Взрыв на рассвете. Тихий городок. Наш верх, пластун

Допустим, не совсем обыкновенный. Уже в начале допроса капитан оценил, как Шершень быстро и безошибочно нащупывал самые уязвимые места его легенды и как точно и умело ставил контрольные вопросы. Как психологически тонко и с мастерством, присущим истинному профессионалу, расставлял следственные ловушки, пытался проникнуть во внутренний мир противника, дать оценку его интеллекту, понять логику его мышления. Чувствовалось, что Шершень не напрасно протирал штаны в берлинской оуновской академии и на варшавских курсах переподготовки старших офицеров СД.

Капитан доел яичницу, старательно вымазал дно сковородки куском хлеба, отправил его в рот.

— Как, приморил червячка? — поинтересовался Шершень, не спускавший с капитана глаз. — Вижу, что ложкой работать ты мастак. Давно не ел, что ли?

— Как сказать… — неопределенно пожал плечами капитан. — В пути был неделю, последний сухарь съел три дня назад. С тех пор питался, что господь бог да лес пошлют.

Он говорил почти правду. Почти — потому что в дороге находился не неделю, как гласила легенда, а всего трое суток. И все это время довольствовался тем, что удавалось отыскать в лесу. За плечами у капитана были два с половиной фронтовых года службы в контрразведке, и он не с чужих слов, а на собственном опыте знал, что представляют в его профессии так называемые детали. Еще был свеж в памяти случай, когда пару месяцев назад угодил в руки гестапо его дружок–лейтенант, внедренный в абверовскую группу из бывших советских военнопленных. Являясь согласно легенде сыном униатского попа с Тернопольщины, он, оказавшись на постое у поляка–ксендза, в беседе с ним ошибся в каких–то мелких различиях между православием, католицизмом и их симбиозом — униатством. Эта «мелочевка» стоила ему жизни… Или взять пример разоблачения матерого фашистского агента. Он показал, что последние три дня питался только сухарями и грибами. Однако его кровь и кал, отправленные на лабораторный анализ, свидетельствовали, что всего сутки назад он ел шоколад и употреблял алкоголь.

Так что можно придумать любую легенду, можно самым тщательным образом «сработать» необходимые документы, можно предпринять все мыслимые и даже немыслимые меры предосторожности, но нельзя переделать и полностью подчинить себе человеческий организм, нельзя управлять его законами и естественными реакциями, в первую очередь вазомоторикой и рефлексами. В его теперешнем положении многие смогли бы самым правдоподобным образом сыграть роль очень голодного человека, но никакое уменье или сильная воля не заставили бы появиться в глазах сытого человека голодному блеску.

— Выходит, повезло, что на моих хлопцев наткнулся, — проговорил Шершень. — Сейчас в лесу и горах на подножном корму долго не протянешь. Да и голову сложить немудрено: Красная Армия и Войско Польское нашего брата не жалуют.

— Знаю, друже. Может, поможешь мне попасть к тем, к кому иду? Или хотя бы подскажешь, где и как отыскать их?

— А у нас остаться не желаешь? — поинтересовался Шершень. — Разве не все едино, с кем супротив Советов драться?

— Думаю, что нет. Почему, к примеру, не пошел ты к аковцам или немцам, а решил быть среди земляков–украинцев? Вот и я хочу очутиться у русских.

— Вольному воля. Но дело в том, что твои земляки–москали мне о своих пристанищах не докладывают. Ну да ладно, подумаю, как помочь твоей беде. Может, смогу чем удружить.

— Подумай, очень прошу. Кто знает, возможно, когда–нибудь и я тебе сгожусь.

— Пути господни неисповедимы, всяко может статься, — согласился Шершень. — Чего есть перестал? Бери картошку, сало, капусту. Скоро и кипяток поспеет. Вы, русские, чаевничать любите… Коли желаешь, могу кофе предложить. Эрзац, конечно.

Капитан положил на ломоть хлеба шмат сала, подвинул ближе к себе миску с квашеной капустой. Пока он ел, Шершень не задал ему ни единого вопроса. Пристроив на противоположном конце стола карту, он склонился над ней и не обращал на Грызлова ни малейшего внимания. Почему? Неужели так быстро и легко поверил тому, что услышал от задержанного? Вряд ли…

Спокойно, капитан, не драматизируй обстановку. Рассказанная тобой легенда неплоха и раскусить тебя после одного поверхностного допроса не так легко. Ну чем ты не Александр Чумарзин? Сын бывшего врангелевского полковника, обосновавшегося с 1922 года в этих краях… До 1939 года — студент Ягеллонского университета, связавший после оккупации Польши свою судьбу с движением Сопротивления… Из–за угрозы ареста был вынужден покинуть Краков и вернуться в отцовский дом… Установил контакты с местными антифашистами и продолжал борьбу с немцами. Был выслежен гестапо и вместе с тремя товарищами–партизанами принял бой в собственной усадьбе. Раненый, сумел выбраться из кольца окружения и перебрался под Варшаву… Там вступил в Армию Крайову и принимал участие в операциях вначале против фашистов, затем против Красной Армии. Поняв, что ему, русскому, нет дела до того, что сейчас происходит в Польше, дезертировал из отряда и направился в родные места, где у его семьи было много влиятельных знакомых… Он на распутье: продолжить дело отца и сражаться против Красной Армии или с помощью друзей семьи перебраться в Швейцарию и вернуться к прерванной войной учебе.

Козырем легенды была ее достоверность. Капитан лично видел в привисленском лесу труп убитого при ликвидации банды Александра Чумарзина, тщательно ознакомился с материалами, имевшимися на него в захваченном штабе. Сам, не жалея времени, изучил свои и трофейные документы, касающиеся деятельности движения Сопротивления в родных краях Чумарзина. В форме красноармейца побывал на месте, где когда–то располагалась усадьба его отца. Словом, к своей сегодняшней роли капитан готовился всесторонне и со знанием дела.

Однако он никогда не забывал одной вещи: какой бы правдоподобной ни была легенда, всего в ней предусмотреть нельзя. Поэтому в каждый миг нужно быть готовым к любой неожиданности, к самому непредвиденному повороту событий. Вот и сейчас, возможно, что–то в самой легенде или ответах капитана насторожило эсбиста, и он обдумывал, как усложнить для допрашиваемого ситуацию и неожиданно подтолкнуть его к расставленной ловушке. Но это еще полбеды. Самое страшное, если Шершень вообще не заинтересуется им и, страхуясь от всяких случайностей, прикажет пустить в расход. А такая вещь вполне в его вкусе…

В своих рассуждениях капитан был недалек от истины. Задержанный оуновским секретом незнакомец не пробудил в Шершне особого профессионального интереса. Подумаешь, сын белогвардейского офицера, студент–недоучка, человек, не способный разобраться в сложностях политической ситуации в Польше. Мало ли подобных людей встречал эсбист в здешних краях? Допрашивал незнакомца Шершень вовсе не потому, что подозревал в чем–то, а оттого, что давно и твердо усвоил правило: каждый человек обязательно располагает той или иной информацией, а для сотрудника службы безопасности любое дополнительное знание никогда не лишне. Однако задержанный не сообщил ничего нужного или заслуживающего внимания.

Закрыть глаза на его неукраинское происхождение и зачислить боевиком в одну из поредевших в боях сотен? Но это можно сделать только после надлежащей проверки, а на нее потребуется немало времени… Как следует припугнуть и, проведя вербовку, отправить его своим агентом к полковнику Сухову, к которому рвется задержанный? Для этого опять–таки нужно время, а у Шершня его не хватает даже для самых неотложных дел!.. Может, приказать незнакомца шлепнуть и всему делу конец? Кто знает, так ли уж случайно оказался он в расположении самой боеспособной оуновской сотни, которую Шершень к тому же избрал местом своей личной резиденции? Словом, подумать есть над чем.

Появившийся на пороге схрона часовой отвлек Шершня от мыслей.

— Друже, лекарь явился.

— Пропусти.

Спустившийся по ступенькам в схрон Юлий Остапович поставил на табурет свой саквояж, наскоро сполоснул под рукомойником руки, вытер их вышитым рушником. Когда он с бинтом приблизился к Шершню, тот остановил его.