Каллиграфия (СИ)

Но если оттепель на Крите и расхолаживала, то в волшебном саду, где всегда стояла одна единственная пора года, о миссии помнили и не уставали напоминать Джулии. Хранительница утверждала, что еще немного — и сад лопнет, как ореховая скорлупка, а Клеопатра делала такой жалостливый взгляд, что сердце кровью обливалось.

— Число спасенных детей, — говорила она, — растет не по дням, а по часам. И у меня попросту не хватает энергии, чтобы за всеми уследить.

На летучем островке Аризу Кей уже нельзя было расслабиться, как прежде: то тут, то там из-за ствола или в зеленой листве возникала черная мордашка, виднелась пара смышленых глаз или чей-то любопытный носик. И постоянно слышалась возня: кто-то сколачивал себе домик, кто-то рыл лопаткой землю, а кто-то карабкался на вишню.

— Ни одно волшебство с ними не совладает, — качала головой японка, и Джулия возвращалась на Крит в самом мрачном расположении духа.

«Сегодня, — думала она. — Сегодня я освежу память Кристиана». Но каждый раз у нее на пути вставало какое-нибудь препятствие, и только проницательный Франческо видел, кто ко всему этому причастен.

— Люси здесь постаралась, я уверен. За нею нужен глаз да глаз, — глубокомысленно говорил он. — Руку даю на отсечение, скоро она себя покажет!

И нет, чтобы остальным последовать его примеру и приступить к слежке за этой эксцентричной особой!

Но Джулия слежкам предпочитала поля и луга, а Джейн, по-видимому, доставляло удовольствие вадяться с температурой. Кристиан же вышел из строя по необъяснимым причинам, и теперь от него было не больше толку, чем от дворецкого: он вроде бы и присутствовал при разговорах, но витал где-то в своих мыслях. От него, может, и исходили мудрые замечания, но, как поется в известной французской песне, то были лишь «Paroles, paroles, paroles». [31]

«Завтра в лабораторию, — думала Венто, не отнимая от глаза калейдоскоп. — Завтра… Опять эти холодные стены, сумрачные коридоры и работники им под стать. Куда приятней выполнять курсовую в Академии».

Она хорошо помнила, как впервые оказалась у заведующего: ту отстраненность, с которой он принял ребят, ту безучастность, с которой он направил их к старшей лаборантке, и ту скупую лаконичность, с которой последняя провела с ними инструктаж по технике безопасности. Хотя, возможно, на впечатление Джулии повлияло своеобразие греческой речи.

Она мысленно представила себе образ Аризу Кей. «Что понапрасну суетиться? — любила повторять та. — О каждой минуте довольно своей заботы. Волнения о грядущем не дают в полной мере насладиться настоящим».

«Аризу, — думала она, — как удается тебе сохранять ум ясным, несмотря на все трудности твоего дела? Ты и каллиграф, и спасатель, и садовник в одном лице. Как великие каллиграфы древности, ты окружена почетом и уважением, а в твои чудодейственные силы верит всякий, кто с тобой знаком. Имея в руках одну лишь кисточку, японские мастера на столетия определяли развитие культуры, а ты одним росчерком кисти способна возродить надежду и обновить самого человека! Как бы я хотела быть твоей и только твоей ученицей…» — замечталась она и закрыла глаза. И в тот же момент кто-то заслонил ей солнце.

— Вы?! — подскочила она, увидав над собою Кристиана. — Что… Как вы обнаружили мой луг?!

— Вообще-то, луг не только твой, — сказал Кимура. — Не нужно жадничать.

— Зачем вы здесь? На Актеона опять было покушение? — в притворном опасении спросила Джулия.

— Нет.

— Тогда, вероятно, Джейн сделалось хуже?

— Франческо не отходит от нее ни на шаг.

— О, знаю, знаю! У Люси весеннее обострение, не так ли?

— Именно об этом я и пришел поговорить. То, что ты видела…

— Не хочу ничего слышать! Меня это не касается! — отмахнулась Джулия. — Разбирайтесь сами.

— Между нами ничего не было! — не сдавался Кристиан. — Ничего!

— Меня это не касается, — нараспев повторила Венто. — Сегодня выходной, и я имею право отдохнуть, в том числе и от вас. Будьте добры, уйдите с моего луга.

Она встала и собралась уже покинуть излюбленный пригорок, когда Кимура схватил ее за руку выше локтя.

— Мне не нравится твоя интонация, — угрожающе произнес он. — Не забывай, с кем разговариваешь!

— Я полагала, что разговариваю с умным, целеустремленным человеком, который не бросает задуманного на полпути! — дерзко отозвалась Джулия. — Кто храбрился, что расправится с мафией не позднее весны?! А весна, вот она, привечайте!

— Не припоминаю, чтобы от меня исходила подобная глупость, — сквозь зубы сказал Кристиан. — Ты выдумываешь, моя дорогая.

— Я вам не дорогая! — вырвалось у Джулии. В спешке подобрав свою кофту, она стрелой взлетела на холм. — Я призываю вас к действиям! Пора, синьор Кимура! — крикнула она оттуда.

Со злости Кристиан топнул ногой, развернулся и зашагал прочь. Он и сам прекрасно понимал, что пора. «Люси играет со мной — от нее не добьешься результата. Но и недооценивать ее нельзя. Шутки с кошкой в темноте добром не кончаются…»

Мышцы сводило судорогой, Аннет задыхалась в пыли, но всё равно продолжала держаться за седло, к которому была привязана корзина с цветами. До дебютантки долетали аплодисменты, смех и крики — толпа рукоплескала, толпа веселилась, толпа ревела, и сквозь весь этот рев Аннет едва улавливала указания Лионеля, стоявшего в центре левады. Он сочувствовал ей, потому что сам не раз выполнял этот трюк, один из сложнейших трюков, которые ему когда-либо приходилось демонстрировать. Его мать расположилась в углу огороженной площадки, и на ее лице читалось удовлетворение. Аргентинец, напротив, переживал. Его черты скрадывались тенью от сомбреро, которое он специально надел в честь праздника.

«Если она не упадет, если продержится до финального свистка, — думал он, — мы соберем богатый урожай. Сегодня люди готовы раскошелиться, они щедры в преддверии нового года. Может, нам и удастся поужинать на славу…»

Аннет молилась, чтобы не подвести своих благодетелей, ведь в какой-то степени эта семья облагодетельствовала ее, дав ей кров и пищу, пускай скудную, но пищу. Без поддержки аргентинца она была бы сейчас попрошайкой, нищенкой, бродягой на грязных улицах, и уж тогда Туоно точно бы ее сцапал.

Но первому в ее жизни выступлению суждено было окончиться провалом. Кольцо толпы прорвалось, и к загону, яростно работая кулаками, приблизился заместитель директора.

— Ага! — вскричал он. — Я полгорода оббегал, а она вот где развлекается! — этот голос подействовал на Аннет, как ружейный выстрел. Руки ее ослабли, подогнулись, и спустя несколько ужасных мгновений она барахталась на земле, корчась от боли в спине. Лошадь встала на дыбы, и, если бы не Лионель, размозжила бы ей голову. Туоно выволок почти бесчувственную француженку за ограду, невзирая на возгласы возмущения и протесты публики.

— Я тебе покажу, как удирать! — пыхтел он, таща ее за волосы по пыльной дороге. — Я тебе покажу, мерзавка!

Лионель плакал, порываясь броситься ей на помощь, но отец крепко держал его, а мать в смятении твердила, что человек этот сумасшедший, невменяемый и, к тому же, чужестранец. Если девчонка принадлежит ему, тут уж ничего нельзя поделать.

Свернув в безлюдный переулок, Туоно замедлил шаг и повернулся к Аннет, намереваясь ее проучить. Но та пребывала в столь жалком состоянии, что ее в пору было реанимировать, а не наказывать: перепачканная, в рваной одежде, с окровавленными руками и разбитым коленом, она дышала хрипло и прерывисто, как будто ей не хватало воздуха. Серое лицо ее потеряло остатки всякой красоты, она исхудала и была похожа на высохшую иву со спутавшимися лозами волос.

— Ладно, своё ты получила, — смилостивился заместитель. — Через два проулка мой номер, приведешь себя в порядок, а там и обсудим твоё задание. Вставай, доходяга! Пошла! — он еле удержался, чтобы не пнуть ее в бок.

Аннет хотелось умереть. Трижды она пыталась подняться и трижды падала, стоная от нестерпимой боли. Туоно, это чудовище, стоял позади и сверлил ее взглядом, а потом вдруг вздернул за воротник и поставил на ноги. Пошатываясь, как пьяная, она с величайшим трудом добралась до гостиницы, подгоняемая бранью своего истязателя.