Взрыв на рассвете. Тихий городок. Наш верх, пластун

это?..

Качались в такт песне казачьи головы, колыхались в лад шагу штыки, кто–то из пластунов, давая ритм мелодии, застучал, словно в барабан, ножнами кинжала по прикладу карабина. И снова, когда в дело вступили запевала и тенор–подголосок, зазвучал чеканный и резкий, будто щелчок бича, шаг. А когда припев подхватила вся сотня, на смену ему опять пришла мерная, спокойная поступь.

Помню знакомый родной силуэт,

Синий жакет, синий берет,

Белую блузку, девичий стан,

Мой мимолетный роман…

Войсковому старшине уже казалось, что он давно, чуть ли не с пеленок знает эту песню. Столько же, сколько и знаменитую казачью «Розпрягайте, хлопци, коней», привезенную его далекими предками–запорожцами на Кубань с Украины. Ту, с которой он, молодой бравый подъесаул, вступал в далеком четырнадцатом во главе своей сотни в отбитый у австрийцев Львов. Точно так же заливался тогда голосистый запевала, глухо рокотали под ударами рукояток нагаек бубны, заглушал все окрест казачий хор. И, подчиняясь переменчивому ладу песни, кони то еле переставляли ноги, то начинали плясать под седоками. И тогда вдоль дороги, точно так же, как сейчас поляки, толпились в праздничных нарядах галичане, приветствуя освободителей. А теперь, тридцать лет спустя, он сам стоит на обочине. Посторонний, чужой, враг… Конечно, в этом виноват он сам. Но разве есть в мире что–либо сильнее и непреодолимее, нежели зов матери–земли и голос родной крови?

— Пану плохо? — раздался над ухом незнакомый встревоженный женский голос.

Войсковой старшина открыл глаза, возвращая себя к действительности, тряхнул головой. Казачья колонна уже исчезла за поворотом.

— У пана болит сердце? — участливо спросила пожилая полька, окидывая Якова Филимоновича взглядом.

— Да, сердце, — буркнул он.

Войсковой старшина сказал неправду. С сердцем у него все было в полном порядке. Болела и разрывалась на части душа.

Пятый час разведчики шли по следу. Впереди — командир группы старшина Вовк, его заместитель сержант Кондра и трое боевиков из Крышталевичского отряда самообороны. В десятке метров за ними — двое разведчиков с ручными пулеметами на груди, дальше — полувзвод пластунов, и замыкала движение еще четверка разведчиков. Два парных казачьих дозора двигались справа и слева от ядра группы в пределах зрительной видимости товарищей.

След был обнаружен рано утром у горного родничка, точнее, тоненькой струйки воды, вытекающей из–под большого, покрытого мхом валуна. Район был глухим, далеким от человеческого жилья, по словам самооборонцев, он никогда не славился ни грибами, ни ягодами, а поэтому наличие вокруг источника отпечатков сапог сразу нескольких человек насторожило разведчиков. Подозрительным было и то, что непосредственно у родника побывал лишь один человек, а остальные — еще четверо или пятеро — поджидали его в ближайших кустах. Не вызывало сомнений, что неизвестные пополняли здесь носимые с собой запасы воды, причем стремились оставить у источника как можно меньше следов. Когда Вовк, облазивший и обнюхавший вокруг источника и валуна буквально каждую травинку, обнаружил на земле свежую вмятину, напоминающую очертаниями приклад МГ, а на коре одного из деревьев едва заметное пятно ружейной смазки, было решено отправиться за неизвестными.

Неожиданно следы пропали. Случилось это у спуска в мрачное, с крутыми склонами ущелье, на длинной галечной осыпи. Приказав группе остановиться, Вовк внимательно осмотрелся по сторонам. Справа — подошва невысокой безлесой горы, слева — непроницаемая для глаз стена бурелома, перевитая колючими зарослями ежевики. Впереди — неширокая, метров тридцать — сорок осыпь, за ней — спуск в ущелье. Дальше, за ущельем, взметнулась в небо остроконечная скала с изъеденным временем и непогодой склоном. Даже невооруженным глазом на ее поверхности можно было разглядеть глубокие трещины, небольшие пещерки, ведущие внутрь скалы, каменные терраски и балкончики.

Не спуская глаз с остроконечной скалы, старшина задумался. Что заставило его остановиться перед осыпью, а не приказать группе преодолеть ее стремительным броском, прикрывшись на всякий случай пулеметами? Ведь ясно, что если следы невозможно обнаружить на сухой, гладкой гальке, то они обязательно должны быть на покрытых травой и кустарником склонах ущелья. Отчего же он медлит спускаться в него? Почему теряет драгоценное время?

Больше пяти часов его группа шла по обнаруженному у родника следу. За все это время неизвестные не сделали ни одного привала, ни разу не остановились даже на кратковременный отдых. Почему? Наверное, приближались к концу своего маршрута либо к месту, которое больше всего подходит для привала или дневки. Судя по следам, преследуемые были изрядно измотаны и двигались на пределе сил. А место, где сейчас оказались казаки, как нельзя лучше соответствует не только организации дневки, но и дислокации крупной банды. Глухое, лесистое ущелье, открытые, хорошо просматриваемые и простреливаемые подступы к нему, господствующая над местностью остроконечная скала…

— Кто знает ущелье? — повернулся старшина к самооборонцам.

— Я, — отозвался один из них.

— Тогда, Семен, двигайся ближе… пошепчемся.

Вовк достал карту, разложил ее на земле, протянул самооборонцу травинку.

— Рассказывай, що знаешь об ущелье. Покажи, куда из него можно податься. Карта — одно, а живей глаз — другое.

Семен взял травинку, крутнул в руках.

— Ломаешь голову, казаче, зачем чужаки в ущелье сунулись? Отвечу… На дневку.

— А ежели возвратились на свою постоянную базу?

— Для постоянной базы ущелье не годится. Ни в нем, ни окрест нет питьевой воды.

— А это? — ткнул Вовк в карту. — На дне ущелья — речка. По ту сторону скалы — ручей.

— Верно. Только в округе якась вредная руда имеется, и от нее земля и вода зараженные. Не то что люди, лесная тварь ее духу не переносит. Попьет тутошней водицы або пощиплет травки — и полезла у нее поначалу шерсть, а потом и вовсе дохнет. Оттого это место и зовется Мертвая падь.

— Может, питьевая вода имеется внутри горы, что на другой стороне ущелья? — предположил Вовк. — Посмотри, сколько в ней всяческих ходов и лазов. Глядишь, там родничок какой–нибудь пробивается.

Семен насупился.

— Коли сказал, что нет там гожей для питья воды, значит, так оно и есть. До меня люди ее туточки шукали, сам этим делом занимался, недавно немчуки–спецы с той же целью по ущелью да пещерам лазили. И никто ничего не отыскал.

— Немцы лазили? — насторожился Вовк. — Откуда знаешь?

— Долгая это история. Не к месту она сейчас.

— А ты покороче. Только главное.

— Главное? Тогда так… Сам я из хуторян. Не из каких–нибудь завалящих, что едва концы с концами сводили, а из тех, что крепко на ногах стояли и ни перед кем шапку не ломали. Привык всю жизнь сам себе хозяином быть и вершить все дела собственным умом. Когда в сорок втором аковцы разграбили хутор и пришлось подаваться в лес, мы с братом не пошли ни к бандерам, ни к коммунистам, а сколотили свою боёвку. Брат, поскольку был офицером, стал командиром, а я занялся разведкой. Лагерь наш располагался недалече отсюда, верстах в двадцати… Так что тутошние места я знаю, как добрая хозяйка свою кухню.

Вовк хлопнул самооборонца по плечу.

— Семен, да тебя мне сам господь послал. Говори, как лучше в ущелье спуститься.

— Лучше туда вовсе не соваться. Беглецов мы вряд ли найдем, а себя выдадим наверняка.

— Не выдадим. Думаешь, не понимаю, для чего беглецы у осыпи свой след обрубили? Затаились сейчас где–то рядом и проверяют, не висит ли кто у них на хвосте… А мы обогнем осыпь по лесу, незаметно спустимся в ущелье, отыщем утерянный след. А он выведет нас на дневку.

— Не на дневку, а под пули. Одно верно говоришь: беглецы вывели нас к осыпи для проверки своего хвоста. Только затаились они не у осыпи, а на остроконечной скале. Может, не все, а двое–трое. Я знаю на скале три места, откуда наш склон просматривается вправо и влево от осыпи на полверсты.