Ржавый капкан на зеленом поле(изд.1980)

— Может, и для меня выкроится чашечка? — Он подошел ко мне, крепко сжал плечи. — Да, приятель, оказывается, старая дружба хуже крепкого вина. Вот ударило в голову — и не могу сосредоточиться, хоть убей! — Продолжая одной рукой придерживать меня за плечо, он другой подтянул стул, уселся рядом. — А, пусть! Имеет ведь человек право хоть раз в жизни сбросить с себя броню незавершенных дел!.. И знаешь, что именно мне вспомнилось, дружище, когда я насиловал свой мозг за столом?.. Как мы с тобой ночь напролет смотрели кино. Помнишь? Кажется, в сорок девятом это было. Или в пятидесятом…

И стал, хохоча, хлопая ладонью по колену, увлеченно рассказывать Эллен, как ребята в Союзе молодежи разнюхали, что в венскую контору «Совэкспортфильма» поступило по одной служебной копии «Путевки в жизнь», «Чапаева», «Веселых ребят», и им всем до смерти захотелось посмотреть эти всемирно известные советские киноленты. Сунулись сюда, сунулись туда — ничего не вышло. И тогда Вальтер пришел за содействием ко мне:

— Арвид, сотвори чудо!

В то время мы уже были с ним близко знакомы. Я работал в газете Советской Армии для населения Австрии, с нами сотрудничало немало прогрессивно настроенных австрийцев. В их числе и Вальтер Редлих, молодой ироничный тиролец, участник антигитлеровского подполья в годы недавно отгремевшей войны. Читателям нравились его лаконичные, без лишней воды, обзоры книжных новинок, очень точные и категоричные в своих оценках рецензии на кинофильмы и спектакли, тоже немногословные. На свою историографическую науку, ставшую для него главным делом жизни, Вальтер переключился позднее.

С помощью своих друзей из советской части Контрольной комиссии по Австрии я и впрямь сотворил это маленькое чудо, вырвал для Вальтера и его ребят специальный киносеанс — глубокой ночью.

— Господи! А как эти коровы принялись слизывать с праздничных столов торты! А у нас у всех урчит в животе — кусочек торта был тогда пределом мечтаний… Четыре часа утра! Пять! А мы все смотрим и смотрим! Чапаев мчится на коне! Белое офицерье идет в психическую атаку! И не можем мы никак оторваться! И вот уже совсем светло, а остается еще один фильм. И Арвид спрашивает, вежливо так, интеллигентно: «Не хватит ли, не устали?» Помнишь? И наш вопль в ответ: «Нет! Нет! Еще давай! Еще!»

Вот когда он снова стал прежним! Озорной прищур, ощущение сжатой пружины за неторопливостью речи, за внешней скупостью движений. Да, это был тот самый, прежний Вальтер!..

Но без пяти минут девять он вдруг встал. Эллен тоже. Оба они попрощались со мной, пожелали спокойной ночи и ушли в свою спальню.

А я долго ошарашенно бродил по еще залитым солнцем, но почему-то пустынным улицам Вены. Лишь позднее сообразил, что так рано укладывается здесь спать не одна только семья Редлихов.

Вернулся домой, почитал, по своему обыкновению, до двенадцати. Потом ворочался без сна с боку на бок на жестком диване в гостиной.

Разбудил меня Вальтер. Мне показалось — среди ночи.

— С добрым утром! Хорошо спалось?

— Как?! Уже утро?

— Сейчас ровно четыре тридцать. Эллен приглашает на завтрак. Поторопись, пожалуйста, Арвид. В четыре сорок пять я должен выйти из дому…

В молодости, когда мы сдружились, Вальтер не был таким. То есть и тогда уже он умел укрощать свою клокочущую энергию и без малейших издержек направлять всю ее только на четко заданные цели, как, скажем, пускают по заготовленному руслу поток кипящего металла из домны. Но теперь, спустя много лет, наряду с прежней точностью и организованностью, качествами, которым я, признаться, даже завидовал, в нем появилось еще и что-то от робота. Весь свой день — не день даже, а целиком сутки — Вальтер строил строго по графику. Как будто стоит ему только передержать где-либо минутку, и лопнет пружина, остановится раз и навсегда заведенный механизм.

Нет, он и шутил, и веселился, и подолгу барахтался после работы в теплой воде рукава Дуная, где они с Эллен арендовали на все лето пляжную кабину. Но его четкий машинный распорядок держал меня в постоянном напряжении. Я все время посматривал на часы. Осталось еще полчаса, осталось еще пять минут… В голове словно отдавалось громкое тиканье чужого часового механизма.

Это нервировало и злило. По-моему, не только меня одного. Эллен тоже, хотя она за многие годы и сумела приспособиться к такому образу жизни.

А Инга вот не желала приспосабливаться, даже на несколько дней. То, пренебрегая правилами вежливости, ворвется к Вальтеру со своими вопросами, когда он с половины восьмого до половины девятого вечера священнодействует за своим письменным столом. То явится на завтрак, когда мы уже сидим на кухне, и мило щебечет:

— Ах, я, кажется, опять проспала!

Вальтер кисло улыбался и принимался мерно жевать: у них в семье было принято начинать есть только тогда, когда все являлись к столу.

Он всегда спокойно и терпеливо, даже благожелательно, отвечал на ее вопросы о Габсбургах — правда, и его они иногда заставали врасплох, — никогда и ни в какой форме не делал замечаний за частые опоздания. Но я убежден, что в глубине души он был очень доволен, когда, наконец, его сослуживец отправился в свой горный отпуск и мы перешли на собственные хлеба в другую квартиру.

Глазастая Инга как-то заметила: уплатив за наш проезд в трамвае, Вальтер внес расход в свою записную книжечку. И сколько я ни уверял ее, что это вовсе не от жадности, а от аккуратности и любви к порядку, он с тех пор навсегда сделался для нее скупердяем и сухарем.

Зная свою дочь, я боялся одного: как бы она не высказала ему все в глаза. Впрочем, вряд ли даже это смогло бы вывести его из себя. Скорее всего, он снисходительно улыбнулся бы в ответ и стал разъяснять преимущества такого образа жизни…

Неугомонная Инга, последовательно, кусок за куском уминая кугель, одновременно изучала квартиру, то и дело сообщая мне все новые подробности:

— Телевизор цветной. «Телефункен»!

— Ковер в гостиной — закачаешься! Чистейший перс!

— На торшере абажур из настоящей кожи, только какой-то особой выделки. По-моему, японская работа… Ну, точно, вот: «Мейд ин Джепэн».

Обследовав спальню, она снова явилась ко мне в кабинет. Уселась в кресло прямо напротив, уже без кугеля, в своей излюбленной позе — подперев голову ладонями.

— Кому из нас спать на полу, отец? — спросила вкрадчиво.

— Почему на полу? В спальне две кровати. Одну перетащим. Четыре комнаты — слава богу, есть где развернуться.

— В спальне одна кровать.

— Двухспальная. Она разделяется.

— При помощи пилы?

— При помощи рук.

— Интересно! — Инга ехидно улыбалась. — Не покажешь ли, как это делается?

Пришлось встать и посмотреть самому.

Я был посрамлен. Гигантская кровать — что в ширину, что в длину — не растаскивалась. Одна рама, один такой же широченный матрац из поролона. И все! Ни кушетки, ни дивана во всей квартире. Огромные мягкие кресла, но на них не поспишь. Великолепные стулья с мягкими сиденьями и спинками, но тоже не для сна…

— Может быть, раскладушка?

Посмотрели в кладовке. Никаких следов…

Девяти еще не было, и я позвонил Вальтеру Трубку взял он сам.

— Да-да, — услышал я размеренный деревянный бас.

И к этой постоянной неторопливой деревянности я тоже никак не мог привыкнуть. Все-таки тогда, в дни своей молодости, он иногда еще взбрыкивал, как юный козлик.

— Герр профессор, прошу извинить, что отрываю вас от плановых занятий.

— Я слушаю, — не слишком любезно ответил Вальтер, видимо не узнав меня.

— Вам знакомо такое русское слово: «раскладушка»?

— Что?! А, так это ты, товарищ профессор! — Голос слегка потеплел, но размеренность осталась прежней. — Раскладюшка?.. Нет… Очевидно, это что-то из еды?

— Совсем наоборот, из мебели. Кровать, которая на ночь раскладывается, а на день убирается.

Я объяснил возникшую у нас неожиданную ситуацию.

— Нет ли у вас дома такой кровати?

— Нет, насколько мне известно… — Он помолчал недолго. — Знаешь, а ведь там, у вас, должна быть. Я сам привозил им с пляжа — у них такая же кабина, как и у нас.