Ржавый капкан на зеленом поле(изд.1980)

— Но ведь там ремонт! — У старушки было подвижное, все в морщинах лицо и очень живые черные глаза. — Еще вчера поздно вечером ремонт там шел полным ходом!

— Вы ошибаетесь, мадам. Господа Шимонеки, хозяева квартиры, несколько дней назад отбыли на летний отдых, передав ключи профессору Редлиху. А сегодня с утра в квартиру вселились мы.

— Я не ошибаюсь! Я не ошибаюсь никогда! — Она сердито пристукнула тяжелым металлическим набалдашником трости по плиткам пола, и собачонка, тоненько взвизгнув, метнулась внутрь квартиры. — Не бойся, Альма, нельзя же быть такой трусихой!.. Два вечера подряд там что-то скоблили, в вашей квартире. Я как раз решила кончать со снотворным и вертелась без сна в постели. И, надо вам сказать, злилась ужасно. Не самое подходящее время для такого рода дел! Хоть и негромко, а все равно мешает, особенно если не можешь уснуть. А вчера вечером, тоже достаточно поздно, настало уже время прогуливать Альму, рабочий вынес в ведре штукатурку — я совершенно случайно подглядела в глазок. Так что же это, если не ремонт? Как это еще называется, по-вашему?

Странно… Вальтер не говорил мне ни о каком ремонте. Скорее всего, он и сам ничего не знал. Ремонт… В отсутствие хозяев… Перед самым нашим вселением… А старушка стояла рядом и, подняв голову, с величавой суровостью ожидала моего ответа.

— Вы правы, мадам. Судя по всему, это и в самом деле был непредвиденный ремонт. Возможно, прорвало трубы, обвалился потолок, еще что-нибудь в этом роде.

— А ключи? Они ведь были, вы говорите, у вашего друга.

— О, это просто! Шимонеки могли оставить запасной комплект в дворницкой. Так что приношу вам извинения, мадам, за свою невольную вину.

— Вот видите, я все-таки была права. — Ее взгляд смягчился. — Элизабет Фаундлер. — Она протянула мне сморщенную коричневую руку для поцелуя. — Из Тироля. Из Южного Тироля! — добавила она со значением.

— Но ведь он, кажется, в Италии?

— «Кажется»! Хорошенькое дело — кажется! Южный Тироль в Италии с тех пор, как император Франц-Иосиф проиграл ту дурацкую войну. Я из местечка Лавис. Не знаете? Только не из того Лависа, что возле Тренто; тот Лавис жуткая дыра. Я из Лависа, что у Больцано, курортный Лавис. У нас там вилла. Прекрасная вилла в горах. А Ирен взяла да и вышла замуж за венца. Вот этого! — Она сердито постучала тростью. — Всю зиму я живу там. Одна. Караулю виллу. А летом они уезжают туда. А я приезжаю сюда. Тоже караулю, только не виллу, а квартиру. И тоже одна. Хотя нет, не одна, с Альмой… А вы нас дважды вспугнули, — она смотрела на меня с укоризной.

— То есть?

— Хозяева дома запрещают водить собак во двор. Вот и приходится… когда все сладко спят. Мы собрались — и тут вы. Мы переждали, собрались снова — и опять вы. Со всем этим скарбом. — Она скользнула взглядом по матрацу и раскладушке. — Альма, Альма! Пошли! Путь свободен. Вы не выдадите меня, надеюсь? Запретить — придумали же! Как будто собаки не живые существа и могут обходиться без прогулки… А вы производите впечатление вполне порядочного человека. Как, вы сказали, ваша фамилия?

— Ванаг. Арвид Ванаг.

— Австриец? Венец?

Я рассмеялся:

— А разве это не одно и то же?

— Глубоко заблуждаетесь, молодой человек. Австрийцы — это тирольцы, штирийцы. Каринтийцы, на худой конец. Но не венцы. Ни в коем случае не венцы! Венцы… это венцы.

— Нет, я не австриец и не венец.

— И слава богу! Строго между нами говоря, — она огляделась, словно нас могли подслушать, и заговорщически приблизила ко мне свое сморщенное лицо с молодыми ясными глазами, — между нами говоря, я их недолюбливаю… Может быть, потому что мой милый зять… Все! Все-все-все! — Она остановила сама себя, решив, что заходит слишком далеко. — Итак, Англия? Нет?.. Франция? Испания?.. Тоже нет? Скандинавия?

— Россия, мадам. Советский Союз.

— О! — Она посмотрела на меня с новым интересом. — О! Я видела живых русских только по телевизору. Представьте себе, такие же люди, как мы с вами. Такие же люди… О!.. А теперь извините, Альма больше не может ждать!.. Пошли, Альма!

Собачонка шустро вскочила в лифт. Мадам Фаундлер проследовала за ней и, строго посмотрев на меня, приложила палец к губам.

Дверь мне открыла смеющаяся Инга.

— Подумать только: такие же люди, как мы!

— Ты слышала?

— Убиралась в коридоре — что-то тут вроде как мел рассыпан, пачкает пол. И вдруг доносится с площадки: «Что вы тут делаете?» Это когда она тебя остановила… Забавная старушка! Настоящий допрос. А потом и сама разболталась.

Я все ждал, спросит ли Инга про ремонт? Нет, не спросила. Ингу ремонт не заинтересовал. А у меня он из головы не выходил. Что тут, в квартире, потребовалось ремонтировать так срочно? И почему Вальтер ничего не сказал мне про ремонт? Он что, тоже не знал? Судя по всему, нет.

Инга решительно отказалась от двухспальной кровати и постелила себе на раскладушке в гостиной. Дверь в спальню, где лег я, она оставила открытой. Время еще было, по нашим понятиям, не позднее. Спать не хотелось ни Инге, ни мне. Она болтала о всяких пустяках, потом стала расспрашивать о Вене первых послевоенных лет.

— Где вы тогда жили с мамой?

— На Зингерштрассе. Это довольно близко отсюда. За собором святого Стефана. Там напротив кабачок со смешным названием: «Три топора». Говорят, его завсегдатаем был Франц Шуберт. Интересно, уцелел ли?

— Сходим?

— Непременно! Вот только разделаюсь завтра с обязательной программой, и пойдем тогда бродить по всем нашим с мамой местам.

Инга замолкла. Я уже подумал — задремала. Мне это было на руку. Требовалось кое-что предпринять, и я не хотел, чтобы она видела.

Подождал немного для верности. И вдруг она спросила:

— Отец, а какая у тебя была цель в жизни?

Голос бодрый, свежий, и я понял, что она не дремала, а о чем-то думала.

— Почему «была»? Я еще жив.

Инга рассмеялась.

— Я имею в виду твою юность. Когда ты работал в подполье в Латвии.

— Мировая революция.

Снова раздался ее тихий смех. Точно так же смеялась Вера. Удивительно, каким неожиданным образом повторяются родители в детях.

— Я серьезно, отец.

— Я тоже.

— Смотри-ка! На меньшее ты не был согласен?

— Нет, я был жутким максималистом.

— А теперь?

— И теперь.

— Например?

— Например, мне жутко хочется спать.

Она помолчала.

— Ты полагаешь, со мной нельзя говорить серьезно?

— Почему же? Когда я тебя просил не беспокоить по пустякам Редлихов, я говорил совершенно серьезно.

Кажется, этого хватит. Инга обиделась и больше заговаривать не будет. Но к утру все пройдет: Инга отходчива. Это качество она тоже унаследовала от Веры.

Во втором часу ночи я встал, взял на столике рядом с кроватью подготовленные заранее спички, сигару. Хоть я и давно уже бросил курить, но всегда, когда уезжал из дому, брал с собой две-три сигары. Мне нравился их запах, он как-то примирял меня с чужими комнатами, где приходилось жить, действовал по-домашнему успокаивающе.

Инга сказала: в коридоре следы мела. Скорее всего, это не мел, а штукатурка. И если мое предположение верно…

Я вышел в коридор, сунул в рот сигару. Чиркнул спичку о коробок.

В верхнем углу против входа, между стеной и потолком, среди лепных украшений, сверкнул ответный огонек. Сверкнул и погас вслед за спичкой. Но мне уже этого было достаточно.

Не спеша я раскурил сигару, пустил несколько клубов дыма. Заглянул на кухню, в ванную, повсюду зажигая спички. Подносил их к кончику дымящейся сигары, одновременно внимательно наблюдая за потолком и стенами. Нет, как будто нигде больше не отсвечивало.

Вернулся в спальню, лег. Вентилятор старался вовсю, разгоняя духоту. Но разогнать тревожные мысли он не мог. Что ж, все ясно. Огонек моей спички отразился в миниатюрном объективе телевизионной камеры, установленной перед нашим вселением в коридоре квартиры.

Мы с Ингой находились под наблюдением. Кому-то потребовалось поместить нас под колпак.