неувядаемая трава как раз и была одним из признаков могилы, и чем шире её круг, тем крупнее захоронение. Подобные объекты учёные выделяли как перспективные, поскольку внешняя их непримечательность повышала шансы на то, что курган не был разграблен.

Уподобясь чахнущему над златом кощею, Терехов снял с шеи ключи, встал спиной к гостю и отомкнул сначала вьючный ящик, затем походный сейф, в котором хранились секретные документы. Он достал карту и поднёс лампочку ночника.

— Место силы? — переспросил без азарта. — Благостная энергия? Смотрите сюда. Это обширное древнее захоронение. Там лежат кости, а может, и ещё одна мумифицированная шаманка.

И заметил, как при виде этой карты у Мешкова под бровями загорелись глаза.

— Любопытно! — начал он. — А позвольте...

— Не позволю, — Терехов сложил карту. — И ещё не позволю вам устраивать стоянки на могилах.

Это уже была полная отсебятина, никто геодезистов не уполномочивал охранять курганы, однако непоколебимый шаман дрогнул.

— И это установлено точно?

Терехов не спеша убрал секретную карту, запер замки и повесил ключ на шею. Он давно не пел, но музыкальный слух позволял ему точно уловить мгновение, когда следует пропустить несколько тактов и вступать, дабы не попасть мимо нот.

— Прозванивали гаммаплотномером.

Чем и как учёные устанавливали наличие захоронений, Андрей не знал и знать не мог, но прибор такой видел у геофизиков на Ямале, которым они искали пустоты в мерзлоте, заполненные льдом или болотным газом.

Заковыристое название прибора впечатление произвело!

— Хорошо, мы сейчас же перебазируемся, — сдался шаман. — Прикажу убрать лагерь. Это недоразумение... Кстати, вам следует поставить атлант.

Последнее слово Терехов уловил, но напрочь забыл, что это такое, потому и спросил невпопад:

— Куда поставить?

— На место.

И тут же исчез.

Терехов приготовился к тяжёлому поединку, имея в голове единственный тупой и неубиваемый аргумент, когда-то заявленный туристам ещё Севой Кружилиным: на могилах не пляшут! Увидеть столь ревностное послушание шамана — почти полновластного хозяина Укока, вокруг которого вьются не только «шизотеричные» женщины, но даже пасует гордый капитан Репьёв, было неожиданно и странно.

Обе машины туристов завелись одновременно и без прогрева двигателей, включив ряд фар над кабинами, потянули в низину, к речке, где паслась кобылица. Потом запрыгали, замельтешили расплывчатые фигуры возле костра — понесли пылающие головни! Шли гуськом, освещая себе дорогу и напоминая какую-то древнюю картину движения народа в замёрзшем, обледенелом пространстве. Оставшиеся угли потом закидали снегом, после чего выгребли лопатами и присыпали кострище травой.

И как только убрались с поляны, на неё тут же вернулась кобылица. Заметив её, Терехов схватил узду и пошёл к лошади, как к зверю, с подветренной стороны, однако охотничьи ухищрения не потребовались, серая мирно паслась на зелёной траве и подпустила так близко, что он погладил её сторожкую, нервную морду. Кобылица обнюхала карманы куртки, чего раньше никогда не делала, потеряла интерес и принялась щипать траву.

Шаманская команда расположилась в двухстах метрах, на низком берегу, и там опять запылал высокий костёр. Терехов рассчитывал, что они угомонятся, время близилось к полуночи, но у соседей началось купание в ледяной воде, причём массовый заплыв.

Сначала все, в том числе и ряженые, обнажились, поводили хоровод вокруг огня и наперегонки бросились в реку. Купались, словно летом, с криками и какими-то хоровыми причетами — минут десять не вылезали из воды, после чего так же организованно выскочили и сбились в круг возле костра. Компания была моржовая, задорная, иные, нагревшись, опять ныряли, валялись в снегу, и Терехов непроизвольно посожалел, что набычился, не принял предложение шамана. Не то чтобы стало завидно — после подземного вернисажа и тяжёлого разговора с Репьёвым захотелось беззаботно расслабиться, может, и искупаться, чтобы снять стресс.

Терехов неожиданно подумал, что в последний месяц на Укоке начал дичать, сторониться людей, хотя всегда был заводилой и не гнушался новых компаний — вахтовая работа приучила, каждую смену другой коллектив, в основном из бывших республик. А всё оттого, что жизнь наполнилась новым содержанием, доселе небывалым, где каждый новый человек несёт в себе заряд, уничтожающий привычное восприятие мира. Все встречные-поперечные заставляли его думать иначе, задавали сумасшедшие вопросы, переворачивали всё с ног на голову. И в этом опрокинутом мире, как в оптической трубе теодолита, надо было точно засечь точки и взять отсчёты углов.