Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы

Люди побороли страх и панику. Поняли: хотя док и тонет, но мы успеем покинуть его без жертв.

Ребята из нашей бригады под руководством кочегара Лапшикова тоже смастерили плот, и через несколько минут мы примостились на этой посудине. Вскоре вдали появилось судно, которое шло нам на выручку.

Но в воздухе вновь послышался знакомый гул мотора, Лапшиков сощурил глаза. «Вон «мессер» проклятый, скорее отойти бы от дока», — сказал.

Самолет сделал над нами один круг, второй. Посыпались бомбы. От взрывов переворачивались шлюпки, разлетались плоты. Снова гибли беззащитные люди в морской пучине.

А наш плот держался. Наконец налет прекратился. Море немного успокоилось. Вокруг кричали о помощи, Вскоре подошло спасательное судно и подобрало всех, кто остался в живых.

Так мы вновь очутились в Одессе. И лишь на пятый день, шестнадцатого августа, грузовой теплоход «Седов» переправил нас в Новороссийск. Оттуда через Краснодар, Ростов и Харьков мы прибыли в Пензу. Чем дальше отъезжали от линии фронта, тем реже нас беспокоили вражеские самолеты. Война вроде бы отдалялась от нас. Но разве можно было забыть, выкинуть из памяти все пережитое? Оно не давало жить, спать, оно звало к мести. Оно и привело меня в добровольцы. Так я стал партизаном.

Дмитрий Николаевич немного помолчал, а затем, посмотрев на меня, сказал:

— Знаешь, я тебя именно таким и представлял.

— Значит, вы обо мне кое-что знали?

— И о тебе, и о других ребятах, с которыми ты прилетел, — улыбнулся он.

Позже я узнал, что, будучи в Москве, Дмитрий Николаевич лично знакомился с документами будущих разведчиков. Из нескольких десятков папок с документами, скупо характеризовавшими каждого из нас, он отобрал необходимое количество. Отбор этот происходил не формально. Нужно было обладать огромным опытом изучения людей и тонким чутьем, чтобы суметь безошибочно, непосредственно не видавшись с человеком, остановить на нем свой выбор или отвергнуть его кандидатуру. Таких «отверженных» оказалось немало. А в тех, кто был отобран в отряд, Медведев не ошибся.

— Знаешь ли ты, какую работу тебе предстоит выполнять? — спросил он меня.

— Нас готовили к разведке, — ответил я. — Но одно дело быть «разведчиком» в Москве, а другое — здесь…

— Да, ты прав. Здесь будет все по-другому. Там ты ходил среди своих, не подвергал себя никакому риску. А здесь окажешься в необычном, даже загадочном мире. Немцы для тебя будут, ясно, врагами, хотя и немец немцу рознь, и к ним надо внимательно присматриваться: авось и среди них найдется полезный человек. Иное дело — население. Встретишься с человеком и не знаешь: кто он тебе — друг или недруг, что на сердце у него, какие мысли в голове. И зачастую самому, без добрых советов и указаний придется выпутываться из сложных обстоятельств.

Медведев посмотрел мне в глаза и, видимо уловив в них неуверенность, добавил:

— Но не надо отчаиваться. Я ведь тоже помню себя таким. На заре юных лет мне захотелось повидать батьку Махно. Прикинулся кучером и повез одного нашего человека к махновцам. Они думали, что человек этот заодно с анархистами, а он — наш чекист. Приехали на хутор, и тут я, по неопытности, чуть себя не выдал. И кому? — Дмитрий Николаевич рассмеялся. — Ребенку, девочке, которая сразу же распознала во мне лжекучера. Но все обошлось благополучно. Так что не боги горшки обжигают. Были и мы молодыми…

Потом, немного подумав, произнес:

— Уверен, что из тебя будет хороший разведчик.

— Постараюсь, — ответил я.

Мне хотелось спросить, когда я получу первое задание. Но Дмитрий Николаевич опередил меня:

— Тебе, наверное, не терпится в город? Но придется подождать. Побудешь в отряде, попробуешь партизанской каши. Ты, кажется, в отделении у Сарапулова?

— Да.

— Он немного староват, погоняет тебя как следует. Ты ведь в армии не служил? Строевой подготовкой не занимался? Ну ничего. Только не обижайся, если Сарапулов будет придирчив. Он ведь не знает, что из тебя готовили разведчика, а не строевика. И другие бойцы из отделения не знают.

После такого разговора с командиром отряда мне показалось, что я уже здесь не новичок. Исчезла неуверенность, первоначальная растерянность, и я ощутил себя полноправным членом большой партизанской семьи.

В лице подполковника Александра Александровича Лукина Медведев нашел достойного помощника по разведке, а мы, рядовые разведчики, — умного и вдумчивого наставника. Александр Александрович — также старый чекист. Вместе с Дмитрием Николаевичем он в начале двадцатых годов сражался против врагов молодой Республики Советов. Позже им не раз приходилось встречаться, и вот в феврале 1942 года они готовят специальную оперативную группу для выполнения особых заданий в глубоком вражеском тылу. Вместе они двадцатого нюня на парашютах спустились в тыл врага.

Душой всего отряда был его комиссар — подполковник Сергей Трофимович Стехов. Всю свою жизнь он посвятил воспитанию советских людей. Стехов был политработником в Советской Армии, оттуда его и направили в наш отряд. Дмитрий Николаевич Медведев нашел в Стехове отличного помощника, умеющего зажигать сердца партизан ненавистью к врагу, пробуждать в них чувство любви к Родине, партии, сознание своего высокого долга перед народом. Мы любили его.

Не только словом, но и личным примером воспитывал он партизан. Во время боя Сергей Трофимович был впереди, в тяжелых изнурительных переходах — рядом и всегда там, где требовалась его помощь, возле раненых читал газету или у костра вместе со всеми пел песню, вел задушевный разговор.

И когда я сейчас припоминаю все трудности борьбы в тылу врага, еще раз прихожу к несомненному убеждению, что такие командиры, как Медведев с его требовательным стойким характером, Лукин с его проницательным умом, оперативной хитростью и находчивостью и наш партизанский комиссар Стехов с большим человеческим сердцем, были как одно целое, незаменимое для нас, партизан, для тех сложных задач, которые предстояло выполнять нашему отряду. Они как нельзя лучше дополняли друг друга, были, если можно так выразиться, нашим коллективным наставником.

ПЕРЕД ПЕРВЫМ ЭКЗАМЕНОМ

Прибытие с Большой земли каждой новой группы превращалось в отряде в своеобразный праздник. Новичков обступали со всех сторон, забрасывали вопросами, угощались «Казбеком», до дыр зачитывали последние номера «Правды» и, конечно, нетерпеливо выхватывали из рук письма родных и близких. Мы знакомились и сразу же переходили на «ты», и уже спустя несколько часов казалось, будто все мы знаем друг друга давным-давно.

В первый же день я познакомился с испанцем Ортунио Филиппе. Он подошел ко мне, протянул руку, блеснув черными глазами, и громко сказал:

— Буэнос диас, компаньеро! [1]

— Здравствуй, друг! — ответил я и назвал свое имя.

— Карашо! Ортунио Филиппе.

Мы обнялись. Он рассказал мне о себе и своих товарищах. Их в отряде было около двадцати. Они сражались против фашистской диктатуры Франко, а после падения Испанской республики приехали в Советский Союз. Когда началась Великая Отечественная война, они в числе первых записались добровольцами и пошли воевать против гитлеровских захватчиков.

— Понимаешь, Николай, — говорил мне Ортунио Филиппе, — русские сражались за свободу Испании, и наш долг сражаться за свободу России. Мы верим в победу над фашизмом и знаем, что борьба против фюрера — это борьба против каудильо.

Мы с Ортунио попали в одно отделение, и я сразу же почувствовал, что нашел в нем настоящего друга.

Отдыхать долго не пришлось: отряд должен был сменить свое месторасположение, так как условные костры, разжигавшиеся несколько ночей подряд, и появление советского самолета в Ровенских лесах не могли остаться не замеченными врагом и можно было в любой момент ждать карателей.

Для нас, новичков, переход был нелегким. Первые два десятка километров еще можно было терпеть, а потом становилось все трудней и трудней. Ноги опухли, на них повыскакивали волдыри, к тому же еще вещевой мешок врезался лямками в тело.